Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

И — пригодился. Но не для поездки, а для целей воровского камуфляжа.

Велики превратности судьбы и предметов! Я ходил со своим чемоданчиком по вокзалу — и мне казалось, что и милиционер наблюдает за мной, и пассажиры посматривают подозрительно, а каждая вещь крепко лепится к своему хозяину — и украсть что-либо невозможно. Тут же закричат, налетят, схватят, поведут, будут в ребра кулаками тыкать и в лицо плевать. Мне стало нехорошо, просто физически нехорошо: подташнивало, слегка кружилась голова, ноги почему-то ослабели и подрагивали, словно я пробежал длинную дистанцию — как это в школе бывало (в школе я был любитель длинных дистанций, не обладая большой скоростью, но имея выносливость).

Вяло слонялся я по вокзалу, понимая, что трачу зря время, сегодня я ни на что не способен.

Но пока слонялся — успокоился. И даже что-то вроде гордости взыграло: неужели я настолько слаб, неужели настолько робок?

И неправда это, что украсть ничего нельзя. Наоборот, очень даже можно — и легко, стоит только приглядеться, стоит только обнаглеть душой и поверить в удачу. Вон тетка, поставив сумки на пол, спорит о чем-то с продавщицей торгового ларька, пересчитывает деньги и что-то доказывает. Она уж минут пять этим занята, за эти пять минут ее сумки бог весть куда унести можно. Или вон парнище в яркой футболке и в шортах, пестрых, как сны шизофреника, взгромоздился в будку телефона автомата и орет, перекрывая вокзальный гомон:

— Нина! Я тебя не слышу! Говори громче! Ага! Ага! Опять не слышно! Говори громче! Ага! Ага!

А сумка его, большая и такая же пестрая, как он сам, сиротливо стоит у будки. Сделай только два шага — к ней и в сторону, за ограждение игральных автоматов — и ты скрылся из поля зрения владельца. Или еще лучше — пихни ее ногой сильно под лестницу и встань спокойно, будто ни при чем. Увидит — изобрази пьяного. Ну, даст по шее… Главное, время идет, кто знает, сколько он торчит в этой будке, оря в трубку, углупившись целиком в это занятие. (Ибо излишняя энергия при пустячных делах сильно оглупляет человека).

Ну!

Я сделал этот шаг. И будто сил прибавилось: одним толчком я отправил сумку под лестницу, где она начиналась, где было темно (в этом закутке вообще было темновато), — и принял вид человека, скромно ожидающего очереди поговорить по телефону. Парнище наконец наорался, вышел, распаренный. Со странным удовлетворением увидел я, что перекормленное лицо его не преисполнено интеллекта. И оно лишилось его вовсе, когда он упялился на то место, где была его вещь.

— Мужик! — сказал он мне. — Ты не видел тут?

Я хотел было напомнить ему, что к посторонним людям и, тем более, старшим по возрасту, обращаются на вы, но счел это неуместным.

— Что именно? — спросил я.

— Да сумка тут стояла. Большая такая, — озирался парень. Место, где была его сумка, я заслонял своим телом.

— Сумка? Человек какой-то взял. Я думал — его сумка. Спокойно взял и пошел.

— Человек?! — взревел парнище. — Какой человек? Куца пошел? Давно?

— Да только что, туда вон, — я показал вверх по лестнице, по направлению к выходу из вокзала на перрон. — Высокий такой, худой такой…

— Стой тут! Поймаю — свидетелем будешь! — закричал парнище — и аршинными прыжками запрыгал по лестнице. Никто этой сцены в толчее и шуме не заметил. Я выждал несколько секунд, вытащил сумку из-под лестницы — и направился в подземный переход.

Через минуту я вышел у автовокзала.

Скрываемый его зданием от обзора со стороны железнодорожного вокзала, пошел к девятиэтажным домам. Прошел их (не бежал, нет!), потом прошел дома частные, стоящие вдоль путей, потом пересек рельсы возле автомобильного моста — и поднялся на мост, затем вдоль ограды завода, затем окольными улицами…

Через двадцать минут я был дома.

Закрылся в своей комнате, хотя Насти не было, где-то гуляла, а Надежда придет только к ночи, такая у нее сегодня смена.

Я разделся, потому что весь взмок, вечер был очень душный, поставил сумку на пол, сел на диван и стал подводить итоги.

1. Была несомненная робость и трусость вначале.

2. Я сумел преодолеть это.

3. Я украл не просто легкомысленно оставленную без присмотра вещь, нет, я украл вещь, можно сказать, из-под носа владельца.

4. Я проявил при этом недюжинную смекалку, как при похищении, так и при разговоре с парнем.

