Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Теперь о деле. Постановку нашей симфонии на оркестре Colonn'a я считаю почти несомненною, а потому почти, что ниже я Вам скажу, какую процедуру это должно пройти, а сперва по порядку все расскажу Вам.

Как только я получила Ваше письмо, сейчас послала Пахульского в знакомый мне Magasin de Musique Durand взять адрес Colonn'a. Там дали адрес и при этом посоветовали отправиться по нем в девять часов утра и просить Monsieur Colonn'a, чтобы он назначил, когда может дать аудиенцию, потому что он очень занят и очень трудно добиться возможности с ним говорить. Так и было сделано. Но когда Пахульский приехал к Colonn'y в девять часов, с ним вместе вошел еще какой-то, вероятно, музыкант. К ним вышла какая-то дама и объявила, что Monsieur Colonne n'est pas visible [не принимает] и что у него прием бывает только в среду от одиннадцати до часу и что исключений ни для кого не бывает. Это было воскресенье, первый концерт Colonn'a в Chatelet. У нас был уже билет на ложу. Мы поехали туда, и Пахульский перед концом отправился в комнаты артистов ждать выхода г-на капельмейстера. Мы уехали, а он остался. После долгих хождений, расспросов, поисков, ему, наконец, указали коридор, в котором он может дождаться выхода великого визиря. Через несколько времени он, т. е. Colonne, действительно показался с одною дамою и одним мужчиною в сообществе. Пахульский подошел к нему и объявил ему qu'il est un etranger, qui vient de la part d'une dame russe pour une affaire importante [что он иностранец, приехал по поручению одной русской дамы по важному делу], и спрашивал его, когда он может говорить с ним об этом деле. Тот, раскланявшись с ним очень вежливо, отвечал, что “сейчас”. На это Пахульский ему ответил, что он не может говорить с ним о деле в присутствии посторонних слушателей. Тогда M-r Colonne отвел его в какой-то закоулок и сказал ему, что там он может говорить свободно. Тогда Влад[ислав] Альб[ертович] объяснил ему qu'il y a [что есть] на свете одна русская дама, большая поклонница таланта г-на Чайковского, а что так как она знает, что г. Колонн также умеет ценить нашего великого Maestro и это ей, т. е. этой русской даме, весьма приятно, то она хочет познакомить M-r Colonn'a с одним из лучших произведений г-на Чайковского, его Четвертою симфониею; но так как ей известно, что постановка новой и в особенности такой большой пьесы на оркестр стоит очень дорого, то она хочет помочь M-r Colonn'y в этом деле. Когда Пахульский произнес Ваше имя, то Колонн вставил: “Ah, oui, oui, je connais bien M. Tschaikowsky, j'ai ete en correspondance avec lui” [“А, да, да, я хорошо знаю г. Чайковского, я был с ним в переписке”].

Вообще в этом первом свидании Colonne хотя был вежлив, но отчасти важничал, и когда Пахульский сказал, что ему ассигнуется известная сумма на расходы постановки, то он спросил его конфиденциально: “что, эту сумму дает Editеur?” [издатель], и когда Пахульский ему ответил qu'au contraire, Editeur [что, наоборот, издатель] сам получит плату за свою партитуру, тогда он совсем разгладился и просил Пахульского для окончательных переговоров приехать к нему на следующее утро в половине девятого. Когда Пах[ульский] приехал, он тотчас же вышел к нему и был весьма мил, expansif и симпатичен в этом свидании. Пахульский разъяснил ему, что я увидела его, т. е. Colonn'a, симпатию к Вашей музыке в прошлую зиму, когда бывала в его концертах и слышала Вашу “Бурю”; что мне, как русской и большой поклоннице Вашей музыки, чрезвычайно это приятно, и я признательна за это M-r Colonn'y,-потому и хочу сделать ему удовольствие. Что же касается его первоначального предположения, что известную сумму предлагает ому Editeur, то что ни Editeur des oeuvres de M. Tchaikowsky, ni M. Tschaikowski lui memo [[ни] издатель сочинений г. Чайковского, ни сам г. Чайковский] не нуждаются ни в каких искусственных средствах для сбыта Ваших сочинений, что слава Ваша так велика, что издатели могут спорить за право издавать Ваши сочинения, et que sauf cela, M. Tschaikowsky est un homme de bonne naissance et jouissant d'une tres belle position dans le monde [и что помимо этого г. Чайковский хорошего происхождения и пользуется в свете хорошим положением].

