Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Погода начинает хмуриться.

16 октября

Сейчас получил Вашу телеграмму. На этот раз слова так перепутаны, что я не вполне понимаю. К счастью, адрес обозначен верно. Вы остаетесь в Arcachon до двадцать пятого? Так ли? Далее я разобрал слово marche route, но относящиеся к нему выражения непонятны: marche route une chaute par envoye [Непереводимо. Ред.]. Сбивчивость депеши тем более удивила меня, что первые три дошли совершенно верно. Заключаю из продления Вашего пребывания в Arcachon, что он Вам понравился. Слава богу.

Будьте здоровы и веселы, лучший друг мой!

Ваш П. Чайковский.

150. Мекк - Чайковскому

Arcachon,

18 октября 1879 г.

Милый, несравненный друг! Пишу Вам за несколько часов до отъезда в Париж, куда еду с величайшим неудовольствием, но зубная боль до того меня замучила, что я решаюсь сегодня поехать к зубному доктору. А так жаль уезжать отсюда....

В Париже я хочу пробыть дня два и вернусь опять в Arcachon....

То, что Вы пишете, милый друг, о маленьком очаровательном Юрии, совсем видно на его портрете; у него и личико и выражение совсем необыкновенные и восхитительные.

А зубы у меня все болят да болят. Если вернусь с успехом, то напишу Вам опять, дорогой мой, а теперь до свидания. Будьте здоровы, бесценный друг. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

151. Чайковский - Мекк

Каменка,

18 октября 1879 г.

Милый и дорогой друг! Получил сейчас Ваше большое письмо из Парижа. Благодарю Вас от всей души за заботы о нашей симфонии. Потрудитесь и Владисл[аву] Альберт[овичу] передать мою живейшую благодарность за его хлопоты. Я буду очень рад, если исполнение симфонии осуществится, но очень может быть, что Colonne, несмотря на готовность, окажется бессильным удовлетворить наше желание. Он в самом деле не исключительный распорядитель относительно выбора пиес, и, ввиду огромного множества местных композиторов, добивающихся чести попасть на программу, ему трудно будет заставить принять иностранную симфонию, особенно если уже назначен к исполнению тот отрывок, о котором он говорил Влад[иславу] Альбертовичу.

Милый друг! Вам, конечно, лучше моего знать, следует или не следует говорить Коле о наших планах, и если Вы найдете нужным и удобным сообщить ему о них, то могу ли я быть против этого? Но все-таки я остаюсь при прежнем мнении, что до тех пор, пока Тася-не что иное, как неуклюжая, угловатая и еще совсем умственно неразвитая девочка, притом с таким характером ребяческой, взбалмошности, который требует очень близкого знакомства, чтобы ценить ее в сущности чудесную натуру, она не может внушить ему серьезной симпатии и разве только из повиновения, уважения и любви к матери он примирится с мыслью, что она-его будущая жена. Вы говорите, друг мой, что, если ему не указать на Тасю, как на будущую подругу жизни, он может влюбиться в старшую сестру. Опасность эта действительно есть и может быть не столько от Тани, сколько от Веры, которая в последнее время распустилась невыразимо прелестным цветком и от обаяния которой никто не может освободиться. Совершенно немыслимо, чтобы юноша столь развитый, как Коля, видя Тасю рядом с старшими сестрами, мог по непосредственному влечению склониться в сторону первой. А хорошо ли для счастья наших молодых людей, если в сердце его не сразу заронится искра симпатии к ней? Другое дело-чрез два, три, четыре года, когда Тася в свою очередь начнет расцветать и физически и умственно, а сестры ее уже сделаются по возрасту совершенно неподходящими для мальчика, каковым Коля все еще будет в то время.

