Замри - Нина Лакур

Хамоватому мужчине, который заступает нам дорогу, она говорит простое жесткое «нет».

Когда мы с Ингрид выбирались из пригорода в Беркли или Сан-Франциско и видели, как живут другие люди, Ингрид могла разреветься от любой мелочи: маленький мальчик, который идет домой один, тощий уличный кот, бесхозный кусок картона с надписью «ПОДАЙТЕ НА ЕДУ». Она делала снимок, а когда опускала камеру, по ее щекам струились слезы. Я всегда испытывала чувство вины от того, что не проникалась чужим горем, как она, но теперь, наблюдая за Дилан, я думаю, что это к лучшему. Каждый день в новостях, газетах и в жизни мы видим миллион ужасных вещей. Я не говорю, что жалеть всех подряд глупо, но если пропускать через себя все плохое, что происходит с другими людьми, то можно навсегда попрощаться со сном.

Мы быстро шагаем по 18-й улице, переходим через Валенсия-стрит, потом Герреро-стрит, потом Долорес-стрит и наконец выходим к парку.

– Это моя бывшая школа. – Дилан показывает на величественное старое здание напротив теннисного корта и автобусной остановки. – А это, – продолжает она, указывая на кучку ребят под деревом, – мои друзья.

Мы идем к ним, и чем ближе мы подходим, тем лучше я могу рассмотреть каждого из них: парень с худыми руками, одетый в черные джинсы – надо сказать, они ему идут; парень и девушка – эти явно вместе: они сидят рядом, прислонившись к стволу дерева, и держатся за руки.

– Дилан! – кричат они наперебой.

Я нервно улыбаюсь. Уже по тому, как непринужденно они сидят, я могу сказать, что они гораздо круче, чем когда-либо буду я. Они отличаются от моих одноклассников. Моя мама сказала бы, что они выглядят коммуникабельными.

Мы садимся на траву рядом с ними, и я слушаю их разговоры. Я молчу, но не потому, что чувствую себя лишней. Мне приятно просто сидеть и слушать. Половина того, что они говорят, адресована мне. Они рассказывают о себе и друг о друге разные истории. Например, парень в джинсах влюбился в официантку, которая работала в ночную смену в круглосуточном кафе на Черч-стрит. Каждую ночь он тайком выбирался из дома и часами сидел в кафе, пока она подливала ему кофе.

– О! – восклицает он, сияя от восторга. – Знаешь, что самое лучшее? Ее звали Вики. И она повязывала поверх юбки маленький фартук. В духе ретро.

– И что в итоге? – спрашиваю я. – Ты хоть раз с ней заговорил?

– Не-а. – Он вздыхает. – Она уволилась. Однажды я пришел туда, а ее нет. И больше я ее не видел.

– Это была трагедия, – говорит Дилан. – Он так и не оправился от удара. – Она ухмыляется, и он шлепает ее по ноге рукавом свитера.

Они начинают другую историю. На этот раз про пару, которая вместе уже почти год, и про то, как она следила за ним почти полгода, набираясь смелости, чтобы познакомиться. Я лежу на траве, пристроив голову на рюкзак, и смотрю, как мимо нас идут люди. Интересно, каково это – ходить в такую огромную школу, что ты не знаешь, с кем учишься.

Подходит время прощания: нам с Дилан пора на работу к Мэдди. Мы встаем и все вместе доходим до края парка. Они обнимаются, пока я жду в сторонке, а потом машут мне, и мы расходимся в разные стороны.

Мы снова одни. Дилан покачивается на пятках, ерошит себе волосы и говорит:

– Нам нужен кофе.

В кафе Дилан достает из заднего кармана серебристый портсигар. Она открывает его, и я вижу между зеркальными стенками несколько свернутых купюр. Она платит за кофе, а я покупаю печенье, а когда оборачиваюсь, она сидит за столом и разглядывает себя в портсигар. Она прищуривается, распахивает глаза пошире и размазывает вокруг что-то черное. Потом захлопывает портсигар и начинает нервно постукивать им по столу.

– Все хорошо?

– У меня? Вполне. Пошли. – Она поднимается и стремительно выходит на улицу, а я, уклоняясь от велосипедистов и прохожих, пытаюсь поспеть за ней.

Мы идем по солнечным кварталам мимо пальм, кофеен и прачечных и наконец оказываемся у маленького магазина на углу улицы. Он выкрашен в красный и белый, как огромный квадратный леденец, а вывеска гласит: «Копировальные услуги». Мы останавливаемся снаружи, и Дилан проверяет свое отражение в витрине. Убирает с лица прядь волос, заправляет ее за ухо. Разворачивается и громко говорит:

– Смена Мэдди закончится через две минуты. – Она произносит это так, словно я на экскурсии, а Мэдди – одна из достопримечательностей.

Я начинаю думать, как бы ее подколоть, но тут стеклянная дверь открывается, и на улицу выходит девушка со светлыми волнистыми волосами. У нее большие темные глаза, а когда она видит нас, на ее лице расцветает улыбка. Дилан поворачивается к ней, и происходит удивительная вещь. Дилан в своих узких черных джинсах, рваной футболке и тяжелых браслетах, с торчащими во все стороны волосами и свежей черной подводкой вокруг глаз, не просто улыбается, не просто подходит к Мэдди и обнимает ее. Нет. Каждый мускул ее тела расслабляется, шаг вперед граничит с прыжком, а ее «Привет» звучит как «Я люблю тебя, ты прекрасна, ты лучше всех в этом мире».

Мы сидим на открытой веранде кафе в нескольких кварталах от «Копировальных услуг». Мэдди наклоняется над круглым зеленым столиком и говорит:

– Расскажи о себе, Кейтлин. Чем ты увлекаешься?

Такой вопрос ожидаешь услышать от родителей, когда приводишь домой парня, с которым собираешься встречаться. Он звучит очень по-взрослому, но почему-то мне это нравится. Склонив голову набок, она ждет ответа. Дилан, развалившись в металлическом кресле, потирает пальцем застежку кожаного браслета.

Мэдди пристально смотрит на меня – почти как Дилан, но немного иначе. Дилан смотрит как будто насквозь, узнавая обо мне вещи, которых не знаю я сама. Мэдди просто сосредоточена. Я на секунду задумываюсь. Я хочу сказать «фотография», но только вчера Дилан видела, как я сделала самую плохую фотографию в мире. Что она подумает, если я признаю, что намеренно загубила то, что люблю?

Так что я говорю: «Я люблю строить», одновременно прислушиваясь к этим словам и пытаясь понять, какой