Monsieur Colonne с своей стороны говорил с большою симпатиею о Вас, спрашивал о Вашем здоровье, говорил, что он скоро намерен исполнить опять какой-то fragment [отрывок.] из Ваших сочинений. Он не сказал, что именно и из какого сочинения, но я думаю, что это будут танцы из “Опричника”. Говоря о Вас, он выразился,-его точные слова: “nous estimons beaucoup le beau talent de M. Tschaikowsky” [“мы очень ценим высокий талант г. Чайковского”].

Насчет постановки симфонии, он, конечно, очень рад это сделать, но говорит, как бы извиняясь за это, что необходимо пройти известную процедуру. Когда все будет переписано и готово на бумаге, артисты должны разучить, сделать две репетиции, и тогда симфония пойдет на решение комитета музыкантов, которые определят, допускается ли ее исполнить публично или нет. Конечно, я не сомневаюсь нисколько, что решение будет утвердительное, тем более, что голос Colonn'a будет иметь огромное значение, а он всею душою за исполнение ее. Ему дали четырехручное переложение для просмотра.

Кончился визит тем, что он дал своих две фотографии, одну Пахульскому, другую прислал мне, с весьма любезными надписями. Я уже телеграфировала в Москву, чтобы как можно скорее переслали партитуру и чтобы мой брат выслал ее прямо по адресу Colonn'a в Париж, а я буду с Colonn'oм переписываться и постоянно сообщать ему мой адрес, так с ним условлено. Пока останавливаюсь. Голова у меня очень слаба, и я с трудом пишу. Если буду в состоянии, буду продолжать письмо завтра, если нет, то пошлю его так. Нездоровье мое произошло от сильнейшей простуды.

До свидания, мой бесценный, всегда милый и дорогой мне Петр Ильич. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

Среда.

Голова моя очень нехороша, но я не могу послать это письмо, не выразив Вам, мой дорогой друг, как глубоко я благодарна Александре Ильинишне и Льву Васильевичу за их доброе отношение ко мне и моему Коле. Меня чрезвычайно радует их сочувствие к нашему проекту, и я от всего сердца благодарю их за позволение моим сыновьям посещать их в Петербурге. Вы находите, что не следует сообщать Коле о наших планах. Я так и сделаю, но хочу объяснить Вам, почему, я хотела ему указать на нашу мысль. Во-первых, Коле не только брак не представляется обузою, но, напротив, у него есть большая наклонность к семейной жизни. Он очень любит приходить к сестре, посидеть и поговорить с нею, читать ей, помогать в хозяйстве, устраивать домашние дела, следовательно, такая, так сказать, локализация его симпатии могла бы уберечь его от многого дурного, к чему его будут тянуть разные добрые люди. Во-вторых, мальчикам его возраста всегда больше нравятся барышни старше его, и легко может случиться, что, попавши в семейство к Александре Ильинишне, он влюбится, насколько это возможно в шестнадцать лет, в Mademoiselle Таню, а мне бы этого не хотелось, потому что перемещение симпатий, в особенности в одном и том же семействе, всегда бывает довольно трудно, тогда как, наоборот, теперь он не обратит никакого внимания на Тасю, как на маленькую девочку, такую же взбалмошную, как Соня, которую он постоянно останавливает и распекает. Но если бы он знал, что эта маленькая девочка предназначается ему в жены, у него явилось бы к ней совсем иное внутреннее отношение, которое выражалось бы и во внешнем обращении, а ведь надо же, чтобы он заслуживал расположение Таси. В-третьих, я была бы свободнее в своих внушениях и наставлениях ему об обязанностях мужа. Но Вы находите, милый друг, что лучше не говорить ему, и я ни одной минуты не настаиваю на своих соображениях, а сделаю так, как Вы находите лучшим, потому что Вы, конечно, лучше меня и знаете, как надо поступать с мальчиками. Как мне жаль бедненькую Тасю, так я и сказать не могу.

Также мне ужасно жаль Александру Ильинишну в той обузе, которую она взяла на себя в виде племянницы, и зачем Лев Васильевич не удерживает ее от этих слишком добрых порывов. Нельзя так жертвовать собою, имея семейство, и к тому же сообщество такой барышни ведь должно же быть очень неприятно и для дочерей Александры Ильинишны. Жаль, жаль мне ее ужасно.