Грань - Елена Асеева

Шайтан же поднес горлышко, с легкостью приподняв и наклонив большущую для его роста бутылку к граненым стакашкам, и водка, громко булькнув, потекла живительным началом, точно живая вода в русской сказке, в глубины стеклянного стакана.

– Хвать-хвать! – громким голосом заметил Луканька, увидев, как мутноватая жидкость до середины заполнила стакан. Он отодвинул от себя тарелку с наструганным салом и воткнул острие ножа прямо в поверхность стола возле своей ноги.

И, покуда Шайтан наливал водку в свой стаканчик, Луканька пододвинул к себе тарелку с борщом. Затем он, протянув левую руку, взял ломоть ржаного хлеба, а правыми пальчиками подхватил три кусочка сальца и неторопливо водрузил их на хлебушек, сверху накрыв все это двумя кружками фиолетового репчатого лука. После сооружения такой вкуснейшей конструкции, которая вновь вызвала у Витюхи обильное слюноотделение, некошный поднял зажатый в правой ладони положенный ему граненый стакан.

Шайтан, после наполнения собственной стеклянной тары водочкой, установил бутылку около правой ноги и, обхватив своими короткими пальцами стакан с мутноватой жидкостью, не чокаясь выкрикнул: «Поехали!» И, чуть накренив назад голову, мигом выплеснул в приоткрывшийся рот все, что весело бултыхалось в стаканёшке, левой же рукой нашарил на блюде зеленый огурчик. Некошный скривил губы и, порывисто выдохнув, запихнул в рот хрустящую четвертинку огурца да, вернув стакан на стол, опустил чуть задранную вверх голову и энергично потряс ею, прогоняя хруст и состояние опьянения… Еще миг он тряс головой, затем резко схватил пальцами правой руки ложку, и, запихнув ее в тарелку с борщом, черпанул свеклу, лук и морковь вместе с хлынувшим туда жидким, красным наваром да сейчас же отправил все это себе в рот.

«Поехали!» – поддержал собрата Луканька и, испив водяры до дна, поспешно сунул в рот сооруженный бутерброд, а после, не менее кривясь, чем Шайтан, стал скоренько уплетать борщичок из тарелки.

– Эх, хорошо! Ух, прекрасно! – исторгали попеременно из себя некошные и перемешивали борщичок поеданием хлебца, сальца, лучка, помидорок и огурчиков.

И, по мере уменьшения глубины борща в их тарелках, а хлеба и сала на блюде, слюноотделение у Витюхи усиливалось, желудок уже не просто голосил, он подвывал, словно дикий волк, оставшийся без семьи и пропитания. У несчастного Виктора даже тихонечко затряслись ноги, а по спине вновь скатились холодные градинки. Крупный, почти с ноготок, пот выступил на лбу и замер, даже не собираясь скатываться вниз, будто замерзнув, превратившись в маленькие льдинки.

– Ы…ы…ы…, – не выдержав таких мучений, выпустил он из себя и облизал мокрым склизким языком верхнюю губу.

«Уж лучше бы они мне язык отрезали или ухо», – подумал Виктор Сергеевич, не в силах отвести взгляд от соблазнительного борща и такой… такой безмерно вожделенной и несколько лет уже не доступной водочки, почувствовав, как по небу во рту пробежал точно разряд тока от желания выпить.

И мечтая лишь о том, как бы дотронуться до этой стеклянной и, наверно, холодной бутылочки и, схватив ее трясущимися руками… махом… махом опрокинуть ее в глубины своего брюха и рта, насладившись этим горьковато-живительным вкусом, каковой тотчас осушит и свитер, и брюки да растопит небольшие, с ноготь размером, льдинки, примерзшие ко лбу… и, главное, согреет тело и душонку, придав им новые силы, новый заряд бодрости и легкое настроение довольства жизнью.

– Ы-ы-ы…, – застонал он, увидев, как неторопливо взял Шайтан бутылку в руки и, приставив горлышко к грани стакана, принялся снова наполнять их мутноватой радостью.

– Еще по одной? – обратился Шайтан к своему собрату и кивнул ему головой на полнехонький стакан, пристраивая бутылку возле блюда с огурчиками.

– Что ж… давай еще по одной, – откликнулся Луканька да, облизав ложку, положил ее на стол, и, протянув руку к стакану, крепенько его обхватил.

«Ах! подлюки! – подумал про себя Витюха и разочарованно глянул на полупустую бутылку, бедственно выдохнув, и, подняв висящую вроде плети вдоль тела руку, утер мокрый от слюны подбородок, смахнув эту пузыристую субстанцию на пол. – Как же выпить охота… А чего же я мучаюсь? Я… я сейчас нападу на них и отберу бутылку да всю… всю ее махом… махом… махом выпью», – предложил он самому себе, однако, на деле все же не решаясь атаковать некошных, усердно напрягая свои высохшие от водки мозги, начал разрабатывать тактику нападения.

