Ржавые земли - Максим Хорсун

Пожалуй, среди всех названых персон лишь я обладаю прочной позицией. Я незаменим. Мой студент – Жан-Клод Телье – пока зелен и многого не знает. Одно не слава богу – тяжелые пациенты умирают друг за другом. Прямо злой рок какой-то… Заживо сгнил Северский, слепой Егорка скончался от кровоизлияния в мозг. Смерть обожаемого всеми певца и балагура до сих пор припоминают мне за глаза, да и в глаза тоже. И Мошонкину мучиться не долго придется. Каждому из них досталось сполна, – забрось на Марс бригаду профессоров с вагоном самого современного хирургического оборудования, я бы не удивился, если бы и они не справились с лечением столь сложных травм. Но как растолковать это матросскому совету?

С каждым днем в нашем маленьком человеческом мире что-то необратимо меняется. И я уже не знаю, что именно нам нужно. Кроме того, я потерял способность предвидеть события даже на день вперед. Я начинаю всерьез бояться совета. Всякий матрос сам по себе – рубаха-парень, молодчага и храбрец. Но когда они собираются вместе… Словно просыпается некий коллективный разум. Этот разум враждебен, и матросы – его носители, его нейроны и синапсы – не осознают, насколько враждебен им самим… этот разум самоубийцы.

Сегодня я, бывший судовой врач Павел Тимофеевич Рудин, навещу избу матросского совета и непременно выясню, где скрыт корень наших бед».

На поселок опустились сумерки. Очертания изб, редких деревьев и общипанных кустов пьяной ягоды скрылись в красно-серой мгле. Рудин завязал лицо клетчатым платком. Прикрыл глаза рукой и пошел к избе матросского совета, в окнах которой всегда горел свет: члены президиума ночи напролет резались в карты и потягивали условно ядовитую настойку из пьяной ягоды.

Где-то за скалами, что широким кольцом окружали низину, бушевала песчаная буря. До поселка долетали злые завывания: Марс настойчиво стремился дотянуться пылевыми щупальцами до поселка людей, дабы выжечь, вытравить, высушить чужеродный нарост на своем красно-черном теле.

Было холодно, словно в разгар зимы, только вместо снега крыши и огороды припорошила ржавая пыль. Чахлая поросль, пробившаяся кое-где из чернозема, теперь наверняка обречена. Увы! Доктору так хотелось посмотреть, выйдет ли толк из зерен пшеницы, которые они посеяли с великой надеждой на урожай! Увы и увы!

Кривыми и темными выросли стебли, а колоски закручивались восьмерками и бубликами. Марс изменял и перекраивал на свой лад не только человеческие души.

– Стой, кто идет!

Рудин вздрогнул. Стянул с лица платок и медленно повернулся.

Возле угла ближайшей избы стояли двое матросов, одетых по-зимнему. На них были черные шинели, теплые брюки и сапоги с высокими голенищами. На лохматых головах сидели бескозырки. На безвольно болтающихся лентах прочитывалось название корабля – «Кречетъ». Матросы были вооружены винтовками с примкнутыми штыками, причем один из моряков совершенно бессовестным образом целился в Рудина.

– Вы чего, братки? – изумился Рудин. – Я ваш доктор!

– Не знамо никакого дохтора! – сказали ему. – Быстро давай сюда: имя-фамильё, нумер избы, до какой приписан, значит, будешь.

Рудин ответил честь по чести.

– А-а! Свой кажись! – ответили ему. – А мы решили: шпиён святаго Ипата шныряет по огородам.

– Позвольте-ка полюбопытствовать, кто учредил сей комендантский час? – спросил Рудин.

– Ясное дело: совет постановил стопорить всех подозрительных. А в случае чего гвоздить без предупреждения. Наповал.

– Что ж. Мне всё ясно. Бывайте!

6

Рудин поднялся на крыльцо избы матросского совета. Огрызком веника смел налипшую на сапоги пыль. Толкнул дверь, но та не поддалась. Из избы доносились взрывы хохота, отчетливо слышался звон кружек и вычурные матерки. Все свои были дома, а чужих здесь не жаловали.

Доктор постучал. Сначала – деликатно, а потом – грохнул кулаком.

Хохот угас.

– Чего еще? – проскрипели из-за дверей похмельным голосом.

– Это Рудин. Открывайте.

Клацнул шпингалет, дверь приоткрылась. На доктора смотрел желтыми глазами член президиума матросского совета, матрос-кочегар Олег Бурнашев. На лице, навсегда потемневшем и загрубевшем от жара печей машинного отделения, застыло выражение замешательства.

Доктор отодвинул кочегара с дороги, вошел внутрь.

