Тайна Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– Я отправлю их к любому богу, какого они выберут, – проворчал герцог. – Они не смогут пустить здесь корни.

– Они уже сделали это, но их корни не слишком глубоки, – возразил кардинал. – Мы должны выкорчевать их.

– После того как усмирим англичан, – ответил герцог.

– Нокс не останется в Женеве, – внезапно сказала Мария. – Он вернется в Шотландию и станет чинить козни против моей матери.

– Это правда, и он уже написал ей гнусное письмо, – согласился кардинал. – Кстати, у меня есть копия. Мастер Нокс не пользуется шифром; он публикует все, что пишет.

Он протянул ей печатную копию. Название «Письмо регенту Шотландии» было набрано жирным шрифтом. По мере того как Мария читала документ, ее лицо становилось все более сердитым.

– «Я считаю вашу власть заимствованной, непрочной и недолговечной, ибо вы получили ее с разрешения других людей». – Она покачала головой. – Он имеет в виду меня! Он же говорит, что она получила власть от меня!

Она продолжила чтение:

«Не приписывайте судьбе то обстоятельство, что оба ваших сына были внезапно отняты у вас в течение нескольких часов, а потом ваш муж лишился чести и скоропостижно скончался, и память о его имени, право на престол и королевское достоинство исчезли вместе с ним.

Хотя по злоумышлению или тирании некоторые королевства позволили женщинам наследовать почести их отцов и мужей, еще более отвратительно, когда их слава достается чужеземному роду. Поэтому я говорю, что со смертью короля исчезло его имя, право на престол и королевское достоинство; и если вы не замечаете гнева Божьего, грозящего вам и остальным членам вашего дома той же участью, то вы более упрямы, чем хотелось бы думать.

Возможно, вы терзаетесь сомнениями о том, какие преступления совершил ваш муж, вы сами или ваше королевство, что Бог столь тяжко покарал вас. Я отвечаю: ваше преступление состоит в сохранении и защите самого чудовищного идолопоклонства».

– Да, он сравнивает нас с Ахавом и всеми злодеями Израиля, – сказал кардинал. – Вам не нужно читать все; это будет излишним. Когда он приводит какой-нибудь довод, то считает, что должен повторить свои слова двадцать восемь раз, чтобы они возымели действие.

Но Мария продолжала читать, поддавшись ядовитому соблазну ужасающих обвинений:

– «Но неверные и неверующие, преступники и убийцы, распутники и блудницы, колдуны и идолопоклонники и все лжецы…»

– Это мы, моя дорогая, – насмешливо произнес кардинал.

– «…встретят свою участь в пылающем озере с кипящей известью, которое есть вторая смерть…» – Она поежилась.

– Я должен кое-что сказать вам, – перебил кардинал. Его лицо стало серьезным почти впервые с момента его появления. – Я не хочу, чтобы вы узнали об этом за пределами вашей семьи… вашей французской семьи. Ваш брат Джеймс, который приедет сюда и будет свидетелем вашей свадьбы, присоединился к ним. Он стал протестантом.

Он выдавливал слова одно за другим, словно заводной механизм.

– Теперь он следует за Ноксом. Он стал одним из них.

XI

Мария лежала без сна, прислушиваясь к шелесту листьев и редкому хлопанью крыльев. Было еще слишком рано для птичьих песен. До рассвета осталось недолго, но она не могла заснуть.

«Это последняя ночь, когда я не замужем, – подумала она. – Последняя ночь, когда я девственница».

Но что это значит? – гадала она. Значит ли это, что они возлягут с Франциском как муж и жена? Она знала, что они должны вместе лечь в постель: это было частью брачного обряда. Но что будет, когда они останутся наедине?

«Франциск целовал меня, – думала она. – Но он делал это так же, как дядя Франсуа или дядя Шарль. Или как мы с Мариями целуем друг друга, когда здороваемся или прощаемся. Это то же самое. Интересно, будет ли завтра по-другому? Да, есть особое знание, которое приходит к мужчинам, но Франциск еще не мужчина».

Она вздохнула и повернулась на бок. Легкое одеяло приятно согревало в прохладном предрассветном сумраке. Франциск оставался ребенком; он едва доставал ей до плеча. Кроме того, он постоянно болел. Он страдал от кашля, простуды и лихорадки и имел бледное опухшее лицо инвалида. По своей натуре он был замкнутым, но часто хныкал или жаловался. Единственным человеком, к которому он относился как к другу, была Мария, его нареченная невеста и защитница. Только ради нее он выдавливал из себя улыбку и пытался развлекаться со своими игрушками. К остальным он относился с апатией и равнодушием.

