Замри - Нина Лакур

колеи. меня как будто парализует. а потом я начинаю сомневаться во всем, что делаю. вот, например, нормально ли это, что я включила свет в своей комнате, прежде чем туда войти, вместо того чтобы войти и включить свет, как делают другие люди? нормально ли, что иногда я смотрю в зеркало и думаю, какая же я красотка, а иногда я смотрю и думаю, что я уродина? ночами я сижу на разных сайтах. оказывается, бывает так, что нормальные люди сходят с ума, начинают считать себя гитлером и повторять: «простите, простите». а есть люди, которые так боятся выйти из дома или даже из комнаты, что всю жизнь проводят в одиночестве. а некоторые убивают своих детей, потому что считают, что так им велел бог, и я постоянно боюсь, что стану одной из этих людей. каждый день мне хочется рассказать тебе про таблетки, которые мне приходится пить, и про то, как врачи оценивают каждое мое действие и строчат в своих блокнотах, и мне ужасно хочется знать, что они обо мне пишут. что они обо мне пишут?? мне хочется рассказать тебе обо всем, но я не могу, потому что я не вынесу, если это выражение будет у тебя всегда. я просто хочу, чтобы ты смотрела на меня и считала меня нормальной. пожалуйста, кейтлин.

ингрид

У меня сжимается сердце. Я никогда не считала себя идеальной – даже близко, но я и не думала, какое чудовище я на самом деле. Теперь, когда я это понимаю, меня переполняет раскаяние. Когда мы переодевались в раздевалке и Ингрид смотрела на себя в зеркало и говорила: «Как ты меня терпишь? Я такая уродина», я даже не смотрела на нее. Я слушала ее вполуха. Я думала, что она просто выделывается или напрашивается на комплимент, как делали все. Я не понимала, насколько ей было страшно, – а должна была, потому что для этого и нужны друзья. Друзья замечают. Поддерживают друг друга. Видят то, чего не видят родители. Если бы я могла повернуть время вспять, я бы встала рядом с ней у зеркала и перечислила все то прекрасное, что вижу в ней. И всякий раз, когда она начинала вести себя странно и замолкала, я не должна была уходить. Я должна была включить музыку и вместе с ней сидеть в ее комнате, и пусть я не могла последовать за ней в темные уголки ее разума, я по крайней мере могла дожидаться ее снаружи. А главное – я не должна была закрывать глаза на порезы, ожоги и синяки, которые она оставляла на своем теле. Я должна была замечать их, потому что они были ее частью. Она заслуживала, чтобы ее видели всю, целиком. Чтобы кто-то попытался ее понять.

Моя лучшая подруга умерла, а я могла ее спасти. И как же неправильно, как же чудовищно неправильно, что сегодня я вернулась домой с улыбкой на лице.

Зима

1

Я выхожу из дома, едва начинает светлеть. Я энергична и напряжена, заторможена и вымотана до предела. Мне всегда казалось, что это взаимоисключающие состояния, но вот она я – иду в школу, с трудом удерживая глаза открытыми и вдыхая морозный воздух.

За полтора часа до начала уроков школа напоминает город-призрак: пустая парковка, ни одного автобуса, ни одного человека.

Я пробираюсь в фотолабораторию.

Мы с Ингрид делали это постоянно. В ней всего одно окно. Лаборатория находится в дальнем конце здания, где все заросло сорняками и никто не ходит. Школьный сторож, наверное, и вовсе о ней не знает. Как-то раз мы с Ингрид отперли дверь изнутри, и с тех пор она так и осталась открытой.

Я открываю окно, забрасываю внутрь рюкзак, подтягиваюсь сама и забираюсь в лабораторию. Закрываю окно и минуту просто стою в кромешной темноте. Потом на ощупь иду к проявочной.

Может, дело в том, что я почти не спала, а может, темнота нагоняет сонливость, но, едва я закрываю за собой дверь проявочной, я вижу перед собой Ингрид. Она включает лабораторный фонарь и, стоя в его красном свете, достает из сумки пленку. Ее желтое платье и босые ноги – единственные светлые пятна в темноте. Она стоит спиной ко мне. Всякий раз, когда она поворачивается, я вижу ее профиль. Мне хочется коснуться ее, но я остаюсь на месте. Возможно, если я не буду шевелиться, этот момент продлится вечно.

Не оборачиваясь, она говорит: Я сегодня отсняла потрясный материал.

Какой?

Я просто сидела в своей комнате, и на ветку у моего окна прилетела птичка.

Просто сидела? А о чем ты думала?

Да так. Ни о чем. Так вот. Она крутилась вокруг, прыгала с ветки на ветку, пока я ее снимала.

Я нашла твой дневник. Ты ведь специально его спрятала, чтобы я нашла?

А потом она вспорхнула и захлопала крыльями так быстро, что они превратились в два смазанных пятна.

Я не знала, что тебе было страшно.

Она как будто ждала меня, как будто знала, что получится отличный кадр. Я успела сделать не меньше трех снимков, пока она висела в воздухе.

Она наконец поворачивается ко мне. Ясные голубые глаза, насмешливая улыбка. Тыльной стороной руки она осторожно, чтобы не испачкать реагентами щеку, смахивает с лица светлую прядь. Моя грудь взрывается острой болью. Я забыла, что должна дышать.

Ты прекрасно знала, что мне страшно. Ты просто ничего не могла сделать.

Мне больно на нее смотреть. Я зажмуриваюсь. Когда я открываю глаза снова, в комнате тихо и пусто. Ее снова нет.

Я пробираюсь к столу и открываю кассету для пленки. В раскрытую ладонь падает длинная лента негатива. Я заправляю пленку в спираль, наливаю в пластиковый бачок проявитель.

Я едва успеваю закончить проявку и просушить готовые снимки. В восемь часов я должна сдать пейзаж.

2

Весь четвертый урок популярные девчонки увлеченно обмениваются записками в дальнем углу кабинета, учитель, вооружившись красной ручкой, проверяет наши тесты, из колонок глубокий мужской голос вещает о необъятности Вселенной, а я чувствую, как под ложечкой у