Филарет – Патриарх Московский - Михаил Васильевич Шелест

Когда Баранов приложил седло к лошадиной спине, то даже хмыкнул и покрутил в удивлении головой. Я же, сев в это седло, словно слился с лошадью, а потому, отвлёкшись на мысли о том, как я буду лечить царицу Анастасию от отравления ртутью, даже не заметил, как проехал через всю Москву к воротам усадьбы Головиных.

Сейчас, не смотря на то, что дальние конные переходы мне были незнакомы, чувствовал я себя относительно сносно, демонстрируя чудеса перемещения своих чресел в седле наскаку.

Баранов несколько раз попросил меня не убиться, но потом махнул рукой и выехал от меня вперёд, чтобы не видеть мои чудеса эквилибристики. Мы делали несколько коротких остановок для поправки лошадиных сбруй и собственного облегчения. Еда при такой езде уплотнялась быстро и просилась наружу. После небольшого перекуса Баранов разрешил нам часовой пересып, во время которого я успел выспаться. Вторая часть пути далась мне легче первой.

Фёдоровским ямом оказалась деревенька в десять домов с небольшой церквушкой, конюшней и поспевающими овсяными озимыми. Постоялого двора, как я его представлял не наблюдалось. Ночевали на сеновале.

— Тут не останавливаются, — неожиданно для меня пояснил Баранов. — При скорой езде лишь меняют лошадей и продолжают путь.

Я кивнул головой в знак признательности и понимания.

Не смотря на усталось от перехода, уснуть мне не удавалось долго. Я пытался вспомнить методы очистки организма от тяжёлых металлов, но кроме медикаментозных, ничего не вспоминалось. В памяти то и дело всплывало название «димеркап-тосуюшновая кислота». Я отплёвываясь, отбрасывал его, но ничего другого в голову не приходило.

В последние годы, имеется ввиду второе тысячелетие, медицина пришла к выводу, что многие болезни могли возникнуть от накопления в организме тяжёлых металлов, попадающих в него малыми дозами через зубные пломбы, вакцины и другими путями.

Некоторые даже пытались лечить аутизм проводя, детоксикацию. И имелись неплохие результаты. Клиника, которой я руководил, не отставала от передовых методов лечения, и я был в курсе новых технологий и применяемых лекарств. Новых-то да, а вот старых, или сказать, древних, не очень.

Потом я вспомнил про антидот Стрижевского, но даже для мего были необходимы такие вещества, которые я сам быстро не синтезирую. Где тут взять, например, «серно-кислый магний», или «едкий натр»? Соду, наверное, ещё может быть… Но…

Я ворочался и отбивался от комаров и мошки до первых петухов, а потом всё же уснул. Вспомнив под утро симптомы отравления ртутью, я проснулся в хорошем настроении и сел на лошадь даже не вспомнив, по своё «поломанное» за прошлый день тело.

Мимо Сергиевой Лавры мы помчались на рысях и вообще второй переход останавливались реже, и гнали шибче. Баранов, считая по моей весёлости, что я чувстввую себяч прекрасно, гнал лошадей «по взрослому». Я понял это на той же десятой версте, но решил пощады не просить и терпел скачку до самой Слободы. Баранов, ничего не говорил, а лишь одобрительно улыбался.

Однако, как мы не гнали, но уже на подъезде к Слободе наш отряд был вынужден пропустить вперёд себя, пролетевший мимо нас словно курьерский, поезд царя Ивана Васильевича, смотревшего на нас из крытого возка безучастно, но грозно. И моё настроение, и так всё сильнее портившееся по мере приближения к цели нашей поездки, вдруг резко ухудшилось.

Мне в прошлой жизни доводилось бывать в Александровской Слободе и не один раз, поэтому, увиденное мной теперь, меня поразило. В том времени остались лишь отдельные и то не полные строения, в основном — остатки храмов, сначала частично разрушенных, а потом реставрированных в поздние времена. Вероятно в веке восемнадцатом- девятнадцатом.

Великокняжеские палаты, которые раскинулись по всему Слободскому Кремлю и предстали передо нами во всей красе, сверкая золотыми куполами и радуя глаз красным кирпичом, цветной и белой штукатуркой, в моём времени отсутствовали.

Что меня удивило, — это то, что несмотря на заходящее солнце, велись строительные работы. И велись в авральном темпе. Возводилось какое-то длинное, двухподъездное, многоэтажное, уже был возведён четвёртый этаж, кирпичное здание, похожее на казарму или общежитие.

Въехав за стены кремля позже царской полутысячи, мы долго не знали, где нам спешиться, но подошедший к нам Иван Васильевич, поманил меня пальцем и я, оставив свою лошадку и вещи на попечение Баранова, зашагал вслед за уходящей от меня царской персоной.

Я сначала разозлился резкой перемене ко мне его отношения, а потом, успокоил себя тем, что вот такое оно… э-э-э… царское, мать его Елену Глинскую, величество. Другого нет и не будет. Терпеть, терпеть и терпеть! И смирить гордыню. Смирите гордыню, Миша, подумал я, вдруг вспомнив своё «прошлое» имя. О! Миша! Меня звали — Михаил Иванович! И тут я, почему-то, развеселился.

— Хорошо, что не Мойша Моисеевич, — подумал я.

Было бы в двойне обидно еврею попасть под управление царя, борющегося с «ересью жидовствующих» и уничтожившему в не наступившем пока 1566 году в Полоцке шести тысяч, как писали европейские источники этого времени, жидов.

Мы с царём по семи гранитным ступенькам взошли под навес украшенного золотом и многоцветными, покрытыми глазурью, изразцами царского крыльца, прошли раскрытыми перед нами стражей, дверьми и поднялись по широким ступеням на второй этаж. Пройдя коридором мимо нескольких, охраняемых рындами, дверей, мы остановились возле самых дальних, перед которыми царь несколько замедлился, но в которые вошёл решительно.

— Ах! — услышал я, отстав от царя намеренно на два шага. — Я ждала тебя, Ванюша!

Войдя, и увидев перед собой сидящую в кресле миловидную женщину и стоявшего рядом с ней мальчишку, я остановился.

— Как ты, душа моя? — спросил Иван Васильевич, чуть дрогнувшим голосом.

— Не очень хорошо, Ванюша. Совсем слабая стала, боли головные измучили, сердце словно запутавшаяся в силке птица трепетает, — произнесла царица тихим голосом, сильно смущаясь.

— Врачи английские были?

— Вчера прибыли. Смотрели меня. Говорила я с ними.

— Снова на латыни разговаривали?

— Они всегда либо на ней, либо ещё на каком-то непонятном для толмачей языке говорят.

— Предлагали что выпить?

— Нет, Ванюша. Ой! А это кто с тобой? — спросила царица, словно только заметив меня.

— Это сын брата твоего, Никиты. Фёдором кличут. Он зело грамотный. Говорит, что может распознать болезнь твою.

— Так он же отрок, — удивилась царица. — Никите много сынов Господь дал. Это, какой?

Иван Васильевич оглянулся и посмотрел на меня вопросительно.

— Варвары Ховриной я сын, государыня царица.

— А, старшенький плмянник! Ну подойди-подойди.

Я посмотрел на царя. Тот разрешающе кивнул головой. Подойдя ближе и увидев протянутые ко мне худые дрожащие руки, я мысленно вздрогнул, но шагнув ещё ближе, взяв их в свои ладони