Навеселе. Как люди хотели устроить пьянку, а построили цивилизацию - Эдвард Слингерленд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Необходимость доверия в отношениях между людьми очевидна не только когда речь идет о дилемме заключенного. Она очевидна и в других отношениях, неделового характера, которыми управляют преданность и взаимозависимость, классическими примерами являются отношения родителя и ребенка, больного и сиделки{164}. Мы реже осознаем, что даже взаимодействия, внешне кажущиеся сугубо деловыми, могут иметь место лишь на более глубоком фундаменте подразумеваемого доверия. Когда я плачу четыре доллара за хот-дог владельцу уличного лотка, обмен денег на сосиску опирается на комплекс допущений, таких многочисленных, что составить их полный список невозможно. Хот-дог приготовлен как следует. Он не был сознательно загрязнен. Купюры, которые я за него даю, не поддельные. Хот-дог содержит (хотя бы по большей части) говядину или свинину, а не собачатину. Ничто из этого не прописывается в явном виде, но тем не менее уверенно принимается за данность. Еще и поэтому всплывающие иногда факты нарушения одной из этих составляющих базового доверия кажутся настолько вопиющими: «Собачье мясо в хот-доге соседского торговца!», «Отец семейства из нашего квартала расплатился в парке игрушечными деньгами!». Сенсационные заголовки таблоидов лишь подчеркивают всю глубину нашей веры в эти базовые допущения и то, насколько редко они нарушаются.
Что касается доверия и коллективных уз, то, как и в случае креативности и обучения традициям, дети значительно опережают взрослых. Дети приходят в мир с острой, почти отчаянной потребностью сблизиться с членами своей культурной группы и доверять им. Это очевидно каждому, к кому в переполненной зоне ожидания аэропорта подходили разговорчивые четырехлетки, чтобы многословной скороговоркой познакомить с биографией своих кукол. На самом деле именно вследствие готовности детей доверять другим, включая совершенно посторонних людей, и взаимодействовать с ними злоупотребление этим доверием настолько трагично и чудовищно. Точно так же отсутствие доверия у ребенка – признак того, что в его окружении происходит что-то ужасное.
В деле доверия, как и креативности с обучением, важна игра. Повсеместно в мире животных игра позволяет отрабатывать важные взрослые навыки, такие как охота или драка, и дает молодым особям возможность выработать структуры социальной иерархии. Принципиально важно, однако, и то, что игра позволяет упражняться в доверии. Согласно наблюдениям специалиста по поведению животных Марка Бекоффа, игра обычно включает сознательную уязвимость – вспомните, как играющая собака подставляет живот или шею, – а также сигналы, что особи можно доверять. Игриво прогибаясь, собаки, приветствующие друг друга на публике перед тем, как затеять шутливую потасовку, подают именно такой сигнал: если ты тоже прогнешь спину, это будет означать, что мы договорились войти в мир игры, где наши укусы будут неглубокими, рычание не всерьез и мы будем по очереди доминировать{165}. Хотя исследователи долгое время считали, что главная функция игры – отработка навыков и тренировка, функция социализации и создания доверия представляется более основополагающей. Стюарт Браун пишет: «Кошки, лишенные возможности устраивать шутливые драки, могут прекрасно охотиться. Чего они не могут – чему никогда не научаются – это успешно социализироваться. Кошки и другие социальные млекопитающие, например крысы, если по-настоящему лишить их возможности играть, становятся неспособными однозначно отличить друга от врага, неверно трактуют социальные сигналы и либо ведут себя чрезмерно агрессивно, либо уклоняются от нормальных социальных моделей взаимодействия»{166}.
