Розыгрыш с летальным исходом - Валерий Гусев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тебя понял. И не пытайтесь его отбить. Тем более что уже поздно. Его уже умертвили. И, кстати, ребята, не вздумайте за столом отговариваться никакими табу. В этом случае вы становитесь сообщниками вора. По понятиям.
– И нас ожидает такая же участь? – это я спросил. С издевкой.
– Вас ожидает такая же участь, – без издевки, равнодушно ответил Понизовский. – И я думаю – в любом случае.
Он еще раз, наглец, поклонился и зашагал к хижинам. Мне безумно захотелось схватить его за ногу, свалить и придушить насмерть, уткнув мордой в песок. Но Семеныч приказал мне глазами: «Отставить!»
И я послушался. Хотя мы оба полковники. Правда, разных ведомств. Хотя он, к тому же, еще и капитан. Разбитого корыта…
– Я этого вора есть не буду! – заявила Янка, когда Понизовский скрылся во дворце. – Я вон своего мента никак догрызть не могу.
– Будешь! – уверенно сказал Семеныч. – Еще как! Давненько мы мясного не пробовали. Оттянемся. – И пообещал: – А пить будем из моей фляжки!
И тут он опять прав. Если есть здесь солярка, если есть электричество и биотуалеты, так почему же не быть, например, клофелину? В бардаке-то…
Мы трепетно собирались на каннибальское пиршество. Янка оделась скромно. Обулась в кроссовки – ее нежные европейские ножки успешно прошли акклиматизацию.
В тропиках трудно спрятать на себе оружие. И поэтому Яна взяла с собой свои опорки, бывшие валенки.
– Могут быть вопросы, – поосторожничал Семеныч.
– У меня уже есть ответы. «Мало того, что украли нашу яхту, так вы еще друг у друга крадете. Нет уж, я своим имуществом дорожу!»
– Только не в такой резкой форме, – посоветовал Семеныч.
И я с ним согласился. Не настала еще пора грубить.
Мы были уже готовы, когда за нами зашли молодожены в сопровождении Понизовского. Нильс был великолепен – стар, пьян, влюблен. Маруська… Мне почему-то показалось, что она… Нет, не стара, не пьяна. Но, кажется, тоже влюблена. В ее взорах, которые она бросала на Нильса, очаровательно сплавились чувства любовницы и внучки. И еще мне показалось, что сенатор Понизовский несколько этим встревожен. Уж не ревнует ли?
Он поймал мой взгляд и сразу же постарался отвести подозрение, спросив с недоумением Яну:
– А зачем тебе валенки?
– Чтоб не сперли. – Она взяла валенки под мышки и вышла из хижины. Обернулась: – А на «ты» мы с тобой не пили. Всем спасибо!
ЛЮДОЕДЫ
Каннибальская ночь была великолепна. Над островом сияла ослепительно-белая луна. Остров окружали тихие воды Тихого океана. Чуть слышно звенели москиты. Вовсю трещали цикады и щебетали какие-то неугомонные ночные птахи.
Тем не менее, было так тихо, что слышался плеск акульих игр в малой лагуне.
– А кого будем кушать? – заинтересованно спросила Яна Понизовского.
– Ахунуи, – коротко ответил он.
– Значит, на острове уже юная вдова появилась?
– Ну, она ведь не жена ему. К тому же, он как раз ее и обокрал.
– А что у нее красть-то? – пренебрежительно поинтересовалась Яна. – У нее из всех сокровищ одна невинность была, да и той ее лишили. Два раза.
– У нее часы были, правда, без батарейки. Какой-то матрос на жемчуг сменял.
– Так я и поверила, – хмыкнула Яна. – На жемчуг…
…Про это пиршество я вспоминаю без особой охоты. И вовсе не потому, что оно нас напугало, а потому, что нас пытались им напугать. Оказать, как говорится, психологическое давление.
Мне кажется, они нас недооценивают. Не знают, с кем связались. Что ж, очень скоро пожалеют об этом: и о том, что не знали, и о том, что связались…
Вообще-то, эти события издалека все больше кажутся детскими играми. Жестокими, но все же детскими. Заданная условность и неожиданная, но закономерная жестокость.
Луна все еще была полная, света было достаточно, тем более что океан мерцал неверным светом своих глубин, выходящим на поверхность. И костер был обильный. Но аборигенам этого было мало. На всех ближайших деревьях они развесили светильники, которые придавали декорации вид какого-то убогого карнавала.
Когда мы шли к пиршественному столу, Семеныч нашептывал Яне:
– Ничего не бояться, ничему не удивляться, ни с чем не спорить. Все это – туфта голимая.
– А жаркое?
– В первую очередь.
– Агентура сообщила?
– Она самая.
– Познакомишь?
– В Москве. – Это обещание Семеныч высказал твердо и уверенно.
Даже мне спокойнее стало.
