Там, где течет молоко и мед (сборник) - Елена Минкина-Тайчер

– А сама женщина?

– Она умерла от пневмонии. В поезде, по дороге в ссылку.

– А стихи?! Вы можете почитать мне эти стихи?

– С радостью. Если вам интересно.

И если заплакать, то о любви…

Глава 21. Перестройка

– Перестройка, твою мать, – говорит Катерина, – ждали-ждали, дождались!

В нашей школе раздают талоны на сапоги. Белые сапоги, кажется итальянские. Очередь длинная и сосредоточенная, потому что училок у нас хватает, а талонов мало. Над очередью тихо парит атмосфера ревности и взаимной нелюбви.

Надо сказать, дело не только в сапогах, да еще итальянских. В последнее время вокруг творится полное безумие. В течение нескольких месяцев в магазинах вдруг пропали почти все продукты, стиральные порошки, шампуни, соль и спички. Потому что ходят самые ужасные слухи про наступающий голод и разруху. Ветеранам войны в жэке выдают «наборы» с гречкой и консервами, и папа каждый месяц добросовестно строится в очередь с такими же усталыми униженными стариками, хотя его печень совершенно не переносит жирную тушенку. Зато, если перемешать ее с отварными макаронами, получится вполне сытный ужин для Саши – хирургу после долгого дня в операционной не до капризов! А с прошлой недели каждому прописанному жителю микрорайона начали выдавать продуктовые карточки – десяток яиц, масло, килограмм сахара в одни руки. При виде карточек мама чуть не потеряла сознание и стала потихоньку прятать сухой хлеб между простынями в шкафу.

Не дай мне Бог сойти с ума…

– Катя, к черту, уходим! – шепчу я. – Все равно ни твоего 40-го, ни моего 35-го не будет. Неходовые размеры не привозят. А Машке еще рано за такие деньги.

– Стой, – строго говорит Катерина, – мать называется! Это моей Ленке рано, а твоя скоро школу закончит!

– Вот-вот, только ей не хватает явиться в школу в белых итальянских сапогах. Вчера на воротах опять написали: «Бей жидов!». Я боюсь, понимаешь, я просто боюсь за нее!

– Глупости, – шипит Катерина, – не нагнетай, какие страхи в наше время! Фашисты, слава богу, давно вымерли. Вот я завтра у Валерика спрошу, что происходит на самом деле.

Нежным именем Валерик зовут Катиного мужа. Он милиционер. Огромный веселый дядька, пожалуй, не ниже Саши, но уж точно толще.

– Ну, спроси, спроси, – бодро отвечаю я, – может, Валерик махнет своей палочкой, и весь окружающий бардак полетит к чертям – и очереди, и карточки! А заодно и общество «Память».

– В этой стране нет будущего! – Саша взволнованно ходит по кухне.

В нашей пятиметровой кухне и мне не разбежаться, а тем более Саше, и я опасливо смотрю, как покачиваются чашки в буфете. Так Ленин ходил по камере в каком-то фильме, три шага в длину, два в ширину.

– Что ты смеешься, не понимаю! – обижается Саша. – Мы на последнем дежурстве потеряли больного от отека легких. От элементарного отека легких, потому что закончились мочегонные, твою мать! Преступная, бездарная страна!

– При чем здесь моя мать, в конце концов?! Вы что, сговорились с Катериной меня доконать? Русский язык формировался почти тысячу лет, и в нем достаточно слов, чтобы цивилизованный человек мог выразить все чувства, от гнева до восторга!

– Значит, недостаточно, – улыбается смущенно Саша. – По крайней мере, таким цивилизованным людям, как мы с Катериной… – Нет, ты подумай, дело не только в отсутствии денег. Коллективное бесконечное наплевательство! Детей заразили СПИДом из-за грязной капельницы! Во всем мире наркоманы болеют СПИДом, а у нас – дети! А ты посмотри, что творится в правительстве! Да зачем в правительстве, посмотри на нашу администрацию. В больнице теснота, послеоперационный блок сто лет не ремонтировали, инфекция бесконечная, а они продали этаж иностранцам! Теперь у нас в шикарных условиях лечатся с перепоя финские рабочие, а старый профессор заглядывает к ним в тарелку и глотает слюни. Зато на вырученные деньги вся верхушка поехала в Париж для обмена опытом! Хорошо, я не говорю про диссертацию, про международные конгрессы, но хотя бы без этого ежедневного унижения!

– Но что же делать? – спрашиваю я. – Какой выход?

– Выход только один – надо уехать. В Америку. Великая страна, что бы ни говорили. И там действительно существует равноправие. Ты знаешь, однажды американского дирижера спросили, сколько у него в оркестре евреев, так он не знал!

