Ржавые земли - Максим Хорсун

– Ох… это вы, доктор? – Лицо Марты оказалось на свету. Я увидел женщину среднего возраста с мохнатой родинкой на щеке, всклоченным волосом, гноящимися заедами в уголках рта и черными дорожками расползающейся под глазами туши. – Доктор – вы обманщик!.. – Марта громко икнула и захихикала.

– Это почему же?

– Вы обещали проверить меня на прошлой неделе. Пять дней я работаю, без вашего на то дозволения…

– А ты не слыхала? С этой недели святой Ипат курирует лупанарий, милая. К нему и обращайся.

Марта не поняла.

– Святой Ипат?.. Да ну вас! А матросский совет?

– С советом согласовано! – ответил я, стараясь говорить как можно убедительней.

Я уже повернулся, чтобы убраться в свою в хибару, но меня остановил зычный рев Егорки Шмелева:

– Зрячий! Я опять зрячий, друзья! Благодать-то какая! Слава Небесам! Я прозрел! Благодать!!! Господи, спасибо! Спасибо, Ипатушка!

Вот это новость! Если так пойдет дальше, не исключено, что святой Ипат сядет в кресло председателя матросского совета.

Ничего мне не оставалось, кроме как вернуться к костру. Я понял, что съем собственный котелок, если сейчас же не найду научное объяснение чудесному исцелению Егорки. Не в колдовство же блаженных монашков верить!

Егорка светился от счастья, он приплясывал на месте и возносил хвалу всем святым, которых только мог вспомнить. Ипату в первую очередь.

– Что, доктор? Съел? Ведаешь теперь, какие чудеса можно сотворить именем добра? – с вызовом выпалил он, едва я приблизился.

– Ты видишь, Егорка?

– Ясен пень! Вижу, как раньше видел!

Меня охватила внезапная злость.

– А что ты видишь, Егорка? Расскажи, будь так любезен! Что вокруг тебя?

Певец осмотрелся.

– Сейчас ночь…

– Ага. Что еще?

– Ну чего ты пристал? У тебя совесть есть или всю на пилюли бесполезные сменял? Темно ведь! Хех! Странный ты человек, доктор! Поле вижу, траву вижу…

В первый миг я оторопел.

– Чего-чего?

– …лес, что ли, далече. Темно, говорю тебе. Имей же стыд: я ведь только-только прозрел! Ух! Благодать-то какая!

Я поднял над костром руку раскрытой пятерней вперед.

– Сколько пальцев показываю?

– Да пошел ты!.. Привыкли изгаляться над инвалидом все кому ни лень! Баста! Зрячий я теперь! Могу и рыло начистить!

– Егорка! А ну-ка пройдись!

Певец в негодовании топнул ногой, затем рванулся в сторону. Мошонкин едва успел отодвинуться, не сделай он этого – схлопотал бы коленом в ухо.

– Эй, Егор! Потише, друг! – Я спохватился: ночь, угли в костре светят худо, луны на небе нет, тут и здоровому человеку немудрено лоб расшибить. К тому же пес его знает сколько того зрения вернулось к инвалиду…

Певец меня не слушает. Идет резво, уверенно, расправив плечи и вскинув голову. Раз-два, и его уже не видать в темноте. Потом из мрака доносится грохот и сердитое шипение. Мы – я, Мошонкин, Степка Куцая Бородка – вскакиваем как один.

Егорка врезался в крыльцо лупанария. Отшиб колени, упал, но тут же поднялся на ноги и как ни в чем не бывало зашагал прочь. «Благодать, благодать, благодать…» – шептал он без остановки.

– Постой! – Я бросился за ним.

Но артист, услышав топот ног за спиной, припустил бегом. Он вел себя так, будто действительно прозрел. Вот только я уже понимал, что бедняга ничего не видит, что его сетчатка осталась мертвой, что я был прав и цена камланиям Ипата – ломаный грош…

Я не дотянулся до Егорки каких-то пол-локтя. Наш Илья Муромец на полном ходу врезался в стену избы матросского собрания. Удар вышел такой силы, что мне показалось, будто затрещали бревна крепчайшего марсианского дерева. Певец снова рухнул на землю, повалив заодно и составленные возле стены тяпки да лопаты.

– Ядрена вошь!.. – взялся за голову Мошонкин.

Степка же молча вцепился в бороденку и принялся ее терзать и дергать.

– Ну что? Довольны оба?! – заорал я на них. – Сукины дети! Артиста в госпиталь, а Ипата… Пусть завтра собрание решает, как лучше: в яму его… или просто дать пинка под зад и выкинуть в пустошь!

Мошонкин и Степка без лишних разговоров подхватили бесчувственного певца и утащили с моих глаз долой.