В избе было парко, как в оранжерее: восемь членов президиума да проститутка Марта успели надышать на славу. Светила керосиновая лампа, грела печурка, пряно пахло дровами из марсианских деревьев, и этот запах чуть-чуть перебивал тошнотворную вонь настойки из пьяной ягоды, которая почти непрерывно – с небольшими передышками – переливалась из бутыли в кружки, а из кружек – в луженые глотки. Матросы основательно закусывали: в ход шла тушенка, галеты, свежий хлеб, выпеченный в поселковой пекарне из запасенной муки. В углу избы накопилась приличная куча опустошенных жестянок. На середине стола клокотал потертый самовар, белел рафинад в сахарнице, чашки-кружки стояли в беспорядке, и было непонятно, из которых пили чай, а из которых – похожую по цвету настойку.

Председатель совета, бывший капрал Рудольф Шведе согнал Марту с колен. Привстал, приветствуя Рудина. Шведе был рослым, сухопарым моряком с руками такой длины, что мог со своего места дотянуться до каждого из тех, кто сидел вокруг стола. Председатель отпустил бородку клинышком, отдавая дань офицерской моде. Волосы, обильно посеребренные сединой, зачесывал назад, открывая на всеобщее обозрение широкие залысины. Не так давно Купелин рассказал Рудину, что Шведе перевели на «Кречет» с не самой лучшей аттестацией и уведомлением, что он находился под наблюдением жандармерии. И «политических» вроде него на броненосце насчитывалось больше двух десятков человек. Шведе имел незаконченное высшее техническое образование, до «Кречета» служил на крейсере «Минин» в чине унтер-офицера. Потом произошло что-то темное и неприятное, из-за чего Шведе оказался на «Кречете», причем разжалованным в простые матросы. Впрочем, благодаря незаурядному уму и организаторским способностям, он быстро обзавелся капральскими нашивками.

– Доктор! Ну ладно… ты как раз вовремя, черт побери. Минуту назад я думал о том, чтобы отослать за тобой вестового.

– Господа! – коротко кивнул Рудин. – К чему этот административный восторг? По дороге меня едва не пристрелили ваши дозорные.

– Садись, доктор. В ногах правды сам знаешь сколько, – матрос-сигнальщик Никанор Локтионов подставил к столу еще одну табуретку.

– Благодарю, – Рудин сел. Снял с шеи клетчатый платок и промокнул им пот на лбу и лысине. Трое матросов перекидывались в «трыньку», до остальных им дела не было. Марта перебралась на колени к низкорослому и вздорному комендору Тупотилову, принялась, развратно мурлыча, трепать ему усы.

– Чайчику? – К Рудину придвинули мятую кружку. – Или пятьдесят «марсианочки»?

– Чаю давайте, – доктор вытряхнул из кружки вездесущую пыль. – «Марсианка» – лютая смерть для печени и почек. Сколько можно втолковывать? Право, как малые дети! Если на вас свалится цирроз, то ни я, ни фельдшер Телье не станем возиться!.. – Рудин хмыкнул, успокаиваясь. Шумно хлебнул кипятка, нахмурил седеющие брови и продолжил: – Что с советом? Отменили?

– Погодка не балует, – ответил Локтионов. – Завтра – послезавтра буря уймется, песок уляжется, вот тогда и проведем. Верно я говорю, Рудольф Максимыч?

– Вполне. Да скинь ты тужурку, доктор! У нас – теплая компания. И на дозорных серчать не стоит. Святой Ипат разнуздался, сам знаешь. Не ровен час, приведет людоедов в поселок, вот тогда скажешь спасибо, что матросы с винтовками – на каждом углу.

– А если не монах напал на ребят? – спросил Рудин, вешая тужурку на гвоздь. – Вы думали об этом? Вот, например, Андрей Владимирович говорит, что башибузуков Ипата в пустоши не видел.

Шведе хмыкнул. Картежники, не отвлекаясь от игры, тоже ухмыльнулись.

– У Яичкина, что у страха – глаза велики, – бросил Бурнашев.

– Тем паче у Мошонкина, раненного в зад! – поддержал приятеля Локтионов. Рудин не заметил, чтобы кто-то мало-мальски сочувствовал своему товарищу, который, кстати, как и они, был членом президиума.

– А кумовья утверждают обратное, – заметил Шведе. – Кому верить, а? Битов и Федоров говорят, что нарвались они на грамотную оборону, и было в ней не меньше десяти стволов. Стреляли в них из «мосинок», переговоров вести не пожелали. Скажешь, что это не почерк банды Ипата?

Рудин развел руками.

– Или, может, это кумовья наврали с три короба? – продолжал наседать Шведе на доктора. И снова Рудину оставалось лишь развести руками.

– Так, ладно. Я сам переговорю с кумовьями. А Гаврила, часом, у вас не появлялся? – спросил он председателя. – Хорошо, если бы он присутствовал.

При упоминании о Гавриле членов президиума передернуло, словно свору чертей от слов «Отче наш».