5. При этом именно с момента совершившегося похищения я стал спокоен вообще феноменально, то есть почти абсолютно — и с парнем говорил даже с каким-то внутренним юмором, с иронией — так опытнейший ворюга посмеивается над облапошенным лохом.

6. Уходя от возможного преследования, я уже совсем не чувствовал страха, я чувствовал азарт, я действовал четко и холодно.

7. Мне понравилось все это.

8. Может быть, сыграла роль и антипатия, вдруг возникшая по отношению к парню. Надо полагать — отвлечемся в теорию — что воры вообще мизантропы от природы — или воспитывают и культивируют в себе это качество. Им необходимо думать о людях плохо, чтобы не жалеть их, мизантропия есть профессиональная необходимость их душевного склада.

Любопытно теперь, каково будет мое отношение к вещам.

Не без некоторого странного трепета, сходного, может быть, с трепетом человека, нашедшего клад, но еще не знающего содержимого клада, я расстегнул молнию сумки.

Один за другим я вынимал полиэтиленовые пакеты, в которых были одинаковые, различающиеся только цветом, спортивные костюмы.

Все ясно. Парень — из так называемых челночников, разнюхивающих, где что дешевле, а где это же самое дороже и на своем горбу перевозящих различные товары, чтобы получить прибыль за счет разницы. Мелкий и тупой бизнес, я никогда не уважал его. Я все вытаскивал костюмы — и никакой приобретательской радости не ощутил. Для меня это было ненужное тряпье. Не продавать же это, в самом деле! Что ж, воровство получилось неудачным? Ведь удачно лишь то хищение, которое обогащает похитителя. Я ж украл, можно сказать, ничто, пустоту, воздух.

Последний сверток был тоже с костюмом, но показался мне намного тяжелее остальных. Я вытащил костюм, развернул — и с увесистым стуком на пол посыпались пачки денег.

Их было восемнадцать, по сто десятитысячных купюр в каждой.

Восемнадцать миллионов рублей денег, вот сколько это было.

Следовательно, я теперь вор настоящий — и вор в особо крупных размерах, как выражаются юристы.

Почему же ты, подумал я о парне, почему же ты, увалень такой, не втиснул сумку с собой в будку, не поставил ее между ног? Или не влезла? Или ты думал, что только на секундочку звякнешь своей Нине — да заговорился? А Нина, быть может, — жена. У нее, быть может, маленький грудной ребенок, и вот она сидит дома, а муж, не найдя работы по специальности (не редкость в наше время), занялся отхожим промыслом. Повез товар, допустим, в другой город, а деньги — на приобретение товара обратного — и деньги-то, возможно, заемные, не свои, взятые под проценты, под расписку, под честное слово… И хорошо, если у друзей — а ну как у серьезных деловых людей? Напрасно парень будет объяснять им, что ни в чем не виноват, что его обокрали. Они брезгливо скажут, что это его личные проблемы — и поставят его, как я в газетах об этом читал, «на счетчик», то есть долг его каждый день будет увеличиваться на определенную сумму, пока он не выплатит его. А где взять? Продавать мебель и всяческую бытовую технику? Остаться ни с чем и начинать с нуля? А вечерами уныло утешать, обняв за плечи, осунувшуюся худенькую жену. Он сам, кстати, может, вовсе не раскормлен, а полноват от природы, он бы и рад похудеть, да не получается, друзьям отвечает на их шуточки: от голода пухну! — и удивляется: ведь не жру ничего, кусками в дороге питаюсь — а все разносит и разносит! Ему бы на стадион, на Волгу бы ему, поплавать, в волейбол поиграть, но некогда — семью кормить надо!

Я засунул все обратно.

Теперь надо обдумать, как вернуть сумку.

Подбросить на прежнее место? — но ее тут же кто-нибудь уведет, увидев, что она стоит долгое время беспризорно.

Найти парня? — ведь в таких случаях долго бродят на месте пропажи, на что-то надеясь, — но не потащит ли он меня в милицию? Морду набьет — это ладно…

Отнести непосредственно в милицию? — но не вспомнят ли меня там? А если и не вспомнят, все равно подозрительно: невесть откуда притащил гражданин сумку. Говорит, под лестницей стояла. Охотно верим, конечно…

Я придумал.

Я достал из кладовки мешок, в котором Надежда заботливо хранила старую обувь. Впихнув сумку в мешок, я отправился к вокзалу. Надел при этом темные очки и резиновые сапоги, вид у меня стал то ли люмпен-крестьянский, то ли дачный.

К вокзалу я подошел, обогнув площадь, поднялся на второй этаж по внешней лестнице, вошел в зал ожидания. Встал с мешком у перил, в углу, у мусорной урны, отсюда был виден нижний этаж.