Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

Мужчины так и не оправдали надежд Анастасии, отчаянье родителей перестало провоцировать адреналин в ее крови, она поняла, что, тяготея к домашнему очагу и уюту, ни за что на очаг и уют не согласится, она сказала себе, что многого добьется в жизни, поскольку не имеет никаких жгучих желаний — и была интуитивно права. Это ведь именно так — и двояко так. Не в защиту прежних времен, но будучи объективным, выскажу убеждение, что человек тогда, обложенный со всех сторон различными государственными институтами и вытекающими из них обстоятельствами, чувствуя себя не в силах изменить их, обратил свое внимание на себя, и, чтобы не ощущать, как государство производит над ним опыты (что, впрочем, продолжается и сейчас), он стал сам над собой производить опыты и экспериментировать, вот почему у нас такое огромное количество людей необыкновенных. Это одна сторона. Другая сторона правоты Анастасии в том, что отсутствие жгучего желания добиться какой-либо цели часто как раз этой цели добиться и позволяет. Когда человек слишком заинтересован, когда он слишком волнуется, он склонен иногда зарваться, потерять голову, тот же, которому все равно, спокойно расчетлив: выгорит дело — хорошо, не выгорит — и ладно. Поэтому у них дела, как правило, и выгорают. На этом основании я делаю вывод, что большинство удачливых людей — люди прохладные и к удаче равнодушные. Можно возразить: а как тогда отнестись к взлетам, например, политиков, которые честолюбивы внутренне до дрожи душевной, а внешне подчас возбуждены до сумасшествия (не будем упоминать имен!), как понимать их удачу? А очень просто понимать: их удача всегда временна, назовите мне политиков, за взлетами которых не последовало бы падение? Пальцев одной руки хватит, уверяю вас.

Имея после окончания школы золотую медаль, Анастасия равнодушно и прекрасно сдала вступительные экзамены в Саратовский университет, где проучилась два курса (вместе с Алексиной, которая стала ее лучшей подругой), после второго курса летом поехала в Москву — просто так, проветриться, и вот шла себе по улице — и оказалась у здания очень серьезной международной организации. И как раз в эту минуту оттуда вышел элегантный мужчина. Она даже и не смотрела в его сторону, а он с первого взгляда был ошеломлен, шел за ней квартала три, предлагая подвезти ее, говоря разные слова, что в таких случаях говорятся, а служебная машина его пешим ходом двигалась вслед. Анастасия уступила, пожелав, чтобы он отвез ее к родственникам, где она остановилась. За полчаса поездки элегантный мужчина, оказавшийся дипломатическим работником, влюбился смертельно. Что ж, жених подходящий, рассудила Анастасия. Правда, он был занят уже женой, но жена очень скоро была морально уничтожена, а вскоре и юридически стала бывшей. Имея дипломатического мужа, Анастасия без проблем перевелась в Московский университет, закончила его блестяще, вскоре поехала с супругом за рубеж — и покинула его там, феноменально быстро найдя работу в солидной транснациональной компании, в совершенстве владея английским, французским, итальянским языками и проявив незауряднейшие деловые качества.

У нее был потом еще один муж, очень богатый человек, попросивший ее бросить работу. Она бросила — сперва работу, а потом и этого мужа, потому что на нее напала страшная тоска по родине, по городу Энгельсу. И она вернулась в Энгельс, купила квартиру, в которой просто жила себе, ничего не делая, время от времени выезжая за границу развеяться. Вышла на год или полтора еще раз замуж — за местного забулдыгу-газетчика, ужаснувшись его неухоженности и привычке повязывать широкий старомодный белый галстук в винных пятнах на цветные рубашки, под темно-красный мятый пиджак. Она привела его в полный порядок, откормила, одела, вылечила, он стал куда как приличен и быстро продвинулся по служебной лестнице, встретив на этой лестнице голенастую какую-то девчонку-внештатницу — и ушел к этой девчонке, и через полгода ходил опять в белом своем галстуке и темно-красном пиджаке, вечерами они с девчонкой пили вино и пели песни под гитару из толстого песенника «Русский городской романс». Анастасия отнеслась к уходу мужа спокойно — и больше уж замуж не выходила. Она теперь говорит о себе без тоски и печали, с усмешкой даже: «Содержание моей жизни есть бессодержательность. Ну, как у природы. Я как природа, понимаете?»

И много находилось мужчин, понимающих ее, но никто не удерживался у нее долго.

Регулярно она навещает Алексину, приезжая на своем сером изящных форм «Ауди». Посидят, побеседуют о чем-нибудь или даже просто помолчат — и чувствуют, как говорят обе, энергетическую подпитку.

Помню, она приехала в субботу, я был у Алексины — и был счастлив.

