Демиургия (сборник) - Виталий Орехов

– Людочка, – он вызвал секретаршу, – скажите Валентину Петровичу, что я приболел чуток, сегодня пораньше домой пойду.

– Конечно, Михаил Семенович, выздоравливайте.

Михаил Семенович взял легкое осеннее пальто из шкафа, быстро накинул его и пошел на стоянку. Его «мерс» стоял там, где он его оставил.

– Надо бы масло проверить, – подумал Михаил Семенович, сел за руль и поехал по Кутузовскому.

Неожиданно, у метро «Киевская» он остановился. Вышел из машины, даже не закрыв ее. Подошел к какой-то старушке-попрошайке у метро, достал кошелек и положил бабушке в руку «пятитысячную».

– Помилуй тебя Господь, милок. – Округлившимися глазами сказала бабулька и перекрестилась.

– Спасибо… – растерянно прошептал Михаил Сергеевич и побрел назад к машине.

…

Он улыбнулся.

Мотивация

Семен Аркадьевич, младший научный сотрудник, сидел и играл в «Косынку» на компьютере. Его плешивая физиономия, уже переставшая чего-либо ждать от жизни, тупо уставилась в экран монитора. Солнечный свет играл на его блестевшей лысинке, а редкие темные волосы шевелились на сквознячном ветру. Было лето и жарко, и делать ничего не хотелось. Он медленно потягивал кофе из кружки с надписью «SCIENCE RULES!» и передвигал старой колесной мышкой карты. По идее, этому обладателю еще с субботы не стиранной клетчатой рубашки было задание от начальника лаборатории Михаила Кознышева (ныне в отпуске), провести анализ последних показателей по вирулентности штаммов. Но делать очень ничего не хотелось. Было жарко, вентилятор работал едва-едва, а солнышко так сильно пекло…

Семен Аркадьевич догадывался, что сегодня завтра Кознышев нагрянет, хотя его ни Семен Аркадьевич, ни его коллеги по лаборатории особенно видеть не хотели. Так было хорошо, когда Кознышев в отпуске. И лаборантка Маша отдыхала (сегодня вообще не пришла), и заместитель Коляскин тоже сидел и болтал по телефону с какой-то женщиной. При этом Семен Аркадьевич заметил, что не с женой, но ему было настолько ленно, что он даже сплетничать не стал. Он сидел среди чашек Петри и играл в «Косынку». Почти бил рекорды, и по скорости и по успехам, как вдруг дверь открылась. В помещение лаборатории, белое, в кафеле, с выключенными кварцевыми лампами вошел, можно сказать, въехал Кознышев. Дверь открылась настежь.

Надо сказать, что Кознышев был единственный человек, во всем отделе НИИ, который очень хотел заниматься тем, чем заниматься был призван весь отдел. А она был призван заниматься поиском средств-ингибиторов ВИЧ-инфекции. Все в лаборатории, в принципе, получали бюджетные (не такие высокие, чтобы их называть) зарплаты и приходили на работу отбыть свое, чтобы не уволили.

Не смотря на то, что Кознышева видеть раньше из отпуска не очень хотели, его любили в отделе, по-настоящему любили, и за то, что гранты выбивал для всех, даже для аспирантов Коляскина, и за то, что никогда не злился, не ругался, не кричал, как бывало еще при советской власти, но очень-очень старался убедительно доказать, что надо работать, а не, допустим, ставить рекорды в пасьянсе или играть в офисный футбол.

В этот раз Кознышев вошел в отдел, со всеми поздоровался, но он был угрюм, хотя все старались улыбаться ему, а незаметно вызвавший на работу Машу, Коляскин даже спросил, как Кознышев отдохнул.

– Я много думал, Максим Иванович… – только промямлил что-то Кознышев и закрылся в кабинете, сказав Кларе Сергеевне, полноватой секретарше начальника, что его ни для кого нет, он еще в отпуске.

Все странно переглянулись, Семен Аркадьевич пожал плечами, закрыл «Косынку» и открыл выкладки. Маша прибежала, полунакрашенная, натянула белый халат и уселась отмывать чашки Петри от всяческих реагентов, она знала, что Кознышев, когда не в духе, любит, чтобы все было чисто.

В напряжении прошло два-три часа, но жара потихоньку опять взяла свое, и к 5 вечера уже никто прямыми обязанностями не занимался. Удивителен поток мыслей, который проносился в это время в голове Кознышева. Если бы сторонний наблюдатель смог прочесть мысли Кознышева, ничего бы он не понял.