«Бедный Франциск, – подумала Мария. – Как бы мне хотелось, чтобы он стал сильным!»

Но ее мысли не последовали туда, куда они обычно приводили. Если бы Франциск был нормальным четырнадцатилетним юношей с широкими плечами, ломающимся голосом и взглядом, который следует за женщинами, то ожидание предстоящего брака оказалось бы совершенно другим.

Хор птичьих песен грянул за окнами, где появились силуэты деревьев на фоне розовеющего неба. Стрельчатые оконные арки из кремового камня напоминали те, что можно видеть в церкви; это на самом деле был старинный монастырь, а теперь дворец архиепископа Парижского. За окнами проступали ветви деревьев, покрытые нежными апрельскими листочками. Птицы защебетали еще пронзительнее.

Мария задремала: пение птиц оказывало расслабляющее действие. Ей приснилось (или она вообразила это?), что она видит мужчину в кроне дерева снаружи, балансирующего на ветке с обезьяньей ловкостью. Его лицо было смуглым, а улыбка казалась полоской слоновой кости на сумрачном лице. Потом он стал двигаться с такой силой и изяществом, что казался кем-то большим, чем обычный смертный, а возможно, походил на животное.

Он молча манил ее к себе, или, скорее, она испытывала желание встать и последовать за ним, покинуть надежную комнату с каменным полом и стрельчатыми окнами и присоединиться к нему на качающейся ветке. Приблизившись, она ощутила холодное прикосновение ветра, задувавшего в открытое окно, и увидела светло-зеленую дымку, созданную лучами восходящего солнца, просвечивавшими через тысячи нежных, полупрозрачных листьев. Огненный шар за ними образовывал светлый ореол вокруг его головы, и она не видела того, к кому направлялась.

Она заморгала и проснулась. Одеяло сползло на пол, и холодный ветер из ее сна мог иметь лишь такое объяснение. Солнце только что взошло, но уже просвечивало через голые ветви деревьев. Мария встала с постели и посмотрела на большую черную ветку прямо под окном, достаточно прочную, чтобы вынести вес человека. Но там никого не оказалось.

Она испытывала непонятное смятение и тяжесть в голове. «Нужно лечь в постель, снова заснуть и проснуться, – подумала она. – Но уже поздно. Скоро слуги придут одевать меня».

Ее свадебное платье и мантия висели на деревянной подставке в дальнем конце комнаты, где она провела эту ночь в одиночестве по собственному решению.

Мария подошла к платью и замерла, глядя на то, как оно ниспадает текучими складками на деревянной форме. Оно было ослепительно-белым, так как королева решительно настояла на своем. Когда она вызвала придворного портного Бальтазара и описала платье, которое ей хотелось получить, он тоже начал спорить:

– Нет-нет, Ваше Королевское Величество! Здесь, во Франции, белый – это цвет траура. Он не годится для свадебного платья!

Бальтазар гордился своим знанием материалов, приемов драпировки и даже истории тканей и расцветок.

– Могу я предложить синий цвет, как небо над Луарой в мае…

– Вы можете предложить, – с улыбкой ответила она. – Но я настаиваю на белом.

Вместе они выбрали тонкий белый шелк оттенка свежевыпавшего снега или ландышей, и портной украсил корсаж жемчужинами, блестевшими, как утренняя роса.

Сбоку была наброшена мантия и невероятно длинный шлейф из серо-голубого бархата, расшитый белым шелком и жемчугами. Он весил так много, что нести его за ней должны были два человека.

На столе с перламутровой инкрустацией лежала королевская корона, изготовленная специально для нее из лучшего золота и украшенная изумрудами, алмазами, рубинами и жемчугом. Рядом с ней в шкатулке из слоновой гости лежал «Большой Гарри» – ее наследственная драгоценность, полученная от бабушки, Маргариты Тюдор. До сих пор ей не разрешали носить это украшение.

Мария достала брошь из шкатулки и поднесла ее к свету. Солнечные лучи пронзили кроваво-красное сердце камня и освободили его внутренний огонь, отблески которого заиграли на каменной стене комнаты. Он переливался и пульсировал вспышками света. Его красота поразила ее.

«Моя бабушка получила эту брошь как свадебный подарок от ее отца, – подумала Мария. – Она была еще моложе, чем я сейчас – всего лишь четырнадцать лет! И она выходила замуж за человека, которого никогда не видела раньше и который был гораздо старше ее. Защитил ли ее этот камень?