Рассвет пламенеет - Борис Беленков

— А мы?

Спрятав карту в планшет, Симонов тряхнул головой; его взгляд упал на могильный курган.

— Пройдем, Мельников. Нужно наблюдательный пункт облюбовать. Наша задача: преградить дорогу резервам противника. Мы должны обеспечить свободное продвижение своей дивизии, обеспечить прикрытие.

На слизанной ветрами верхушке кургана скорбно шуршали высохшие и оголенные стебли полыни. У его подножья к земле поник потоптанный ковыль и буроватые космы татарника. Все кругом казалось Симонову безрадостно-тусклым. Впереди, правее кургана, зеленели сады опытного участка. Курган возвышался над окрестностью, как караульный.

— Надо закапываться поглубже, — сказал он адъютанту. — Удобный курганчик, но слишком заметен противнику. Налаживайте телефонную связь с ротами и полком. Правее должны подойти первая и вторая роты с капитаном Рождественским. Свяжитесь с ним, Мельников.

— Товарищ майор, — заметил Мельников, — смотрите! Совсем еще свежий.

С распластанными руками, животом кверху под откосом лежал труп немецкого солдата.

— Отвоевался, — с невольной усмешкой проговорил Симонов. — Не успел проделать «дранх нах остен». А ногами лежит на запад. Видимо, улепетывал, да не вышло. Покурим, Мельников, за упокой этого бедолаги.

Затем, пока Мельников деловито и озабоченно организовывал КП, налаживая связь с ротами, Симонов сидел на камне, дымя цигаркой. Он немного ссутулился, почерневшее лицо его словно окаменело, сузившиеся, сосредоточенно-задумчивые глаза не отрывались от желтеющего лица убитого. За спиной комбата связисты поспешно рыли окоп, но Симонов не замечал их, не слышал напряженной работы. Казалось, не мог он отвести взора от убитого немца. Немного удивленный, Мельников тихо спросил:

— Разрешите, я прикажу саперам оттащить подальше этого… почившего завоевателя?

А Симонову послышалось, будто Мельников спрашивал: «И что он вам дался, какой-то паршивец»?

— Отволоките, — проговорил он, поднимаясь. — Мне он больше не нужен.

— Не нужен? — изумился Мельников. — А разве он был «нужен»?

Симонов усмехнулся:

— На войне нельзя пренебрегать мелочами. Изучать приходится и запах гари, и… даже труп солдата противной стороны, — он вытер затылок. Склонил голову на левое плечо, глядя снизу вверх, продолжал: — Кропотливое занятие подсчитывать мелочи. А мне это прежде помогало, когда я работал строителем. И теперь поучительно сравнить, как, например, умирает наш советский солдат и как гитлеровский. Нет у нашего воина на лице такого животного страха, как вот у этого отслужившего. Наш человек за собой оставляет незримую, но крылатую славу. А что осталось за этим гитлеровцем? Позор!

Отвернувшись, Симонов тихо запел: «Ой, да ты калинушка…». Мельников понял командира: «Разговор окончен». Однако он продолжал стоять в прежней позе.

Старший адъютант лейтенант Мельников был среднего роста, немного сутуловат, но Симонову нравились его выправка, широкая грудь, крепкие длинные руки, свидетельствующие о физической силе. И еще нравились Симонову его тонкие, всегда сжатые губы, выражавшие деловитый, волевой характер. Он и был таким. При передаче распоряжений старшему адъютанту не требовалось ссылаться: «Командир приказал». Все в батальоне думали: командир и Мельников — это одно целое. Лейтенант работал много, вникая во все мелочи. Безупречно честный, прямолинейный, умеющий и в трудных обстоятельствах сохранять спокойствие, он во всем старался подражать Симонову. Ни один офицер или солдат не мог заставить лейтенанта повысить голос.

Симонов для старшего адъютанта служил образцом рассудительности хладнокровия, но в то же время он был единственным человеком в батальоне, способным вывести Мельникова из равновесия.

Закинув за спину руки, Симонов пошел в сторону третьей роты. Мельников подумал: «Сейчас будет разносить Метелева. Любит командир незаметно подбираться к людям. Но удивительное дело, — люди никогда не шарахаются от него; чем-то он удерживает их, привлекает».

В большом житейском опыте Симонова в батальоне никто не сомневался. В сухом формализме его обвинить не могли. Но никто не мог проникнуть в его чувства. Мельникову всегда казалось, что майор Симонов не был похож на других командиров.

С характерным шепотом над курганом пролетели три немецких снаряда. Мельников взглянул в сторону тыла, где уже встало черное облачко разрывов. Ближе к кургану рвануло вторичным залпом.

— Товарищ лейтенант! — крикнул связной Симонова Пересыпкин. — Они прощупывают нас с закрытых позиций. И вот всегда у них так: сначала ткнутся в наш тыл, а потом на себя потянут.

