Филарет – Патриарх Московский - Михаил Васильевич Шелест
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отстояв службу и от души помолившись на благо дня, я поспешил в Кремль и застал царя завтракающим. Иван Васильевич, хмуро глянул на меня и спросил:
— Трапезничал?
— Не успел.
— Что делал? Проспал? Грешно отроку много спати.
— Занимался ратной справой. Пока не жарко.
— В одного? — удивился государь, не пригласив меня к столу и продолжая жевать. — это не ратная справа, а пляски.
— Я придумал такие пляски, что заменяют бой с несколькими ворогами.
— Покажи, — попросил он, отпивая из кубка и громко отрыгивая. — Вчера так и уснул не поевший. Укатал ты меня хорошо. Спал, как… Э-э-э… Хорошо спал. Спасибо, Федюня.
— Да и слава Богу! Что показать? Бой со многими ворогами?
Государь кивнул.
Я прикинул, что можно и нужно показать и остановился на втором «хиане», переделанном под работу с двумя ножами.
— Ух ты! — воскликнул царь, когда я ударил правой ногой в сторону и сделал несколько «кокуцу» с «шуто». — Нука-нука…
По завершении мной комплекса, Иван Васильевич привстал и отерев о полотенце руки и губы, вылез из-за стола.
— Сделай ка первое движение, — попросил он.
Я сделал.
— Понятно. Это от удара клинком сбоку и атака на врага. Занятно.
— Научить?
— А зачем? Я не собираюсь воевать пешим!
— Всяко бывает, — пожал плечами я. — Могут ведь и на пешего напасть. По Москве, шайки бродят. Ты на богомолье часто ездишь? Разве не надо уметь отмахаться?
Царь пожал плечами.
— Наверное надо. Я с охраной всё время. Им надо уметь «отмахаться», как ты говоришь, ежели на меня кто злое умыслит.
— Может и охрана недоброе умыслить.
Царь снова вздохнул и грустно улыбнулся.
— Ежели они умыслят, так никакое умение «отмахаться» не спасёт. Не на сбрую и меч надеюсь я, а на Господа Бога нашего. Помазанник ведь я на царство Божье на земле. Дух Господа Бога на мне. А Москва — третий Рим. Слыхал про то?
— Слыхал в церкви как-то.
— Ну вот. Зачем мне самому учиться «отмахиваться», когда Божья благодать на мне. Понял теперь?
— Понял, государь, — сказал я.
— А ты учись учись царя своего защищать. Научишься встанешь в моё белое воинство. Слышал, что башкиры меня Царём Белым кличут?
Я покрутил головой.
— Как это?
— Теперь русский царь, объединив все части Белой Руси, являясь наследником царей Константинополя и Рима, захватив Казань и Астрахань, став наследником самого царя Чингиса, имеет полное право вести суд Божий на земле. Понимаешь, о чём я?
Я понимал о чём он говорит и ужасался.
— Понимаю, государь.
— Грядёт то, что о чём писали апостолы и пророки. А-по-ка-лип-сис. Мы перешагнули седьмое тысячелетие и наступил конец света. Сатана пирует, а всё Белое братство и воины света должны восстать против него.
Я слушал этот бред и холодел душой и телом.
— Веришь в это? — сказал он и глянул на меня сурово.
Я кивнул, ибо горло моё пересохло, губы слиплись и из глотки донёсся только кряхтящий сип. Он глядел на меня, а я думал, как бы снова не уссаться, а то и хуже.
— А я не верю, — вдруг сказал он и глубоко вздохнул. — Хотя церковники убеждают меня, что это правда.
От такого оборота я едва не потерял сознание.
— Да что же, млять, за театр такой, млять? Одного актёра, млять, — пронеслось у меня в голове.
Напряжение в теле резко исчезло, ноги дрогнули и я едва не упал.
— Я не шутил, когда всё это говорил. Ты умный отрок и многое понимаешь лучше других. Почему-то я верю тебе. Не знаю, даже, почему. Может потому, что ты не юлишь? И хоть боишься мне говорить правду, но говоришь. Про Адашева вот сказал вчера. Послал я за ним гонцов, кстати. Догонят. Вернут. Нечего ему с Мстиславскими лаятся. Не его это. Прав ты. Хочет с Гиреем воевать — пусть себе воюет. Мы как раз Темрюку решили помочь. Отправили мы на Кавказ наместника Азовского, вот пусть вместе и повоюют с адыгами. Глядишь, новое войско наше там образуется. Что молчишь?
— Слушаю тебя, государь.
— Что думаешь о том, что я сказал?
— Про что? — продрал я горло.
— Про помазание…
— Сложный вопрос, государь. Мне ли, отроку…
— Брось, Фёдор. Не простой ты отрок. И не перечь! — повысил он голос увидев мою попытку возразить.
— Не перечь, — сказал он уже мягче. — Очень не простой ты отрок. Не бывает таких отроков. Я сам был восьмилетним. Хотя Шуйские меня не очень-то учили, но и я слыл пытливым и много читал. Однако латынь осилил только к четырнадцати годам. В греческом до сих пор путаюсь. С цифирей, так вообще… А ты не только с русской разобрался, но и с греческой, и арабской, и индийской.
— Арабский счёт не знаю, — успел вставить я.
Царь махнул на меня рукой.
— Не перебивай царя!
Он помолчал, словно вспоминая, о чём говорил, потом продолжил.
— Ах, да… Ты не мессия, это точно, ибо не блажишь, а значит ты не можешь быть антихристом. Несёшь ты только знания и советы даёшь дельные, а значит ты Господом Богом послан мне в помощь. Не знаю, кто ты? Человек ли вообще? Может ангел?
Он вопросительно посмотрел на меня. Моя голова отрицательно подвигалась из стороны в сторону.
— Я не могу никого воскресить, а значит я не ангел и не демон. Я простой человек.
Увидев его недоверчивую улыбку, я продолжил:
— Ну, не совсем простой. Есть во мне какой-то дар, но… Я не разобрался пока в нём.
— Понимаешь, Фёдор, нет во мне веры никому, кроме Бога. Это моя беда. И тебе полной веры тоже нет. Сейчас, возможно ты никого, кроме меня в товарищах не видишь. Но потом… Ты подрастёшь и, если ты человек, станешь думать о своих интересах, у тебя возникнут обиды, и ты уйдёшь к другим, предав меня.
— Почему обиды? — «включил я отрока», хотя понял его прекрасно.
— Я могу вольно или невольно обидеть… Не тебя, а кого-то близкого тебе, ну хотя бы твоего деда или отца, а ты обидишься на меня.
— Ты знаешь, государь, я такой странный, что не чувствую никакой любви ни к кому: ни к деду, ни к отцу, но ты абсолютно прав, государь, человек, существо обидчивое, ибо живое и борется за лучшее место под солнцем и за оценку его труда, который он склонен переоценивать.
По расширившимся глазам Ивана Васильевича я понял, что слегка удивил его не