Это счастье выпадает мне раз в два-три месяца. Понимаю, что оно в некотором роде унизительно, но ничего не могу с собой поделать. Алексина однажды читала какую-то книгу и вдруг подняла на меня задумчивые глаза (я сидел рядом и молча смотрел на нее) и сказала:

— И чего я тебя мучаю? С одной стороны, у меня принцип — ничего против души. Но ты ведь мне не настолько уж неприятен как мужчина. Почему не осчастливить человека, если это не составляет труда?

— Ты меня спрашиваешь?

— В душ и в постель, — сказала Алексина.

— Ты шутишь?

— Нет.

Я недоумевал. Я растерялся. Я машинально исполнил ее приказание.

Ах, что говорить! В тот вечер — и в ту ночь! — мне даже казалось, что она меня любит.

Но я, конечно, ошибался.

Тем не менее, с тех пор иногда она спрашивала:

— Пожалеть тебя сегодня?

Я, краснея от стыда, от унижения, кивал головой…

Но иногда она говорит со мной. Хотя считает, что ум мой слишком ординарен, непатологичен. Иногда позволяет и мне поговорить о чем-то, что кажется важно и интересно для меня. Но вид у нее при этом такой, будто она заранее знает все, что я скажу — и это ей заранее неинтересно.

Так вот, однажды мы — я и Анастасия — оказались у Алексины вместе.

Это не в первый раз случилось, но вдруг Анастасия споткнулась об меня взглядом и умом и спросила Алексину:

— Слушай, а зачем тебе этот придурок?

— Ну, во-первых, одноклассник. Во-вторых, единственный, кто не желает показать, какой он зверский самец, являясь при этом, между прочим, весьма неплохим мужчиной. (Я обомлел!). В-третьих, всегда нужен друг, готовый за тебя в огонь и в воду. Всякое может случиться. Остальные предадут, а он нет. Ни за что. Он меня любит.

— Занятно, — сказала Анастасия. — Что ли, попробовать его?

— Валяй, — сказала Алексина, кивая на другую комнату.

— Пошли, — сказала мне Анастасия с неприличными глазами.

— Я не могу, — сказал я.

— А если я прикажу? Под страхом отлучения навсегда от постели своей и от дома вообще? — спросила Алексина.

Я подумал. Ответ дался мне нелегко, но он был однозначен и тверд:

— Для меня это будет страшно. Но все равно — нет. Не могу.

— Не будем мучить человека, — вступилась за меня сама Анастасия. — Поразимся его стойкости и геройству, хоть и зададим мысленно себе вопрос — зачем оно?

И они надолго равнодушно замолчали — возможно, лениво обдумывая этот самый вопрос, а я был весь в холодном поту — и это был единственный раз, когда мне хотелось как можно скорее уйти из дома Алексины…

Но — это дела прошлые.

А в эту субботу я торопился рассказать ей об анкете, о приключении с вором и попадании в милицию, в общем, о том, что даже и ей не может не показаться оригинальным и интересным.

Но дверь оказалась заперта. Алексина не подошла, не ответила. Ее просто не было.

И я вдруг впервые в жизни обиделся на нее. Я обиделся на нее — и странным образом энергия обиды перешла в другую энергию. Я решил, что именно сегодня готов совершить воровство — не ради воровства, а ради психологического эксперимента, о цели которого я уже рассказал.

Я зашел домой, взял небольшой чемоданчик и отправился на вокзал.

Но откуда у меня, человека, никуда не ездившего, чемоданчик?

Это очень просто. Однажды, лет десять назад, я зашел в привокзальный магазин «Звездочка», он же — «Детский мир» (теперь это теле-радио-шоп с дорогой техникой и непонятным названием «Микродин»). Это был большой магазин и кроме детских вещей, на которых он специализировался, оставалось место и для взрослых товаров. Вот я и увидел партию небольших аккуратных чемоданчиков из искусственной кожи. Удобная вещь в дорогу — и недорого, подумал я. Взял, да и купил чемоданчик. И, хотя уже тогда смутно подозревал, что мне не придется никуда ездить, но логика элементарного человеческого абсурда противоречила: а вдруг все-таки придется? — а чемоданчик уже есть!

И — пригодился. Но не для поездки, а для целей воровского камуфляжа.

Велики превратности судьбы и предметов! Я ходил со своим чемоданчиком по вокзалу — и мне казалось, что и милиционер наблюдает за мной, и пассажиры посматривают подозрительно, а каждая вещь крепко лепится к своему хозяину — и украсть что-либо невозможно. Тут же закричат, налетят, схватят, поведут, будут в ребра кулаками тыкать и в лицо плевать. Мне стало нехорошо, просто физически нехорошо: подташнивало, слегка кружилась голова, ноги почему-то ослабели и подрагивали, словно я пробежал длинную дистанцию — как это в школе бывало (в школе я был любитель длинных дистанций, не обладая большой скоростью, но имея выносливость).