Материнский Плач Святой Руси - Наталия Владимировна Урусова

водил нас на поминки, что свято, традиционно поддерживали казаки. Обычно во дворе поставлены были нищенские длинные столы, сколоченные к этому случаю из досок. Табуретки и скамеечки для сиденья были только для священника, для причта, учителя школы и родственников покойнаго; меня с детьми, вероятно, по просьбе священника, всегда и включали в их число, а все прочие, которых набиралось иногда больше сотни, главным образом из городов потянувшихся побираться из-за голода, сидели просто на земле. Тут подавался обычно жирный свиной суп или борщ, разные пироги, жаркое, непременно взвар и без конца домашнего пива и пухлого белого хлеба, сколько хотели. Не прошло года, как казаков за буржуйство стали уводить в Сибирь, и станичники рады были бы сами у кого-нибудь просить хлеба, а голод усиливался с неудержимой быстротой. По окончании работ я целые дни ходила с детьми в лес, примыкавший к дачам. В начале его была масса диких яблок-кислиц, диких груш и мушмалы. Дальше в горы уходил девственный буковый лес, деревья в два обхвата и больше толщиной. «Куда ты, мамочка, набираешь, смотри же, ведь половина балкончика завалена?» Я отвечала: «Ничего все пригодится, можеть, это будеть единственным нашим питанием и спасет от голодной смерти».

Население там кабардинцы. Народ довольн мирный, но ненавидящий с самого начала большевиков, но не всех русских. Интересно, что если им попадался русский в руки, то они, мусульмане, заствляли показать, есть ли крест на груди, и если крест оказывался, то отпускали, а кто без него, тех час: застреливали. Конечно, не из-за уважения к кресту, они слышали, что на ком крест, тоть не большевик Скоро на коммунистах-безбожниках, которым по каким-нибудь обстоятельствам грозила опасность от кабардинцев оказывались кресты. Цель оправдывала средства. Когда я у ни просила поискать картофель на уб ранных местами полях, то они всегда не только разрешали, а сами бросали в корзинку несколько штук картофелин, которыми мы и питались ежедневно стараясь растянуть муку, смолотую из заработанной пшеницы. Ходили кабардинцы всегда с ружьем Городской судья Нальчика только что женился, я его молодую жену знала. Они пошли гулять и зашли довольно далеко в лес. Вечером не вернулись, другой день тоже. Заявлено было в ГПУ. Стали иск и нашли обоих застрелянными.

Прошел сентябрь, перебились. В октябре начали голодать. Петю я отвезла во Владикавказ в училии где его поместили в общежитие. Кормили крайне мало и плохо. Местное население могло ученикам, своим родственникам, все же чем-то помогать. Здоровья он был слабенького, все по той же причине страданий наших от большевиков. После тяжелого ревматизма, и суставного, и мышечного всего тЬла, после неве роятных страданий, когда нельзя было до него дотронуться, так мучился 9-летний мальчик, он стал медленно и долго поправляться, но у него остался эндокардит сердца. Было это еще Ярославле, в 17-м году. Был холодный день, он лежал в тяжелой ангине, с очень высокой температурой. Мальчиком был напуганный уже и очень впечатлительный. Прибежал кто-то прислуги сказать, что через кухню идуть несколько чекистов с обыском. Мне помогала при нем сестра милосердия. Она говорить: «Он в жару, перепугается, снесите его скорей к доктору, напротив». Я завернула его в одеяло и через улицу отнесла его. Доктор этогь его и лечил. Мальчик все же был сильно испуган. Доктор сказал, что его нельзя было трогать при той особой форме ангины, что у него была. Болезнь осложнилась и он полтора месяца пролежал в этих страданиях, а затем началась пляска Св. Витта. Четыре месяца его всего корчило. Господь дал, он поправился, но болезнь сердца осталась, что всегда служило моим страхом за него. Это была еще главная причина, почему я не могла бежать в 17-ом году за границу. Долгое время его приходилось носить на руках, а было еще двое маленьких. И вот я ничем не могла ему помочь в питании. Ъздила его навестить в конце ноября. Повезла диких груш и одна добрая женшина дала мне для него три яйца. Это было такое ценное сокровище, и я представляла себе, как его бледное личико осветится улыбкой, когда я выну ему три крупных яйца. Я не выпускала, конечно, из рук узелочка. На станции Беслан поезд нужно было дожидаться целую ночь, мороз был свыше десяти градусов. Страшная картина кругом: старики, взрослые люди, дети качались на ногах, как скелеты худые и стонали от голода, везде трупы. Я долго не могла войти под крышу вокзала, там было так набито, что это была одна масса стоящих плотно один к другому живых и мертвых тел. Если бы я сама не видела и не испытала, то, кажется, не поверила бы. Несмотря на всю заботу об узелке, у меня его выдернули. Это было для меня истинным горем, как приеду я к своему дорогому мальчику с пустыми руками? Я горько плакала и, прозябши, втиснулась в вокзал. Казалось, булавке упасть некуда, а все более и более сдавливали эту массу входившие полумертвые люди. Простоять пришлось до утра. Стоявший рядом в красноармейской шинели неумышленно встал мне сапогом на кончик ноги. На все мои просьбы сдвинуть ногу он этого не мог. Много леть после этого палец болел, он был утром совсем черный и онемелый. Как только рассвело и скоро должен был подойти поезд, стали из вокзала всех выгонять. Дрожь пробирает при воспоминании. Тех, кто сам ходил или еще мог двигаться, просто выталкивали, а мертвых, умерших стоя, брали за голову и за ноги, бросали на большия телеги и сбрасывали за станцией въяму. Я сама видела, как некоторые еще двигались, если кто-нибудь обращал на это внимание увозивших, они цинично заявляли, все равно помруть. Подошел поезд, я только что села, как вбегають двое, по виду жулики, спекулянты, которых тогдабыло без счета, и бросили мне под ноги мешок. Мешок с чем-то мокрым, я отодвинулась, этовиделаженщина, сидевшая напротив. Мешокь лежить, никто не идеть, а уже подъезжаем к Владикавказу. Когда приехали, то я дождалась, пока все вышли и никого больше неть, а мешокь Тут. Попробовала поднять, с пуд будет, пахнеть селедками. Ни кондуктора, никого. Подняла и вынесла из вагона, думаю, надо отдать милиции. Выхожу, женщина меня дожидается. Спрашивает «Вы куда с мешком?» Я говорю: «Да хочу в милицию железнодорожную отнести». А она говорит: «Это чтоб Вас посадили! Ведь ясно, что это. На станции Бесланъбыл обыск и ловили воров, спекулянтов. Эти двое, что бросили мешок конечно, должны были скрыться, вот и все дело». Она взвалила себе наплечо мешок и говорит: «Идемте