А мысли были такие: «Нет, я не могу на это пойти, у меня жена и дети. Я все делаю, что бы все получилось, я не просто так ездил в Швейцарию, не на лыжах я туда кататься ездил, я смотрел, как у них. Ни хера у них! Ни хера, они еще дальше, чем мы! Блин, ну головастые ведь у меня ребята, ну что ж, черт возьми, они такие ленивые, что же так лгут мне…. Я-то все для них, работайте только, ведь благое дело, не для себя, для всего человечества делаем, я уж им и симпозиум в Греции обещал, и зарплаты обещал повысить, и Маше-лаборантке помочь с ипотекой… Но ленятся все. Нет у них какого-то как будто желания всем этим заниматься. Боюсь, очень боюсь, что везде так. Везде у нас так. Но все равно, я не могу. Что со мной будет? А если и их тоже?, – такая идея особенно прельщала Кознышева, но он ее и очень боялся и постоянно старался увести поток своих мыслей от нее, – нет. Меня посадят, кому лучше-то будет? Блин, но это так поможет… А все-таки нельзя…. Да и себя нельзя, по-хорошему то… Но надо, я вижу, что мы сейчас просто сидим и время тратим, когда можем. И Семен Аркадьевич и Коляскин знают, что могут. Все знают, но приходят сюда как на пост встать. У меня весь отдел кандидаты и доктора, таких светлых умов во всей России не сыскать, те, кто не уехал, у меня работают, но что же они ничего не делают…» И все в таком ключе.

Постепенно солнышко стало освещать лабораторию уже не белым ярким и прозрачным светом, а желтым, и все уже потихонечку стали собираться домой. Маша уже почти ушла, как вдруг кабинет руководителя отдела открылся. И из него вышел Кознышев, у которого на лбу были испарины, руки дрожали, а рукава были закатаны по локоть. С одного из рукавов капала кровь, что было очень странно, потому что Кознышев был первый во всей лаборатории, кто следил за биологической санитарией.

– Михаил Львович, что с Вами? – спросила первой Клара Сергеевна, секретарша.

– Только что я заразил себя штаммом С-505. Анализы уже через три месяца будут положительны.

Короткий вздох непонимания пронесся по лаборатории, Маша села на ближайший стул.

…

Через 18 месяцев бессоных ночей и упорнейшего труда все газеты мира вышли с заголовками «Русские ученые нашли лекарство от СПИДа».

Выбирать

Я видел глупый сон.

Пустынная площадь Сан Марко, рассвет. Я стою один и смотрю на Залив. Мне одиноко. Ко мне подходит старик. Я не могу понять, сколько ему лет. Я не вижу его лица. Он расстилает передо мной белую как мрамор простынь и по одному выкладывает из своей темной сумы несколько предметов. Он хочет, чтобы я выбрал. Он позволяет мне один раз дотронуться до каждого из них. Я вижу кинжал, пистолет, лампочку, игрушку, кусок хлеба, горсть золотых монет и человеческий череп. Каждый из предметов я вижу очень отчетливо, но я совсем не вижу лица старика. Я должен выбрать.

Меня зовут Горацио, я вижу датского короля, и вижу, как он наносит смертельный удар последнему воину. Кажется, это где-то в Норвегии. Передо мной неожиданно разворачивается все, что произойдет с последним из династии. Каждый день я вижу злую усмешку старого короля, и его радость при виде крови. Все, что я хочу – забыть всех своих друзей.

Кажется, это подо Ржевом. 42—й. Я – сержант Артамонов, Волховский. Завтра я умру, я знаю это. Об этом я не решаюсь написать моей Машеньке. Я знаю, что она будет плакать. Она не забудет меня. Я могу бежать со фронта, меня не найдут, это тоже я знаю совершенно отчетливо. Но если я бегу, Маша меня забудет. Я проверяю свой ППШ в последний раз. Я не увижу завтрашний вечер, а мою печень будут клевать вороны. Через 20 лет мне дадут звезду героя. Посмертно. Все, что я хочу – увидеть Машу.

В лаборатории темно, последние 7 секунд. Том напряжен, как никогда, я вижу его, моя рука на его плече. Он сумасшедший, мы с Милдред знаем это, но мы любим старого ворчуна. 6 секунд. Генераторная машина построена по моим чертежам. Том оглянулся на меня, на его лбу выступили капельки пота, я вижу, что он улыбается, кажется, он думает о новом проекте. Он весь – надежда. 5 секунд. Он берет латунный держатель и поворачивает ключ. Он никогда не делал этого так медленно, как сейчас, его рука дрожит. Меня охватывает нетерпение. 4 секунды. Воздух в комнате наполняется запахом озона, генераторная машина шумит, проводка напряжена потоком электронов. Том никогда не узнает этого. Он сумасшедший. 3 секунды. В комнате темно, горят только 2 свечи в дальнем углу, другой свет Том сейчас не приемлет. Все, что ему нужно – это темнота. 2 секунды. Том окончательно доворачивает латунь. Стрелки показывают 100 ампер и машина вся трясется. Мисс Клейн будет спрашивать, что мы опять творим наверху. Странно, что именно эта мысль пришла мне в голову. 1 секунда. Ток пробегает положенное расстояние, я крепче сжимаю плечо Тома в своей руке. Он, кажется, готов отдать все, чтобы увидеть это. Сейчас. Мы видим свет. Первые в мире. Все, что я хочу – чтобы Милдред это видела.