— Не на себя, а на нас, стараясь держаться спокойно, ответил Мельников. — А, комбат? — шепотом произнес он с тревогой.

Не ускоряя шага, все той же походкой вразвалку, Симонов приближался к окопам третьей роты. Правее, у подножья кургана, ухнула мина. «Началось!» — подумал Симонов. Он присел на мгновение, посмотрел, как взнесенная темная пыль медленно оседает на траву. Дымок разрывов тихо уплывал по степи, скручиваясь в завитки, тая в предвечерней мгле между сопок.

В правофланговом окопе комбат увидел комвзвода младшего лейтенанта Пантелеева; прислонясь спиной к низкой земляной стенке, он отламывал от сухой ольховой ветки прутики и втыкал их в сырое песчаное дно окопа. Потом, откидывая голову и плотно прижмурив глаза, ждал команды, подававшейся рядовым Чердашвили.

— Один раз! — Пантелеев высоко приподнимал правую ногу, сгибая ее в колене. «Дыва! А-агонь!». Пантелеев с ожесточением ударил каблуком сапога по земле и сейчас же склонился к цели. Хватаясь за живот, грузин хохотал безудержно.

— Мимо! Не угадали!

— В гадалки играете? — насмешливо спросил Симонов, спрыгивая в окоп. Младший лейтенант оторопел от неожиданности. — Занятие, так сказать, похвалы достойно. Смотрю я на вас и думаю: боже мой, ну, мальчик! Он и в горячее время не забывает игрульки детские.

— Мы не ожидали вам, товарищ майор, — несвязно пробормотал Пантелеев. — Жутко, честное слово. От скуки жутко.

— Редкое счастье выпало командиру батальона — лицезреть взводного в его будничном занятии. А вот окопчик мелковатый отрыли!

Навалясь грудью на край окопа, майор долго и внимательно изучал ближние подступы, вслушиваясь в нарастающий грохот на левом фланге. «Значит, наши прорвались и у станции Терек, — подумал Симонов. — Что-то немцы не лезут здесь, жидковато у них что ли?».

К нему обратился Пантелеев.

— Разрешите, товарищ гвардии майор, я прикажу бойцам углубить окоп?

Симонов хотел как следует обругать беспечного командира, но вдруг увидел белеющие в небе на разной высоте разрывы зенитных снарядов. Группа «Юнкерсов» с угрожающим ревом прорывалась в наш тыл справа, другая — низко пикировала над степью у станции Терек, стремясь остановить наступающих гвардейцев, прижать их к земле.

— С тыла танки! — крикнул кто-то из соседнего окопа.

Симонов чуть было не произнес: «Еще этого мне не хватало!».

— Откуда? — спросил он сдержанно.

На склоне бугра он увидел вспышки разрывов мелкокалиберных снарядов и бешено вертящиеся отшлифованные траки гусениц немецких танков. Быстро он взглянул на Пантелеева. Подтолкнув его под локоть, взглядом спросил: «Ну, как?». — Вместо ответа младший лейтенант только блеснул глазами.

— Спокойно! — сказал Симонов. — Правее, выдавшись вперед, идет командирская машина. Чердашвили, прилаживайте свое ружье к этому танку.

— По переднему? — боец взбил пилотку повыше. — Есть по переднему!

Симонов посмотрел на ладную спину грузина, на его шею, покрытую черными завитками волос, и, ласково дотронувшись рукой до плеча солдата, сказал негромко:

— Бить надо наверняка, сынок!

— Идут на нас! — прошептал Пантелеев. Он высунулся повыше груди, зычно крикнул: — Приготовить гранаты!

Симонов увидел, как там, где вихрилось облако сероватой пыли, обозначились черные клубы разрывов.

Артиллерия вела по танкам огонь с близкого расстояния. Были одновременно слышны и выстрелы, и свист снарядов. «Неужели к группе Рождественского подоспела батарея? — подумал майор. — Эх! Гребень бугра мешает! Не так, не так! Надо стрелять, чтобы снаряды едва-едва перелетали верхушку сопки! Ага! Вот теперь так!».

— Один уже горит! — с удовлетворением сказал Симонов.

…Основная масса легких вражеских танков стремительно приближалась к линии обороны, с ходу ведя беспрерывный огонь. Над окопами забесновался воздух, заполыхало пламя.

Медленно опуская руку на плечо Чердашвили, Симонов обронил сквозь стиснутые зубы:

— Время!

Раздался звонкий выстрел. Еще секунду спустя Симонов увидел, как по броне серой машины поползли голубоватые барашки огня. Но танк с нарастающим ревом и грохотом приближался к окопу. Надо было обладать очень здоровыми нервами, чтобы не содрогнуться и сохранить спокойствие в неглубоком укрытии, видя, как грохочущая стальная махина, уже охваченная пламенем, неудержимо и стремительно сокращает пространство.