Предвестники Мельтиара - Влада Медведникова

Я оделась, защелкнула крепления крыльев, застегнула ботинки. Браслет на запястье показывал время, говорил, что мне пора торопиться на тренировку. Но я не могла.

Весь мир жил и двигался дальше и только в этой комнате время застыло. Только здесь все еще блуждали осколки мыслей и чувств Лаэнара, только здесь он еще помнил меня. Но и это ненадолго — пройдет день или два, лопасти вентиляторов будут рассекать воздух, и ветер по крупице унесет запахи, сила постепенно растворится, смешается с магией, пронизывающей город, превратится в электрические искры, во вспышки в глубине колодцев. И тогда я смогу только смотреть на Лаэнара в зеркалах прорицателей и помнить о том, как я подвела его. Как я подвела всех.

Почему Мельтиар не наказал меня?

Имя и голос прошли сквозь стены, звоном рассыпались по комнате, и дверь отворилась. Я успела увидеть лишь силуэт Амиры, — она рванулась внутрь, обняла меня. Мы стояли молча, держась друг за друга. Я слышала, как колотится ее сердце, чувствовала, как боль и тоска оплетают ее душу, мерцают в ладонях.

Я всегда могла успокоить Амиру, всегда могла ей помочь. И я попыталась передать ей свою уверенность, свою надежду — ведь я знала, мы победим, и Лаэнар вернется. Но я все еще была слишком глубоко, на самом дне моря.

— Я знала, что найду тебя здесь, — прошептала Амира. — Пойдем. Нам пора.

Она взяла меня за руку и вывела в коридор.

27

Меня разбудил голос Нимы. Сон был вязким, не желал отпускать меня, но ее голос звенел теплом, струился как ручей в сердце Рощи. Я слушал его сквозь пелену забытья. Там, где Нима — всегда тепло. Там деревянные стены, пропитанные солнцем, летний ветер в кронах деревьев, жар печи в зимнюю ночь и дрожащее пламя свечей. Я слушал, как Нима зовет меня, касался этого тепла, плыл на грани яви и снов.

Но потом она замолчала. Я собрал силу воли — и сон рассыпался, как ветхая ткань, выпустил меня наружу.

Нима сидела на краю кровати и тормошила меня за плечо — это было так привычно, что на миг показалось — мы в Роще, в доме учителя. Но нет, это был мой дом, — высокий потолок, белые стены, городской шум за окном. Ветер трепал тюлевую занавеску, и узор света и тени на полу менялся, повторял движение.

— Все, все, я проснулся, — пробормотал я и сел, протирая глаза. — Спасибо…

Доски пола были теплыми. Я наугад потянулся, ища ботинки, но вспомнил, что их нет. Теперь я хожу босиком.

Потому что могу летать.

Я изменился, но мой дом остался прежним. Даже книга, которую я читал перед отлетом, лежала на том же месте — лишь покрылась налетом пыли.

— Может быть, тебе пойти в Рощу завтра? — спросила Нима. — У тебя такой усталый вид.

Я взглянул на нее и покачал головой. Нима улыбнулась в ответ и взяла меня за руку.

Гвардейцы и знакомые горожане часто спрашивали меня: «Кто она тебе?» Я никогда не мог объяснить. Как рассказать, что она понимает меня без слов?

Я давно ушел из Рощи, уже шесть лет носил форму и жил в городе. Но наше родство не исчезло и не ослабло. Я смотрел сейчас на Ниму — в рубашке из разноцветных лоскутов, с амулетами из сердолика и яшмы — и знал, что часть моей души всегда будет такой же. Я на королевской службе, но останусь волшебником из Рощи, и Нима всегда сможет понять меня.

Если бы только она стремилась коснуться неба — тогда она смогла бы уйти из Рощи вместе со мной. Но Нима оставалась среди деревьев и пела лишь самые простые песни.

— Я хочу увидеть учителя, — сказал я. — Пойдем.

В прихожей я задержался. Взглянул в щербатое зеркало — правда ли у меня усталый вид или Ниме показалось? — и едва узнал себя. Я так давно не видел своего отражения.

Попытался пригладить волосы — пальцы словно запутались в клочьях бесцветного дыма. Да, дым, пыль и пепел, следы нашего пути.

Глаза человека по ту сторону стекла казались незнакомыми — их переполняла новая песня, дальний плач флейты и голос ветра из снов.

— Нима, — позвал я. Она стояла у двери, перебирала ключи, ждала меня. — Я раскрыл нашу тайну. Прости.

— Что ты видел?.. — Ее голос был едва слышным, терялся в полумраке.

Между нами была всего пара шагов, волшебство и песни души звучали все громче, заполняли воздух и стены, дрожали в зеркале. И я не смог сдержаться.

Звезды, сияющие в глубине земли, горящие в небе, ветер, шторм, свет, пронизывающий весь мир, зов флейты, — все сжалось в один миг, в одну мысль. Эта мысль метнулась к Ниме, коснулась души, ушла в сплетение песен.

