Нептунова арфа (с сокращениями) - Андрей Балабуха

Аракелов закинул руки за голову - тропический загар на фоне белой наволочки казался особенно темным. Они помолчали.

- Спасибо, - сказал вдруг Аракелов. - Спасибо, Константин Витальевич, и...

- Спите, спите, - ворчливо перебил его Зададаев. Он забрался в узкую щель между диваном и столом и курил, пуская дым в открытый иллюминатор. Потом аккуратно пригасил сигарету и еще с минуту смотрел на море, вспыхивавшее в лучах закатного солнца. А когда он обернулся к Аракелову, тот уже спал.

Зададаев тихонько вышел из каюты и осторожно, стараясь не щелкнуть язычком замка, закрыл за собой дверь.

Да, Ставраки не один, думал он, медленно идя по коридору. Много их, всяких ставраки. И любой рад будет обвинить Сашу в трусости. И не потому совсем, что каждый из них плох сам по себе. Отнюдь нет! Но ведь это так очевидно: один думал и собирался, а второй - взял и сделал. Смелость города берет! Безумству храбрых поем мы песню! И этот второй - герой. Даже если он сделал только полдела, а вторую половину сделать не смог. Все равно - "ура" ему! А первый, естественно, трус... И главное, этот герой... Будь это кто угодно другой - тогда многое стало бы проще. Эх, Саша, Саша...

Около трапа, ведущего на главную палубу, Зададаев остановился. Подумал, потом стал подниматься. "Схожу к Ягуарычу, - решил он, - узнаю, чем кончилось дело. Да и насчет завтрашнего посоветоваться стоит - голова хорошо, а две лучше".

10

Стентон задержался в рубке, глядя, как медленно растворяется в ночном небе туша уходящего дирижабля. Собственно, самого дирижабля почти не было видно - только позиционные огни да темный силуэт, его движение обнаруживалось по звездам, которые он заслонял. Потом остались только огни, но и они постепенно слились со звездной россыпью, затерялись в ней. Теперь оставалось одно: ждать завтрашней комиссии. Это часов двенадцать. Даже больше - они прибудут рейсовым конвертопланом Сан-Франциско Гонконг. Потом будет расследование. А потом... Впрочем, сейчас лучше не думать, что потом.

Стентон прошелся по рубке, сел в свое кресло. Пульт перед ним был не то чтобы мертв - скорее спал. Спали лампочки индикаторов, цифровые табло, дисплеи, отдыхали на нулях стрелки приборов. Бодрствовал только островок швартовочного блока: якоря... трап... подсоединение к сетям и коммуникациям причальной мачты... позиционные огни... И все. Стентон положил руки на подлокотники. Пальцы ощутили знакомые потертости от пристежных ремней, знакомую трещинку в пластиковой обивке, а рядом с ней аккуратную круглую дырочку, оставшуюся от упавшего сюда горячего сигаретного пепла. И почему это на обивку кресел ставят такой нетермостойкий пластик?..

Нет, он не прощался с кораблем. И вообще чужд был всякой сентиментальности. Просто впервые за последние годы он совершенно не знал, куда себя деть. Спать пойти, что ли?

Он встал, еще раз окинул взглядом пульт и вышел из рубки. На каютную палубу можно было подняться лифтом, но Стентон пошел пешком: транспортник не круизный суперлайнер, а подняться по лестнице на каких-нибудь двадцать метров - только полезный тренинг. Так сказать, вечерний моцион.

Капитанская каюта была первой от носа. Внутренность ее мало чем отличалась от любой каюты на любом морском лайнере: постель в задернутом сейчас занавеской алькове, небольшой письменный стол у левой стены, рядом с ним диван, и только вместо иллюминатора было большое окно. Даже, собственно, не окно: просто вся стена была прозрачной, и сквозь этот распахнутый в ночь прямоугольник заливала каюту своим мистическим светом яркая тропическая луна. Стентон подошел к окну. Внизу, под самым дирижаблем, падали на воду блики света из бесчисленных окон Гайотиды и весело перемигивались разноцветные огоньки буйков, обозначавших понтоны волновой электростанции, пирсы, границы пляжной полосы. Дальше до самого горизонта океан был темен, и только лунный свет лежал широкой серебряной полосой. Этакий млечный путь. Или нет - сельдяной. Дорожка, мощенна рыбьей чешуей... У самого горизонта медленно ползли огни какого-то судна. А еще дальше, невидимый за выпуклостью земного шара, полным ходом шел к Гайотиде "Руслан". И на нем - Кулидж. Пальцы Стентона сами собой сжались в кулаки. "Доберусь я до тебя, сукин ты сын, - подумал Стентон. Обязательно доберусь. А пока..."

Стентон подошел к столу, выдвинул верхний ящик, достал сигареты. Курил он мало. Да и вообще впервые затянулся только в санатории на Багамах, где заканчивал курс лечения. Тогда уже стало окончательно ясно, что в космос ему не вернуться. Однако табак не стал привычным зельем: это было лакомство, которое Стентон позволял себе лишь изредка, когда надо было успокоиться и сосредоточиться. Курил он только один сорт - безникотинный зеленый "Салем". Ментоловая отдушка оставляла во рту ощущение свежести, послевкусие, лишенное обычной табачной горечи. Стентон сел в кресло у окна и закурил.

Так. С Бутчем и Джо он договорился, они не выдадут. Кора и подавно, она заинтересована в этом больше всех. Кармайкл и команда просто ничего не знали, а потому никак не могут опровергнуть утверждение командира. С этой стороны все в порядке. Слабое звено одно - сам Кулидж. Только бы он не проболтался! Слава богу, на "Руслане" его сразу же уложили в лазарет: нервный шок. Перетрусил, стервец. Впрочем, надо быть справедливым: на его месте перетрусили бы если не все, то, во всяком случае, многие. Итак, до прибытия на Гайотиду Кулидж не проболтается. Гарантии, увы, нет, но надеяться на это можно. А здесь... Здесь Стентон должен встретить его первым и предупредить. Правда, придется говорить с ним по-хорошему. Не бить морду, как следовало бы, а просить - просить лжесвидетельствовать перед комиссией. Да, именно так это и называется - лжесвидетельство. Плевать! В конце концов Кулиджу от этого хуже не будет, а значит, уговорить его удастся. Должно удасться, потому что иначе... Кора. Стентону в конечном счете все равно. Черное небо потеряно давно, потеряет теперь голубое... Так что же? Можно жить и на Земле. А Кора? Она не должна пострадать.

Вот только как первым прорваться к Кулиджу? Стентон задумался. Можно, конечно, обратиться к Захарову. Наверное, тот сумеет помочь. Это мысль.

Стентон аккуратно погасил сигарету: хотя на современных цельнометаллических вакуум-дирижаблях гореть практически нечему, противопожарные правила по строгости ничем не уступают тем, которые были установлены когда-то на их накачанных водородом пращурах, и соблюдаютс столь же свято. Потом он развернул кресло и стал смотреть на океан. Луна поднялась выше и теперь отражалась в воде не узкой дорожкой, а дробилась на мириады серебряных блесток. Совсем как тогда, подумал Стентон. Он взглянул на лунный диск: полнолуние миновало дня два назад. Да, совсем как тогда...