Прочь из моей головы - Софья Валерьевна Ролдугина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я слишком резко отхлебнула вина, и зубы лязгнули о кружку.
– Она была вампиршей?
Хорхе кивнул.
– Клетка и кандалы сдерживали её недолго, а когда она вырвалась… Не стану утомлять вас подробностями, Урсула, тем более что к делу это не относится, – оборвал он себя. – Хотя события той ночи, не скрою, до сих пор стоят у меня перед глазами, и крики звенят в ушах… Я был одним из немногих, кто дожил до рассвета, хотя и обнаружил в себе ужасающие перемены. После долгой жизни, проведённой в усердном познании тайн бытия, мой разум стал стремительно угасать; восходящее солнце точно выжигало его, вселяло панику, а вместе с тем – неутолимый голод. Пожалуй, на том моя история могла бы закончиться. Я бы забился в тёмную нору, переждал день, а затем бежал на другой край земли… но я не смог. Не мог, потому что слышал, как под развалинами замка стонут, кашляют, воют от ужаса живые люди, чуял сквозь дым и чад свежую кровь – свою родную кровь. Где-то там была моя дочь, моё потомство. Я укутался в плащ, надвинул пониже капюшон и вышел на свет – разбирать завалы. Больше было некому, Урсула; кто не погиб – тот ушёл как можно дальше, спасаясь. Через два дня я понял, что мои близкие мертвы, но не прекратил свою бесплодную работу, словно что-то давало мне силы… А когда разгорелся третий закат, я достал из-под обломков ребёнка. Мальчика. Он нуждался в помощи, и некому было оказать её, кроме меня. Я оставил его подле себя и вырастил; мы скитались от города к городу, нигде не могли осесть надолго. Я больше узнавал о вампирах, искал средство излечиться или хотя бы замедлить деградацию ума, читал все книги, которые мог найти… Возмужав, мой воспитанник полюбил всем сердцем молодую женщину, ткачиху, и остался в её доме. Я же продолжил странствия и изыскания, покуда не добрался до Запретного Сада – и лишь там осознал, насколько отличаюсь от других. И от людей, и от вампиров, и от чародеев… Для первых я был чудовищем. Для вторых – предателем рода. Для третьих – слишком слабым, чтобы меня принимать во внимание. Однако у меня было одно преимущество: неограниченное время. – Он прикрыл глаза, точно погружаясь в воспоминания. – Пока смерть настигала моих насмешников одного за другим, я жил, век от века становясь сильнее. Но, поверьте, Урсула, мой способ подходит только для меня. Многие чародеи пытались повторить этот путь, но не преуспел ни один.
Он ненадолго замолчал. Я не торопила его; меня страшно клонило в сон. Перед глазами вспышками, словно отдельные кадры, появлялись образы, навеянные рассказом – пылающий замок, сгорбленный старик в плаще с капюшоном, дикарка в клетке…
Интересно, был ли тот мальчишка, его первый ученик, похож на Йена?
– В саду прекрасных цветов без счета – благоуханием полон он, – нараспев, точно стихи, произнёс Хорхе и взглянул на меня поверх кружки. И продолжил с неуловимой иронией: – Я никогда не встречал ни похожих на Йена, ни тем более равных ему – к счастью, ибо двоих таких наш мир не вынес бы. Итак, все чародеи стремятся к трём целям: богатство, бессмертие и абсолютное знание, это как три ключа от трёх последовательно запертых дверей. Тот, кто откроет все, станет богом.
Меня бросило в дрожь. А Йену… Йену стало тоскливо, и это чувство фантомной горечью осело на языке.
– Вы, получается, проделали большую часть пути, – пошутила я и уставилась в кружку.
– Что вы, всего лишь половину, – усмехнулся Хорхе. – Да, я не старею, и убить меня непросто… Однако я нуждаюсь в человеческой крови и до сих пор, стыдно признаться, сторонюсь солнечного света. Другие, правда, отстоят от цели ещё дальше – о, все эти сотни и сотни чародеев, которые длят своё существование, впитывая чужие жизни, и другие, овладевшие искусством исцеления, чтобы обмануть старость, и третьи, всё поставившие на мнимую неуязвимость собственного тела… Но бессмертия в подлинном смысле этого слова никто из них не достиг. Никто – кроме Йена Лойероза.
Он деликатно замолчал, давая мне время осмыслить сказанное. Нет, на первый взгляд всё было предельно ясно, но если задуматься…
– Погодите. Если Йен достиг бессмертия, то как так получилось, что он умер?
«Солнце моё, зачем бросаться в крайности? К тому же я этого никогда не утверждал. Между жизнью и смертью есть множество пограничных состояний, и даже если не заострять внимание на терминах, которыми принято оперировать в Запретном Саду…»
– Йен, – я старалась говорить спокойно, честно, но в горле предательски клокотало. – Я уже давно поверила, что ты гений, и до печёнок прониклась этой мыслью. А теперь, пожалуйста, то же самое и попроще.
К моему удивлению, он не стал дразниться и насмешничать, хотя, честно признать, повод был.
«Душа и тело. Они отделили мою бессмертную душу от такого же бессмертного тела. Собственно, это был единственный способ справиться со мной тогда».
Он не просто сказал это, а словно приоткрыл невидимую дверь, и сквозь меня прошла зябкая волна, как ментальный сквозняк – образ какого-то светлого, стерильного помещения, похожего на лабораторию, бесцветный взрыв, воспоминание об ошеломительной боли и розы, много-много рыхлых, сырых, дряблых роз. Я рефлекторно сглотнула пересохшим горлом и поднесла кружку к губам; вино почти остыло, и к вкусу примешивалось что-то металлическое, йодистое.
– И давно? – спросила я вслух.
– Около полувека назад, – ответил вместо него Хорхе, прикрыв веки. – Запретный Сад очень разобщён. Это прибежище эксцентричных одиночек, готовых лишь изредка сотрудничать друг с другом, чтобы получить нечто особенно ценное. Союзы, впрочем, распадаются быстро, и немногие партии, гильдии и ложи перешагивают столетний рубеж, кроме, пожалуй, садовников, ведь им поручено следить за порядком. Так было всегда. Но пятьдесят лет тому назад Запретный Сад объединился в упоительном порыве.
«Чтобы уничтожить меня, – вставил Йен едко. – Трогательное и чистое движение души – всем слиться в сладостном хоре и выступить против величайшего зла».
– Они тебя боялись, – вздохнул Хорхе и прикоснулся к вискам, морщась, точно голова