Как и в случае других ребяческих признаков, взрослые люди остаются настолько игривыми и доверчивыми, что больше напоминают лабрадоров, чем взрослых волков или шимпанзе. Если взрослый волк или шимпанзе показывает зубы, лучше спасайтесь. Люди, даже взрослые, чаще гоняются за мячиками, чем добиваются доминирования. Мы с поразительной готовностью играем с друзьями, знакомыми и даже с незнакомцами, разве что подшучивание или игра слов постепенно приходят на смену веселой потасовке. Когда я подкалываю продавца хот-догов по поводу его приверженности «Метс»[18], о чем свидетельствует его бейсболка, мы становимся очень похожи на двух резвящихся в парке собак. Мои вербальные укусы лишь прикидываются настоящими, они не призваны действительно ранить, и такое поддразнивание создает преходящую, но важную в многолюдном мегаполисе доверительность. Напротив, если вы, образно говоря, заденете любимую бейсбольную команду какого-нибудь шимпанзе, то, скорее всего, останетесь без руки. Люди сохраняют во взрослом возрасте сложные и изощренные когнитивные механизмы, необходимые для игры, и продолжают получать удовольствие от игр с другими. В этом факте отражается колоссальная важность доверия во всех людских делах.
Как вернуть себе ум ребенка
Итак, продолжительную незрелость и сохранение детских черт во взрослом возрасте можно считать реакцией человека на требования, предъявляемые «тремя К». На протяжении детства и юности мы переживаем долгий период развития, во время которого наш ум хаотически перескакивает с одной мысли на другую. Мы открыты для новой информации, которую активно поглощаем, и одновременно доверяем другим людям и сами заслуживаем доверия, хотя по мере взросления все в меньшей степени. Однако и став взрослыми, мы, чтобы быть успешными в невероятно странной экологической нише, которую сами для себя создали, должны оставаться гениями креативности, способными усваивать и передавать культуру, а также выстраивать доверительные отношения друг с другом и решать дилеммы кооперации, требующие взаимной приверженности. Мы как биологический вид являемся лабрадорами мира приматов, сохраняющими признаки ребенка и во взрослые годы.
Тем не менее, как свидетельствуют бесчисленные мифы и детские истории, ребячливая игривость – наше уникальное отличие от других приматов – постепенно утрачивается. Мы обмениваемся шутками с продавцом хот-догов, но наскоро, потому что опаздываем на работу. У взрослого человека стремление, как в детстве, бесцельно бродить, рассматривать козявки и играть оказывается подчинено производственной рутине. Встать, одеться, добраться до работы, отработать, поесть, поспать, повторить. Это царство префронтальной коры, центра исполнительного контроля, и неслучайно созреванию этой области мозга сопутствует растущая способность удерживать внимание на задаче, откладывать удовольствие и подчинять эмоции и мечты абстрактному мышлению и достижению практических целей.
Иначе и быть не может. Честно говоря, дети, какими бы забавными и милыми они ни были, – совершенно бесполезные существа. Если бы от них что-то зависело, нам бы пришел конец. Моя 13-летняя дочь забывает выключить духовку, не может без напоминания выгулять собаку или хотя бы развесить влажное полотенце для просушки, а не бросать его на пол. Тем не менее она сверхэффективна и в высшей степени сосредоточена по сравнению с самой собой в пятилетнем возрасте. Префронтальная кора – физиологически дорогостоящая система, и мы выработали ее у себя не просто так. Способность удерживать внимание на задаче, подавлять эмоции и откладывать удовольствие – принципиально важные признаки человека. Мы не можем вечно оставаться детьми.
Поэтому не следует придавать слишком большое значение способности четырехлетнего ребенка обскакать взрослого в контринтуитивном варианте теста со световым детектором. Рассуждая об очевидном преимуществе детей в плане креативности, Элисон Гопник проводит аналогию с корпоративным миром:
Между детьми и взрослыми существует своего рода эволюционное разделение труда. Дети – это отдел НИОКР человеческого племени: витающие в облаках участники мозговых штурмов. Взрослые – это производство и маркетинг. Дети совершают открытия, мы воплощаем их в жизнь. Они выдумывают миллион новых идей, по большей части бесполезных, а мы выбираем из них три или четыре удачных и превращаем в реальность{167}.
Недостаток