Но Нима не услышала меня.

Не смогла разглядеть мою мысль среди звона и сияния волшебства. Так бывало всегда, сколько я ни пытался. «Ей не хватает сил», — говорили в Роще.

— Я видел, что скоро война, — сказал я вслух. — Совсем скоро.

Нима молчала несколько мгновений, а потом прошептала:

— Ты расскажешь учителю?

Я знал, о чем она спрашивает. Не о войне, а о том, что я вижу будущее.

Наша с Нимой тайна, в Роще больше никто не знает о ней.

Я покачал головой и сказал:

— Не знаю.

Когда мы подошли к Роще, солнце опустилось к крышам домов. Тени удлинились, но еще не окрасились закатом, — золотистые блики скользили по ветвям, по листве, шелестящей над белой стеной. Мне всегда казалось — деревья стремятся наружу, магии тесно в пределах Рощи. Улица, петляющая вдоль стены, была словно водораздел сна и яви, — отголоски песен блуждали здесь, сплетались и исчезали — среди деревьев или в шуме Атанга.

Спокойствие и тишина накрывали улицу будто тень, — но горожане спешили пройти мимо, никто не гулял у стен Рощи.

Я толкнул деревянные створки ворот — они поддались, отворились с тихим скрипом.

Волшебство, сотканное из тысяч песен и сотен душ, окружило меня. Отзвуки магии холодом и жаром прошли по коже, и моя собственная песня зазвенела в груди, отвечая.

Каждый раз, приходя сюда, я возвращаюсь домой.

Я живу в другом мире, подчиняюсь другим законам, мое время течет по-другому. Но Роща всегда остается моим домом.

Я взглянул на Ниму. Она улыбнулась и сказала:

— Я скучала по тебе.

Сказала так легко и просто, словно мы все еще были детьми и Зертилен учил нас первым песням. И также, как в детстве, мы взялись за руки и направились вглубь Рощи.

Хвоя скрипела под ногами, птицы перекликались в вышине, и голоса людей вторили им, — издалека не понять, разговор или напев, волшебство или игра.

Начало и конец дня — лучшее время для песен. Я знал, учитель сейчас возле ручья, — и там же, по берегам собрались те, кто учится и учит, и те, кто просто поют, наполняя волшебством вечерний воздух.

Но не все ушли к ручью.

Тропа вывела нас на поляну, и я увидел Кимри. Он говорил что-то, неразличимо и быстро, и указывал вверх, — солнце вспыхивало на амулетах, оплетавших его запястье. Четверо младших учеников сидели на земле, слушали.

Я не знал, окликнуть его или не мешать, пройти мимо, — но Кимри опередил меня.

Он обернулся, шагнул навстречу, обнял меня. Потом отстранился и сказал:

— Эли! Все только о тебе и говорят. — Он улыбался, но смотрел внимательно, словно пытался понять, я ли это. Что удивляться, я сам едва узнал свое отражение. — Я был уверен, что ты многого достигнешь, я не сомневался!

Я не знал, что ответить.

Сам Кимри не изменился. Уже немолодой — время оставило следы на его загорелом лице — но в рыжих волосах ни одной седой пряди. И, ярче чем прежде, я чувствовал живущую в нем песню смерти. Она горела, кипела, наполняла его силой.

— Ты идешь к Зертилену? — спросил Кимри. — Он прекрасно тебя обучил… Но тебе ведь пригодилась и моя песня?

Я кивнул. Восторг битвы, ночь, горький дым, горы открывающие убежище врагов, — все это нахлынуло на меня, на миг заслонило солнечный свет.

— Да, — сказал я. — Это прекрасная песня.

Мгновение Кимри молчал, потом широко улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

— Я знал, что ты поймешь, — сказал он. Потом обернулся к своим ученикам и крикнул: — Вот с кого надо брать пример! Поняли?

Весь путь до ручья я держал Ниму за руку, ступал по привычной тропе — но мне больше не казалось, что мы дети. Можно обманывать себя, можно повторять, что Роща — островок покоя, но что с ней будет, когда начнется война?

Учитель сидел на своем любимом месте — в тени кипарисов, возле родника. Закрыв глаза, он пел, еле слышно, — голос сливался с журчанием воды. Мы с Нимой опустились на землю, ждали, пока он вернется к нам.

Когда Зертилен пел, он всегда казался мне прозрачным, готовым растаять от неверного движения. И сейчас я смотрел на него, пытаясь увидеть по-новому. Но и он был прежним: седые волосы заплетены в четыре косы, на шее амулет, сотканный Нимой, а в голосе и в звоне магии — лишь безмятежность.

— Я рад, что ты вернулся, — проговорил Зертилен и открыл глаза. Они были выгоревшими, совсем светлыми. «Волшебство забрало их цвет», — так он сказал мне когда-то. — Расскажи, что с тобой было.