Радиоактивный ветер - Алексей Колентьев

– Но того, кто нес оговоренный товар, ждала засада. А два дня назад мы получили предложение обменять нашего брата на некоторые предметы, которые не должны попасть в руки посторонних ни при каких условиях.

– Видеозапись была?

– Да. – В голосе посредника я уловил удивление. – Наш брат цел, но его сильно бьют и, если мы откажемся от обмена, бросят в «студень». Перед нами дилемма: или отдать похитителям то, чего они требуют, или пожертвовать братом.

– Покажите мне пленку, если можно.

– Смотри.

Изображение в овале, генерируемом «клубком», поменялось, и я увидел знакомую картину: завешенная ковром стена, хлипкий стул и сильно избитый… Это был не совсем человек. Лысая, без единого волоска голова, обезображенное горбом тщедушное тело. Неестественно вывернутые руки… Шестипалые кисти трехсуставчатых рук были свободно опущены вдоль тела и свисали до земляного пола. Черные, без белков глаза выделялись на круглом, абсолютно лишенном растительности лице. Алхимик был гол по пояс, от его странного, похожего на научный комбез костюма остались только лохмотья. Сохранились только штаны и необычной формы продолговатые полуботинки, напоминавшие обычные резиновые калоши.

Свет камеры был выставлен неровно, поэтому я различил тени оператора и двух охранников. Далее все было стандартно: голос за кадром на чистом русском языке объяснял, что нужно принести нечто в определенное место и оставить там, иначе заложнику конец. Подробности, касающиеся требуемого выкупа, кто-то подредактировал, поэтому, что конкретно хотели получить духи в обмен на алхимию, было неясно. Когда запись закончилась, я повернулся к посреднику, как бы предлагая ему сделать первый ход.

– Что ты посоветуешь нам сделать, Тридцать девятый?

– Прежде всего не наказывайте поручителя сверх меры – жадность, конечно, не красит человека. Но, думаю, он уже сам не раз пожалел об этой нехорошей черте своего характера.

– Этот человек получит свое. Но лишнего мы с него требовать не станем. Обещаю тебе.

– Нужно собрать необходимые для обмена предметы и установить с похитителями контакт с целью потянуть время. Отдать малую часть требуемого, если придется. Это даст еще некоторую фору. И попробовать отбить вашего собрата. Другого пути нет: даже получив требуемое, своего… сотрудника вам назад не вызволить. Его будут какое-то время пытать, вымогать с вас все больше и больше, а затем все равно убьют. И этот захват не последний.

– Нас трудно найти.

– Поверьте, эти люди умеют искать. Так или иначе, ваше убежище обнаружат. И тогда вы все будете работать на этих похитителей или умрете. Другого выбора вам не предложат. Если оставите своего друга в руках этих людей – тоже проиграете.

Алхимик издал вздох сожаления: видимо, такой вариант прорабатывался как самый надежный, а отомстить местные кудесники хотели потом.

– Ты уже нашел их лагерь, Тридцать девятый?

– Только приблизительное место. Это скорее всего группа из пяти больших островов на северо-западе болот на Янтаре. Нужна доразведка местности и уточнение позиций секретов, узлов обороны, расписания патрулей. Их можно уничтожить. Это совершенно точный прогноз.

Мутант взял паузу. Думал и прикидывал шансы. С одной стороны, ему не хотелось всецело доверять случайному человеку. Пусть даже и с очень надежными рекомендациями. Видимо, мой друг Охотник приложил к этому свою когтистую руку. И скорее всего, даже не он, а Тихон Подорожник. Этот бродяга вполне мог быть полевым агентом алхимиков, бродя по округе, мониторя обстановку, собирая сведения.

Наконец посредник заговорил, голос его странно изменился: густой баритон распался на несколько тембровых оттенков, будто сразу говорило человека три. Но произносили они одни и те же слова:

– Мы услышали твои слова, Антон Васильев. В состоянии ли ты встретиться с нами еще раз, через сутки, когда Совет примет консолидированное решение?

– Не вижу препятствий для новой встречи. Только прошу учесть, что у вас не более двадцати семи часов. Противник – опытные афганские моджахеды. Эти люди чуют подвох издалека. Вашего собрата убьют, а на остальных эмиссаров и посредников они будут охотиться. Через неделю они вскроют дислокацию вашей базы или части инфраструктуры и каналов поставок. Потом… Думайте сами. Но потом времени будет не много.

Голова в капюшоне кивнула. Посредник откинулся на спинку кресла, в котором сидел:

– Мы поняли тебя, Тридцать девятый. Хватит ли у тебя сил, чтобы вернуть то, что похищено, и покарать похитителей?

