Поэма - Андрей Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– "Ты знаешь её адрес", – шептало безумие, – "чего же ты ждёшь? Почему стоишь истуканом? Неужели ты такой жалкий трус? Беги! Ворвись! Укради!"
– "Нет", – отвечало благоразумие, – "спешка нужна только при ловле блох".
Ещё около часа я продолжал рассеянно любезничать с Мари перед тем как сбежать, в то время как мои мысли под руководством генерала Расчёта начали выстраиваться военным порядком. Ослеплённому мне казалось, что существует лишь один способ отнять Эмму – расстроить дела моего врага, её мужа.
XV
Следующие несколько месяцев заготовленные планы скрупулёзно претворялись в жизнь, я неистово растрачивал свою энергию и капитал на осуществление задуманного. Достаточно масштабное дело моего оппонента не было защищено крылом силовых и прочих структур, кроме основателя и ещё нескольких незначительных инвесторов никто не терял деньги, а потому мне практически ничто не угрожало. Словно рыба в воде ориентировался я на чужом поле деятельности, строя различные козни и препоны. Я задирал цены поставщиков, скупая у них огромное количество материалов, а затем со значительным дисконтом продавал эти материалы конкурентам ненавистной мне фирмы. Я развернулся на рынке мебельных тендеров и незаконно переводил крупные заказы в нужные руки. Наконец, для оценки экономического эффекта проводимых действий в стан врага был заслан шпион.
Однако эта борьба не приносила мне должного удовлетворения и постепенно начинала претить мне. Мы редко виделись с Эммой, примерно раз в две-три недели, и от меня не ускользало то, что порой её глаза таили в себе оттенки некоторого беспокойства.
"Неужели я всех нас загоняю в угол?", – всё чаще задавался я вопросом. – "Разве может путь к мечте быть столь жестоким и гадким?"
Мои нервы всё больше расшатывались – такова была цена нечестивых дел. Сразу несколько человек начали шантажировать меня из-за истории с тендерами. Чтобы поддерживать здоровье на должном уровне пришлось заняться спортом и ещё лучше продумывать каждый шаг на моей кривой дорожке.
Наконец, доведённый до отчаяния последней встречей с Эммой – она была сама не своя – я решил, что пора завязывать с грязными делами и во всём ей признаться. Насколько же идиотской затей оказалось всё это!? После ужасного признания, пожалуй, будут потерян последний шанс быть рядом с любимой. Хотелось на стены лезть от неумолимой горечи предстоящей потери, я проклинал себя и идиотского соперника, свою глупость и ненавистный город. Есть ли избавление всему этому?
Через несколько часов я почувствовал неодолимую странную слабость во всём теле, это чувство было настолько необычно, что пришлось невольно насторожиться. "Не отравился ли я?", – пронеслось в голове, и я с трудом поднялся, чтобы выпить воды. Становилось всё хуже, и из последних сил я перебрался на кровать.
"Меня отравили, и вода в графине отравлена", – решил я, теряя сознание.
Следующие несколько дней были, пожалуй, худшими в моей жизни. Яд не убил меня, он истязателем мучал и изматывал. Я был прикован к кровати и словно связанный пленник не мог пошевелиться; моё сознание беспрестанно то и дело приводили в чувство и так резко, словно кто-то давал мне пощёчину. Я не боялся смерти, все эти дни она была моей единственной сиделкой, но мне ужасно хотелось хотя бы ещё раз увидеть Эмму. Впрочем, мысль о том, что она увидит меня в состоянии абсолютного бессилия, была невыносима, разве могло быть что-то ужасней этого?
Час за часом яд по капле высасывал из меня жизнь, его неумолимая упорная работа напоминала мои собственные недавние действия за спиной мужа Эммы. Впрочем, если последний не был лишён возможности действовать, то я мог разве что шевелить глазами. О, это было идеальное орудие мести, оно обездвижило и заперло меня в клетку с собственными мыслями сожаления, которые в одночасье восстали, надев мантию судьи; оно оставило мне слух, заставляя не слышать рядом голоса Эммы и улавливать неумолимый бег времени в тиканье часов; оно не забрало зрение и безжалостно говорило: "смотри! В конце концов ты остался один".
На протяжении этих дней мириады мыслей посещали меня, но лейтмотивом была одна. Мне казалось, что правомерный результат, к которому я пришёл, и есть справедливая цена за выбор пути не сердцем, а рассудком.
На пятый день моего свержения с пьедестала нормальной жизни, дверь в номер с силой распахнулась.
– "Неужели они наконец решили проигнорировать мой do not disturb?" – подумал я.
Ещё до того, как Эмма вбежала в комнату, я с радостью и волнением узнал её быстрые лёгкие шаги, которые глашатаем выдавал нетерпеливый цокот каблучков.
– Джозеф! – воскликнула она.
Выглядел я не так ужасно, как мне казалось, все физиологические процессы в организме сильно затормозись; сердце, казалось, стучало не чаще чем у крокодила, занырнувшего на дно реки, вероятно в состав яда входил какой-нибудь sedatif [фр. – седативное ср-во].
– Он всё рассказал мне, Джозеф! – на ходу заявила Эмма. – Боже мой! Что ты наделал?.. – Она присела рядом и взяла меня за руку. – Глупый, глупый, Джозеф! Что же ты наделал? – убивалась скорбь.
Я внимательно, не отрывая взгляда, смотрел на Эмму. Второй раз в жизни я видел её убитую горем, ресницы прекрасных глаз всё ещё блестели недавними слезами. Красота моей гостьи обрела какой-то особый ореол, она была подсвечена нимбом, слетевшим с неба. В Эмме чувствовалось столько трагичной борьбы, самоотверженности, решимости, что всё это не могло не завораживать. Невозможно было не залюбоваться ей в такую минуту, пусть эта минута отнюдь и не сверкала блеском счастья. Но каково же мне было лежать в кожаном мешке, когда душа изо всех сил стремилась вырваться, когда желание броситься навстречу Эмме, утешить её сжигало сердце?
– Как видишь, – одновременно вырвались из глубоких озёр глаз две горячие капли, – я не привела врача. Это бессмысленно, Джозеф… новый яд… никто не знает.
Эмма разрыдалась, а я изо всех сил тщетно пытался пожать её руку.
Через несколько минут она оправилась, отёрла слезы и снова взяла меня за руку.
– Я ушла от него, Джозеф! – радостно заявила Эмма, – теперь я твоя, а ты мой!
На мгновение я каким-то чудом совладал с путами паралича. Мои пальцы неистово схватили любимую руку, губы c восхищением и гордостью произнесли заветное имя. Вспышка света необычайной силы взорвалась в моём мозгу, и её