Вообще, милый, чудный друг мой, меня донельзя трогает и радует Ваше увлечение нашими проектами, но, ради бога. не будем торопиться; мы этим можем только испортить дело. Я, со своей стороны, не могу серьезно относиться к этому делу, пока Тася не подрастет, пока ее моральная и материальная физиономия не определится окончательно. Вам, быть может, это непонятно, милый друг, потому что Вы смотрите на возможность и осуществимость нашего плана только с точки зрения Коли, который, несмотря на свои почти детские годы, уже успел обрисоваться. Я же, в свою очередь, смотря на наше дело с точки зрения Таси, которая, как я Вам писал в Симаках, мне очень симпатична как ребенок, но составляет вопросительный знак как человек, должен и могу повторить только то, что писал Вам в Симаках: нужно подождать. Что Тася не будет нехорошим человеком, это я и теперь знаю, ибо из такого любящего сердца не может с годами сделаться дурное. Но будет ли она женщина, способная осчастливить мужа, этого ни я и никто из близких не знает. Характер ее очень странный, неровный, и воспитание ее стоило много труда, много слез всем, кто руководил ею, начиная с матери. Я надеюсь, что все шероховатости сгладятся со временем, но когда идет речь о том, чтобы уже теперь связать ее судьбу с сыном Вашим, то моя обязанность сказать: подождем.

Я уезжаю отсюда двадцать четвертого на один день в Москву по делу печатания оперы и на неделю в Петербург. Очень неблагоразумно и нерасчетливо делать этот страшный крюк на пути в Италию, но это необходимо. Брат Анатолий жестоко хандрит и желает меня видеть, да и я уехал бы за границу не с легким сердцем, если б не повидался с отцом и с братьями. В Москве мне быть нет необходимости, но все же я один день там проведу, чтобы посмотреть, что делается с оперой и сюитой.

Если найдете возможным, милый друг, что-нибудь написать или телеграфировать мне, то прошу адресовать: С.-Петербург. Надеждинская, дом № 4, к в. № 4. Пятого или шестого ноября я выеду за границу и буду останавливаться в Вене, Венеции, Флоренции.

Будьте здоровы, -милый, добрый друг!

Ваш П. Чайковский.

152. Чайковский - Мекк

1879 г. октября 21-22. Каменка.

Каменка.

21 октября.

Милый друг! Я в большом беспокойстве. Две недели тому назад сестра сказала мне, что она, кажется, беременна. Неделю тому назад это подтвердилось несомненно, а вчера днем она почувствовала родовые боли, и это сопровождалось явлениями, которые указывают, что она должна выкинуть. Зародыш мертв. Между тем боли вчера к вечеру прекратились, и сегодня она чувствует себя хорошо, но ежеминутно следует ожидать возобновления болей и преждевременных родов. Мы все очень боимся за последствие. Она должна потерять много крови, а крови у нее и без того очень мало. Неизвестность эта очень мучительна. Думаю, что в среду двадцать четвертого я уеду. Дошло ли до Вас мое второе письмо в Аркашон? Надеюсь, что да!

22 октября.

Сестре вчера было гораздо лучше. Мы начинаем сомневаться в утверждении доктора, что она должна наверное выкинуть. Она сама теперь надеется, что ребенок останется жив.

Получил сегодня Ваше письмо из Аркашона: Как мне досадно и грустно, что Вы так страдаете от несносной зубной боли! Бедный мой друг! Я по опыту знаю, до чего мучительно это состояние. Поскорее в Италию! Мне чувствуется, что Вы будете там совсем здоровы.

Сейчас получил телеграмму из Москвы о том, что Рубинштейн превосходно играл вчера мою сонату и что публике она понравилась.

У меня завелась очень любопытная переписка с одним молодым человеком. Недели две тому назад я получил от неизвестного мне г. Ткаченко из Полтавы письмо, в котором он сообщает, что, питая страсть к музыке и желая посвятить себя изучению ее, но не имея никаких средств, он желал бы быть моим лакеем и обещает при этом исполнять со всевозможным усердием должность слуги, лишь бы я дал ему возможность хоть немножко познакомиться с теоретическими музыкальными сведениями. Так как письмо было написано очень грамотно и было проникнуто искренностью, то я отвечал ему, что хотя не могу принять его услуги в качестве лакея, но могу содействовать ему в способах приобресть музыкальное образование, если из следующего письма узнаю, что он достаточно способен и достаточно молод, чтоб учение к чему-нибудь, привело. Вчера получил его ответ. Ему двадцать два года, и музыкальные сведения его так же ничтожны, как сильно его желание сделаться музыкантом. Письмо написано так, что внушает к этому юноше большую симпатию. Видно по всему, что он умен и способен. Но что можно сделать с человеком, который в двадцать два года только любит музыку, но кроме подбирания по слуху ничего не умеет? Пришлось написать в ответ мое откровенное мнение, что он опоздал и что года, в которые учение может принести плод, прошли. Очень жаль его.