– Ничего невозможного в этом мире нет. Но наш главный враг – время. Для того, чтобы собрать группу, мне нужно найти людей, разработать план. И как минимум трое суток, чтобы выйти на исходные позиции.

– Завтра в это же время мы встретимся тут и продолжим беседу… Ты не обманул наших ожиданий, воин. Я рад, что наши дороги пересеклись, пусть даже при столь причудливом узоре линий вероятности. До завтра, Антон Васильев.

– Доброй ночи. Рад был познакомиться.

Выйдя тем же путем, что и вошел, я направился к башне. Темноту еле-еле освещали огни костров, там и сям разведенных старателями, у которых не было денег, чтобы укрываться в подземных убежищах постоянно. Тренькала гитара, люди негромко переговаривались между собой. Что могут сказать друг другу заглянувшие смерти в лицо? Как правило, ничего особенно важного: некоторые по пьяной лавочке хвастают своими подвигами, когда мнимыми, а когда и настоящими, некоторые просто как заведенные повторяют одни и те же слова, выпуская наружу накопившийся за время пережитого страх. Но всегда и все твердо помнят и уверены в одном: они выжили. Смерть на волосок промахнулась своею острой косой, пронеся ее чуть в стороне от их шеи, дав лишь почувствовать этот ледяной холодок на коже. Его чувствуешь, даже если кругом плавится асфальт и горит земля. Даже когда камни и сталь готовы расплавиться, и превратиться в реки, и растечься багряными ручейками, холод отсроченной смерти пробирает до самых пяток… Тогда каждый знает, что трусости нет. Жизнь победила, карты легли удачно, и никто не хочет заглядывать в завтра, чтобы там ни случилось. Даже следующие пять минут уже не имеют значения, когда так остро ощущается вкус и запах простой еды и даже воздух, пахнущий гарью, дерьмом и кровью, кажется сладким. И вот приходит ощущение, что ничего и никогда лучше этой минуты, этих отвоеванных у судьбы лишних мгновений жизни уже не будет никогда.

Все это было знакомо и испытано не раз. Наверное, поэтому так трудно было привыкнуть к размеренному ритму мирной жизни, к совершенно непонятным правилам повседневности. Все обычные проблемы и заботы людей кажутся надуманными и мелкими. Когда только месяц или год назад тебя от последней черты отделял только порыв внезапно налетевшего ветра, который помешал врагу взять точный прицел и отвел в сторону пулю, предназначенную тебе… Вот она летит, опаляет тебя горячим ветерком и впивается в стену дома, обиженно и зло круша ни в чем не повинный кирпич. А бывает, что и заберет чью-то жизнь взамен твоей…

И не дай бог задуматься над тем, почему сегодня не твой день, час, минута и мгновение. Те, кто мучает себя подобными вопросами и представляет себе, что вот у врага тоже есть семья, дети и, может быть, он будущий гениальный композитор или врач, быстро пересекают черту, за которой начинается безумие, и хорошо, если приходит смерть. Потому что видеть, во что может превратить человека его же собственное воображение, даже хуже, чем собирать ошметки разнесенных прямым попаданием 152-миллиметрового снаряда товарищей.

Поэтому слышать плоские шутки, невнятное бормотание и тоскливый или, напротив, разухабистый вой под гитару, разнимать дерущихся из-за какой-то Люськи – это нормально. Жизнь берет свое. Именно так ведут себя живые люди, которых война опалила, но не расплавила, а лишь закалила, сделав сильнее. Жизнь в подобных условиях приучает человека к предельной ясности и простоте, когда нет места двусмысленностям, иносказаниям и компромиссам с совестью и обстоятельствами. Если приобретаешь врага, нет покоя, пока один из вас еще дышит, а если появляется друг, то это навсегда. И те и другие становятся частью души, постоянно проверяя, что ты из себя представляешь, чего стоишь, и это не измеряется деньгами.

Истина… Правда… Названий у этого ощущения осмысленности и ясности бытия, которое не покидает на войне практически никогда, наравне с усталостью, голодом, болью и страхом, очень много. И оно так быстро улетучивается в мирной жизни. Это и есть то маленькое звено, что удерживает людей вроде меня вдали от теплых квартир и сытого, размеренного существования.

Я не говорю, что такое состояние ясности возможно только в экстремальных условиях и только там, где стреляют и смерть ходит практически рядом и можно увидеть собственную погибель иногда по нескольку раз на дню. Нет, конечно. Просто каждый находит истину сам, а уж где она – решать дано самостоятельно, твердо идя до конца, не оглядываясь на всевозможные «а если бы тогда», «может, не стоило», «а что, если я был бы там»… Смерть настоящая ждет там, где начинаются сомнения. В них, как в паучьих сетях, буксует и бьется, умирает душа, а следом за нею приходит и северный зверь писец.