На этот раз Шайтан и Луканька, взяв стаканы в руки, громко чокнулись их гранеными поверхностями, те издали звонкое дзонь-дзонь, а жидкость, находящаяся в них, взмыла вверх, словно волна, намереваясь перемахнуть через стеклянный край стакана. Некошные поднесли их ко рту, накренили и, прикрыв глаза, одновременно сделали по большому глотку.

– Сейчас! – выкрикнул вслух Витек, подбадривая себя к действию, и ринулся к столу.

Правой дрожащей рукой он схватил небольшую, всего лишь с ладонь размером, бутылку, а левой сгреб с блюда тонко наструганное сальцо… прозрачно-малюсенькое для рук и рта хозяина дома, однако такое желанно-вкусное.

И, пока некошные продолжали глотать из стаканов водку, не заметив, что произошло на их столе, Витюха вставил небольшое круглое горлышко бутылки в свой рот, и потому как руки его сильно тряслись и эта дрожь передавалась бутылке, накрепко прижал верхней губой к нижней горло да, задрав голову, опрокинул остатки живительной жидкости в свое ненасытное нутро.

Опрокинул… и немедля ощутил вместо горьковатого крепкого алкогольного напитка едкую, острую кислоту, чем-то схожую по вкусу с уксусной эссенцией.

В тот же миг, почувствовав такую резкость во рту, Виктор попытался выплюнуть то, что уже миновало глотку и, проскочив сквозь пищевод, опалив ядовитой жидкостью эту мышечную трубку, приземлилось в желудок, который от жгучей кислоты вначале гулко завопил, а после, когда его будто подожгли, затих и начал, тихо похрустывая, кряхтя и чихая, полыхать.

Издав какой-то доселе не изведанный звук, в коем соединялись плач раненого зверя, вой одинокого волка и хрип умирающего человека, он, выронив из рук пустую стеклянную бутылочку на пол, наклонился, согнувшись в районе горящего живота и, склонив голову над линолеумом, широко раззявил рот, надеясь, что та гадость, которую по недоразумению так быстро проглотил, из него выскочит. Витька даже вдавил левой рукой, в которой продолжал все еще держать кусочки сала, свитер и тощую свисающую с живота кожу глубоко в нутро, думая, что, быть может, этот резкий толчок и давление руки создаст обратный глотанию эффект. Однако то, что раньше давалось с такой легкостью, нынче не происходило, потому как столько времени не евший желудок, сглотнув кислоту, ничего не желал из себя исторгать и, мучаясь да медленно пуская в пищевод, как в трубу, лишь мельчайшие искры огня, сжигал себя этой ядовитой жидкостью.

Горел, пуская искры, не только желудок, но и пищевод, по которому перемещались те самые раскаленные частички вещества, горела и глотка, а во рту образовалась и вовсе какая-то густая розоватая масса, в нее превратился опухший язык. Он, раздавшись в стороны, заполнил своими размерами весь рот и даже немного вывалился из него, свисая в непривлекательном таком виде с растекшейся нижней губы.

Теперь Витек не мог издать никакого крика или слова, он лишь, как немое существо, колотил себя по животу, мычал продолжительно и глухо и попеременно приседал на корточки, старясь хотя бы выплюнуть переполнивший рот язык. Сердце его словно взбесилось, оно с огромным напором ударялось в грудь и, отскакивая, летело как сумасшедшее к спине, громко шлепаясь об нее, при этом протяжно подвывая.

Некошные все так же размеренно и неторопливо допили из своих стаканов что-то, что на деле оказалось не водкой, а какой-то гремучей смесью и, довольно крякнув, опустили стаканы, дзонькнув их стеклянными донышками о поверхность стола, и, протянув руки к блюду, взяли каждый по кусочку ржаного хлеба. Затем они все так же синхронно поднесли ломти хлеба к носу и, глубоко втянув его ржаной, кисловатый аромат, точно затянувшись сигаретой, прикрыли веками глаза да довольно потрясли головами, так что с них вниз посыпалась серая и ореховая пыль, укрывшая ровным плотным покрывалом и чугунок с борщом, и стаканы, и закуску на блюдах, и тарелочки. Еще пару секунд виднелось лишь это серовато-ореховое покрывало, а потом оно исчезло вместе с посудой, словно было проглочено, уступив место темно-коричневой деревянной столешнице, которая тоже, наверно, была голодной.

Шайтан и Луканька открыли глаза и, запихнув ломти хлеба в рот, мигом их проглотили, даже не пережевывая, после чего они неторопливо поднялись на ноги и, глянув с ненавистью на скорчившегося хозяина дома, мычащего, подсигивающего на месте, тихонько захихикали.

– Видать, ему больно, – указуя на Витьку пальцем, ехидно констатировал Луканька. – А ведь мы ему говорили: не пей… А он что, слушал? Он вообще кого-то слушал? Кого-то любил, жалел на этом свете: бабку, деда, мать, отца, жену, сына, брата?..