Ипат сидел у костра, словно произошедшее его нисколько не касалось: голова вжата в плечи, руки у подбородка, пальцы переплетены. Губы шепчут быстро-быстро, а марсианская ночь тиха…

– Добро знать и не знать, добро быть и не быть, добро – оно повсюду, даже там, где его нет и никогда не будет…»

5

Мошонкин пришел в себя на второй день после операции. По благоприятному стечению обстоятельств Рудин в этот момент был рядом: сидел за столом, сколоченным из ящиков, и перечитывал свои «мемуары». За порогом госпитальной избы перекликались моряки: этим вечером намечалось собрание матросского совета. Необходимо было выбрать нового ответственного за вещи, продукты и водку.

Заскрипела походная софа. Раненый пошевелился, застонал, ловя растрескавшимися губами воздух.

– Что, Андрюша? Потерпи, сейчас водички дам…

Рудин приподнял Мошонкину голову: кожа раненого обжигала доктору пальцы.

«Дело табак, – понял Рудин, поднося к подрагивающим губам пациента склянку с чуть теплым чаем. – Патогенная флора Марса не страшна человеку: тут либо иммунная система справляется, либо местным бактериям наши белки не по зубам… Но Андрею не повезло, – в его рану занесли земных стафилококков. Вероятнее всего – через тряпки, которыми останавливали кровь».

Мошонкин сделал глоток, закашлялся, отпихнул щетинистым подбородком склянку.

– Доктор, всё худо, да? – спросил, задыхаясь.

Рудин закусил губу, дабы удержать горькую правду при себе.

– Кто это сделал, Андрюша?

Раненый опустил голову на свернутую валиком шинель.

– Это были изуверы святого Ипата?

– Нет…

– Нет? – Рудин напрягся. Если Мошонкина попотчевали свинцом не бандиты Ипата, значит, объявился третий претендент на господство в пустошах. – Тогда кто же?

Мошонкин зажмурился. Проговорил через силу:

– Тебя, боцмана, штурмана и мичмана Зурова собираются убить. Вы оскомину набили матросскому совету. Будь бдителен и остальных предупреди…

Доктор протер лоб раненого тряпицей, смоченной в уксусе.

– Не бери дурного в голову, Андрюша. Матросский совет меня не пугает, и тебя он должен волновать меньше всего.

Через минуту Мошонкин снова впал в забытье. Доктор же вернулся к записям. Зачеркнул там, дописал здесь, поставил пару клякс. Работа не спорилась, мысль не шла. Лексика была невыразительной, из-за чего повествование казалось плоским и пресным.

«Почему мы мешаем друг другу жить?» – написал Рудин на чистом листе. Риторический вопрос подчеркнул волнистой линией. Получился заголовок.

«Владислав Купелин – штурман. Математик и астроном. С каждым днем он всё больше отстраняется от общественной жизни Поселка. Порой мне кажется, что ему на всё наплевать. Купелин смастерил телескоп и ночи напролет смотрит на звезды. Однажды он показал мне Землю. Оказалось, что планета, на которой мы родились, божественно красива. Земля – это сапфир, плывущий среди холодных и колючих звезд. Я горд тем, что мои беззаботные годы – мое детство, отрочество и юность – минули на Земле. Я теперь понимаю, что это был подарок небес.

А еще Купелин тратит много времени на изучение двух лун Марса. Оказывается, они все-таки есть! Более того, на Земле об этой парочке известно довольно давно, открыты обе луны в семьдесят седьмом году прошлого века неким американцем. Просто спутники столь невелики, что не имеют видимого с поверхности планеты диска. Мы часто смотрели на небо, но нам в головы не могло прийти, что две непоседливые звездочки – одна из которых совсем маленькая, а вторая – разлапистая и вроде как угловатая – на самом деле луны.

Я тоже глядел в телескоп на эти небесные тела. Зрелище плывущих в космосе темных бесформенных глыб оставило у меня тягостное впечатление. Их повернутые к Марсу стороны были искорежены ударами метеоритов, посечены бороздами малопонятного происхождения. Скорее всего, борозды были делом рук хозяев или иных существ, освоивших космические полеты. Эту догадку косвенно подтверждали и руины, обнаруженные нами на обеих лунах.

Сергей Зуров – мичман. Пришел к пирамидальной горе в числе большого отряда моряков после того, как мы зажгли сигнальные костры. Хороший парень. Я совсем плохо его знал по службе на «Кречете». В поселке Зуров не чурался тяжелой работы, легко находил общий язык с нижними чинами. Он был против навязанной нам формы управления поселком, однако мнения своего не отстаивал, в конфликты не встревал.

Неужели совет собирается избавиться от Сергея только из-за того, что он офицер, монархист и приверженец традиций далекой Империи? Куда мы в таком случае катимся, милостивые государи? В какой неолит или даже палеолит?

Гаврила Багров – боцман. Помню, были времена, когда я его на дух не переносил. Длинный, как стропила, худой, как жердь. Кулаки тяжелые, пудовые. Скольким матросам он вышиб дух этими проклятыми кулаками – вспомнить страшно. Нынче Гаврила не тот, что прежде. Марс изменил его. Марс вообще-то каждого из нас подстругал да подточил на свой лад. Нынче я доверяю Гавриле, как брату. Но поверил ли ему брат-матрос? Или до сих пор видит в кошмарных снах боцманские кулаки?