О Господи! Это же из анекдота. Саша совершенно не помнит анекдоты.

– Послушай, – говорю я, – у нас уже есть одна великая страна. Может быть, выберем что-нибудь поскромнее?

– Что именно? Ты опять про свой Израиль? Романтика еврейского местечка? Или ты думаешь, весь мир нас дожидается?

Нет, я не думаю, что нас дожидается весь мир. Более того, я думаю, что нас не дожидается никто. Но я не хочу в Америку. Я боюсь. Я боюсь, что туда не пропустят маму с папой, я боюсь, что Машка уедет от меня, сядет в автомобиль и уедет в какой-нибудь другой далекий штат, говорят, там все студенты уезжают из дому. Я боюсь, что никому не понадобится моя музыка районного масштаба, и я переучусь на программиста и останусь одна-одинешенька с компьютером и молчаливым далеким Сашей…

И еще есть одна причина, но про нее даже неудобно рассказывать. Я не хочу идти в американское посольство и рассказывать, как нас угнетают и обижают в России. Именно нас так сильно угнетают и обижают, что мы просим предоставить нам статус беженцев.

– Ты что, соратник Сахарова? – спрашиваю я Сашу. – Борец за свободу чешского народа? Убежденный сионист?

– Это правила игры, – кипятится мой обычно спокойный муж, – ты что, не понимаешь? Сотни прекрасных достойных людей получили статус беженца. У американцев своя бюрократия и свои правила, приходится с этим считаться.

Да, я понимаю. У американцев есть свои правила и свои игры. Добрые богатые американцы любят играть в угнетенных негров, голодных албанцев, беженцев из жестокой коммунистической России…

– Ты думаешь, они не помогают Израилю? То же самое! Ты приедешь и получишь пособие из тех же самых американских денег.

– Ну давай не поедем, – быстро соглашаюсь я. – Что мы там вообще забыли? И диплом врача нигде не признают. Или ты думаешь, в Америке острый дефицит учителей музыки?

– Машку жалко, – устало отвечает Саша. – Просто жалко Машку, ей расти и жить в этом позоре.

– Соня, – Катерина сегодня какая-то задумчивая и скучная, – Соня, мне надо с тобой серьезно поговорить.

– Валяй, – соглашаюсь я, – говори. Опять кто-то пожаловался?

– Нет, не в этом дело. Соня, ты знаешь, я думаю, вам лучше уехать из России.

«Ничего страшного, – говорю я себе, – не надо так паниковать, человек не может вообще не дышать. Значит, нужно немного переждать и опять попробовать».

– Кать, – я наконец вдыхаю, – Кать, ты что, вступила в общество «Память»?

– Соня, ты не смейся, пожалуйста. Я совершенно серьезно говорю. Помнишь, ты рассказывала про «бей жидов» на заборе в школе? Я вчера спросила Валерика, допускает ли он возможность погромов в Москве. И ты знаешь, что он ответил? В принципе, не исключено! Соня, это еще не всё! Тогда я его спросила: «Ну хорошо, допустим, в нашем подъезде начнут бить евреев или, например, армян, что ты будешь делать?»

Мне становится жалко Катерину.

– Да ладно, брось ты эту тему!

– Нет, Соня, ты знаешь, что он ответил? «Возьму Ленку и запру дверь изнутри!» Я спрашиваю: «И не выйдешь?» Он говорит: «Нет, не выйду».

– Соня, если Валерик не выйдет, никто не выйдет! Ты понимаешь?!

– Соня! – Саша растерянно сидит посреди разоренной комнаты. – Если ты не вмешаешься, я за себя не ручаюсь! Я и так совершенно не понимаю, что делать с книгами. Отправлять посылками по четыре килограмма? Или выбросить все к чертовой матери?

Да, это случилось. Совсем недавно, заполнив пачки документов и отстояв четыре часа в пестрой очереди у израильского консульства, мы получили право на репатриацию. То есть возвращение на родину. Звучит очень красиво и утешительно, но сам Бог не ведает, что нас ждет и чем станет неизвестная жаркая страна. Совсем крошечная страна между морями и пустыней, и на карте-то не найдешь! Зато наша нынешняя огромная и необъятная родина отказалась от семейства Каминских-Блюм довольно легко. За непонятную сумму, равную пятнадцати учительским зарплатам (хорошо, что родители потихоньку копили «на старость»), нас быстро лишили российского гражданства, то есть права выбирать и быть избранными. Просто обидно платить за такую ерунду! Заодно, правда, мы лишены права работать и учиться, а также жить в собственном доме, но, как говорит мама, снявши голову по волосам не плачут!

Саша с отчаяньем смотрит на четыре больших чемодана, набитых доверху. Как поместить жизнь пятерых человек в четыре чемодана?