Лагерь Хауксбиль - Роберт Силверберг

- Джим, он делает заметки. Я наблюдал за ним, когда он решил, что я заснул. Он сидел два часа, записывая мои ответы в маленькую книжечку.

Барретт нахмурился.

- Может быть, Ханн собирается написать о нас роман?

- Я серьезно, - сказал Дон. - Вопросы, заметки, и сам он такой скользкий. Попробуй-ка выпытать что-нибудь у него!

- Я пробовал и почти ничего не узнал.

- Вот видишь! Ты знаешь, за что его сюда сослали?

- Нет.

- И я не знаю, - воскликнул Латимер. - Политические преступления, сказал он мне, но при этом напускал чертовски много тумана. Он, похоже, вроде бы даже не знает, что представляет собой нынешнее правительство. Я не сумел обнаружить никаких твердых философских убеждений у Ханна. Ты же не хуже меня знаешь, что лагерь "Хауксбилль" - это выброшенные на свалку революционеры, агитаторы, подпольщики и прочая подобная дрянь, но у нас здесь никогда не было никаких других узников.

- Я согласен, что Ханн - это загадка. Но в чью пользу он может здесь шпионить? У него нет возможности пересылать свои донесения, если он правительственный агент. Он заброшен сюда навечно. Так же, как и мы все.

- Может быть, его сослали присматривать за нами, чтобы мы не могли найти какой-нибудь способ бегства отсюда. Может быть, он доброволец, который отдал жизнь в двадцать первом столетии, чтобы очутиться среди нас и расстроить то, что мы здесь можем затеять. Что-то вроде фанатика, добровольного мученика на благо общества. Я уверен, ты знаком с людьми подобного сорта.

- Да, но...

- Возможно, они опасаются, что мы изобрели перемещение вперед по времени, или того, что из-за нас может нарушиться положенная последовательность эволюционных событий, либо еще чего-то. Вот Ханн и явился к нам, чтобы предотвратить любую опасность деятельности прежде, чем она превратится в нечто реальное. Например, возьмем хотя бы мои исследования в экстрасенсорной области, Джим.

Барретт ощутил острый приступ тревоги. Он увидел, насколько близко к паранойе подошел Латимер. За несколько спокойно произнесенных фраз он проделал путь от осмысленного выражения вполне оправданной подозрительности к болезненному страху перед тем, что там, наверху, собираются удушить в зародыше возможность бегства отсюда, которую он, Латимер, вот-вот готов осуществить.

Как можно более спокойно он сказал Латимеру:

- Я считаю, тебе не следует беспокоиться, Дон. Ханн на самом деле человек странный, но он здесь не для того, чтобы доставить нам неприятности. Там, наверху, уже сделали все, что было в их силах, чтобы нагадить нам. Если только еще верны уравнения Хауксбилля, то мы совершенно точно не можем доставить кому-нибудь ни малейших хлопот. Так зачем же тогда жертвовать человеком, призванным шпионить за нами?

- И все же ты будешь за ним приглядывать? - спросил Латимер.

- Ты и так знаешь, что буду. И не колеблясь дай мне знать, если Ханн совершит еще что-нибудь экстраординарное. Ты находишься для этого в наиболее выгодном положении по сравнению с остальными.

- Я буду наблюдать, Джим. Мы не можем терпеть шпиона в своей среде. Латимер поднялся и приветливо улыбнулся Барретту, словно ни о какой паранойе не могло быть и речи. - Грейся на солнышке, дружище, - сказал он.

Он стал подниматься по тропе. Барретт следил за ним, пока тот не оказался на самом верху, превратившись в крохотную точку на фоне каменного склона. Посидев еще немного, Барретт подобрал костыль, встал, посмотрел, как вокруг костыля в волнах прибоя кружат какие-то мелкие ползающие существа, затем повернулся и начал затяжной, медленный подъем назад, в лагерь.

8

Барретт не знал точно, когда это произошло, но как-то они перестали думать о своей деятельности как о контрреволюционной и теперь считали себя революционерами. Эта семантическая смена произошла в начале девяностых годов, постепенно и незаметно. Несколько первых лет после событий восемьдесят четвертого-пятого годов синдикалисты называли себя революционерами, и это было верно, так как они свергли режим, продержавшийся более двух столетий. Однако вскоре синдикалистская революция утвердилась во всех общественных сферах, перестала быть революцией и сама стала режимом.

Поэтому теперь Барретт был революционером, а целью подполья стала Революция с большой буквы. Революция могла наступить теперь в любой день, любой месяц, любой год... Все это требовало тщательной подготовки, и, как только прозвучит Слово, поднимутся разбросанные по всей стране революционеры и...

Он не сомневался в истинности подобных утверждений. Пока еще. Он делал свое дело изо дня в день, надеясь, что укоренивший и теперь еще более уверенный в себе синдикализм рано или поздно падет.

Революция стала делом его жизни. Барретт легко и без всяких сожалений ушел из колледжа, так его и не закончив. Все равно колледж был заведением, в котором господствовали синдикалисты, и ежедневная массированная пропаганда приводила его в ярость. Он пошел тогда к Плэйелю, и тот дал ему работу. Официально Плэйель руководил агентством по найму на работу. Во всяком случае, это было прикрытием. В небольшой конторе в центральной части Манхэттена он подбирал кандидатов для участия в подпольной деятельности, хотя для видимости вел и настоящую работу по найму, разрешенную законом.

Джанет была его секретаршей. Время от времени сюда захаживал Хауксбилль, чтобы программировать компьютер агентства. Барретта взяли в качестве заместителя управляющего. Его зарплата была небольшой, но позволяла регулярно питаться и оплачивать тесную квартирку, в которой они жили с Джанет. Тридцать часов в неделю он занимался внешне невинной деятельностью по найму, освободив Плэйелю время для более деликатной работы в других местах.

Барретту на самом деле нравилась его работа, ибо она давала ему возможность общаться с множеством людей: через контору проходили самые различные безработные жители Нью-Йорка. Одни из них были радикалами, искавшими подполье, другие просто подыскивали работу, и Барретт делал для них все, что было в его силах. Они не понимали, что он сам едва вышел из юношеского возраста, и некоторые приходили поглядеть на него как на источник всех советов и указаний, которым они должны были следовать. Это несколько смущало его, но он помогал людям, как только мог.

И все эти годы неуклонно проводилась подпольная работа. Барретт понимал, что эта фраза просто абстракция высокого порядка, почти лишенная подлинного содержания. "Подпольная работа". К чему она сводилась? К бесконечному планированию постоянно переносившегося дня восстания. К трансконтинентальным телефонным разговорам на жаргоне. К тайным публикациям антисиндикалистской пропаганды. К смелому распространению фальсифицированных книг по истории. К организации митингов протеста. К бесконечному числу небольших акций, которые со временем становились все более незначительными. Но Барретт, несмотря на весь свой пыл юношеского энтузиазма, учился терпению. В один прекрасный день все разрозненные ручейки сойдутся, убеждал он себя, и тогда грянет Революция.