По случаю такого радостного события – мясной день! – под баньяном даже соорудили стол на козлах. Он был вполне прилично сервирован пластиковой посудой. И здесь вперемешку тоже стояли светильники, насыщая аромат джунглей керосиновой гарью.
Нам отвели почетные места по правую и левую руку от вождя. Двенадцать его супруг выстроились у него за спиной. Одной он передал свой жезл, другая перебросила через руку снятый по случаю духоты китель. Мату-Ити сел за стол голым по пояс. Только на жирной шее висел на цепочке маленький барометр.
– Тикает? – интимно спросила его Яна, ткнув пальцем в прибор.
Мату-Ити покачал головой отрицательно и покивал утвердительно. Понимай как хочешь: то тикает, то не тикает. Тикает, но не всегда.
Мы уселись за стол. Янка поставила валенки под ноги. В кустах ожили невидимые музыканты. Жалобная мелодия задрожала над ночным островом – невидимые миру слезы. Она была приятна, но довольно однообразна. Так и хотелось сказать: «Мать, хватит тебе ныть, давай по рюмке тяпнем!»
На столе были обычные блюда: рыба и фрукты. Ну и напиток тот же самый. Мы слегка закусили. Выпили из Семенычевой фляжки добрую долю аперитивчика. Понизовского за столом не было. Я видел, как Семеныч шарил глазами по округе и недовольно покачивал головой. Он не любил сюрпризы.
Музыка в кустах звучала все медленнее и тише. Замерла. И грянули дробно барабаны. Как в цирке перед смертельным номером. Без лонжи и сетки.
Вообще, надо отметить объективно, режиссура была безупречна. Барабанная дробь так же резко, как и возникла, оборвалась. И послышались мерные гулкие удары. Вроде как часы в старинном замке с привидениями. Сейчас отзвучит и заглохнет двенадцатый удар, пробежит вдоль мрачных замшелых стен и затихнет вдали зловещее эхо… И явится ужасный призрак. Как чья-то неумирающая совесть.
И он явился. Со стороны «па» показалась медленная процессия. Возглавлял ее Понизовский, облаченный в какую-то длинную хламиду из черных лохмотьев. В руках, перед собой, он держал блюдо, накрытое алой тряпкой. За ним двумя рядами тянулись мужчины в таких же тряпках до земли и тоже с какими-то блюдами в руках.
– Свининкой запахло, жареной, – прошептал Семеныч специально для Яны.
То бишь жареным запахло.
Барабаны вновь ожили. Они мерно отбивали каждый шаг этой мрачной процессии. Что-то в ней было от монашеского Средневековья. Явная режиссерская недоработка – смешение жанров, в общем-то.
По мере приближения к столу шеренги сопровождающих еще решительнее разделились. Понизовский встал за спиной Мату-Ити, склонив голову.
– Лакей, блин, – прошептала Яна. – Ити оре!
То бишь крысенок.
Эскорт продолжил медленное шествие вдоль обеих сторон стола. Парни в хламидах останавливались поочередно за спиной каждого пирующего.
Барабаны, ударив немыслимую дробь, разом смолкли. Поднялся на нетвердые ноги вождь Мату-Ити. Начал застольное слово. Понизовского рядом с нами не было, но смысл сказанного мы уловили. Вождь выразил удовольствие тем, что вор был пойман и сознался в своей вине. А наказание ему – есть урок каждому. Дабы в зародыше гасился грех стяжательства. Словом, кушайте вора и помните, что и каждый из вас, согрешив подобно наказанному, может оказаться не за столом, а на столе.
Опять зарычали барабаны, и Понизовский с поклоном подал блюдо вождю. Сорвал с него покрывало. Одна из жен – любимая – накинула это покрывало на плечи Мату-Ити.
На блюде лежала отрезанная голова с застывшей улыбкой на каменных устах.
– Ну, блин! – сквозь зубы выронила Яна. – Отморозки.
– Это муляж, – шепнул ей Семеныч. – Как и все здесь.
Мату-Ити повернул голову лицом к себе и сказал ей несколько назидательных фраз. Наверное, вроде того: видишь, как нехорошо воровать. Луна светит, море блестит, столы накрыты, девушки готовы увлечься под пальмы, а вот ты лежишь в таком усеченном виде, и тебе это все недоступно.
Убедительно сказано.
Блюдо с головой садистски установили на стол, рядом со светильником, мол, гляди и кайся. А перед пирующими задние мужики поставили тарелки с зажаренным в яме мясом. Не знаю, как на вкус, а запах исходил весьма аппетитный.
Мату-Ити, садясь, проворчал что-то еще, и Понизовский перевел для нас:
– Кто не вкушает мясо вора, тот сам есть вор или сообщник.
Мы не были ни ворами, ни их сообщниками, что тут же доказали действием. Пиршество началось. Весело и непринужденно. Время от времени в разных концах стола раздавались омерзительные вскрики:
