Нептунова арфа (с сокращениями) - Андрей Балабуха

- Дура! - заорал он, забыв, что уже ночь, что за тонкими переборками каюты давно уже спят. - Ты соображаешь, что говоришь?

- Да, - тихо сказала Марийка, и Аракелов осекся. - И когда делала, тоже соображала. Только что все вот так получится - не сообразила.

Аракелов обнял ее, прижал к себе, гладил по волосам, целовал мокрое от слез лицо, шею, руки...

- Дура, - задыхаясь, бормотал он, - сумасшедшая, ненормальная... Что бы я без тебя делать стал, а?

- А что ты будешь делать со мной? - печально спросила Марийка. - Ведь ты... Ты же мне не простишь. И прав будешь.

Он обнял ее еще крепче. Что-то больно впилось ему в грудь. Он чуть отстранился и пощупал. Это была та самая веточка "ангельского коралла"... Она подумала даже об этом, идя к нему...

"Руслан" тогда простоял четверо суток в Кэрнсе, и Аракелову и еще двоим аквалангистам удалось на пару дней съездить в Куктаун по приглашению местного клуба рифкомберов. Как Аракелову повезло наткнуться на "ангельский коралл", он и сам не мог понять. Этот полип редок, очень редок, а в этих местах до сих пор его не находили вообще. Да Аракелов и не знал, что нашел. Просто его поразил коралловый куст: никогда еще он не видел такого богатства оттенков красного цвета.

Он отломил веточку и спрятал в сетку. Просто так, на память. А когда позже, на берегу, ему объяснили, что это, - план созрел мгновенно. Вернувшись на "Руслан", он посоветовался с корабельными умельцами, больше недели проводил все вечера в каюте, возясь с лаками, клеями и так далее, но зато потом подарил Марийке вот эту самую брошь.

Аракелов аккуратно отколол брошь и положил на стол. Потом снова привлек Марийку к себе.

- Ничего, - сказал он. - Это все ерунда. Понимаешь, ерунда. И прощать или не прощать я тебя не могу. Я ведь люблю тебя. Просто люблю, и не могу ни винить, ни прощать.

- Я им скажу, я им все скажу, слышишь?

- Я им сам скажу, - пообещал Аракелов. - Это все не так страшно. Это все утрясется... Главное, что есть мы. Понимаешь, не ты, не я. Мы.

Марийка благодарно улыбнулась - он понял это по изменившемуся голосу.

- Спасибо, Сашка.

Он еще долго сидел, обняв ее одной рукой, а другой бережно и легко гладя по волосам, - до тех пор, пока по дыханию не понял, что Марийка уже спит. Тогда он тихонько встал, продолжая обнимать ее плечи левой рукой, и осторожно уложил Марийку на постель. Она все-таки проснулась:

- Ягуарыч поклялся списать. Вахтенным по выговору, а меня - на берег... "Это, - говорит, - еще не все... Вот завтра утром разбор устроим... Там больше получите..." Но мне все равно, понимаешь? Пусть спишут... если ты меня в жены возьмешь... - Язык у нее заплетался.

- Спи, - сказал Аракелов. - Пустяки все это. Спи, милая.

Она и в самом деле уснула - на этот раз окончательно. "Досталось же ей сегодня", - подумал Аракелов. Он бесшумно оделся и вышел из каюты.

Поднявшись на главную палубу, он прошел на нос и встал, опершись вытянутыми руками на планширь и глядя на фосфоресцирующие буруны, вскипавшие у форштевней.

"Да, - подумал он, - майский день, именины сердца..."

Океан был темным, почти черным; серебряные блики лунного света только подчеркивали его черноту. Он был бескрайним и бездонным. Таинственным. И где-то там, в глубине, скрывались его таинственные порождения - Великий Морской Змей, Чудовище "Дипстар", Чудовище "Дзуйио Мару"... Подумать только, еще утром Аракелову казалось, что найти их - единственная трудна задача в жизни. Это было каких-нибудь шестнадцать часов назад... Каким же еще мальчишкой он был тогда!

"А теперь... Марийка что-то сказала про завтрашний разбор... Значит, дошло до этого. Значит, завтра будет бой. Бой на ближней дистанции, как в старину. Что ж, - равнодушно подумал Аракелов, - бой так бой. Что еще остается? Благородно поднять флажный сигнал "Погибаю, но не сдаюсь" и благопристойно пойти ко дну..."

Пойдет ли он еще ко дну? Туда, вниз? Или прав был спрут из кошмара? И уже никогда не придется Аракелову войти в баролифт? "Нет, - подумал он, этого не может быть".

Это может быть. Это очень может быть, трезво рассудил он. Пусть ты убежден, что был прав. Абсолютно прав. Пусть ты можешь с чистой совестью сказать: я сделал. Только поэтому живы водители четырех патрульных субмарин, тех, что шли на поиски погибших; только поэтому останутся в живых все те, кто не пойдет уже в сероводородные облака, ибо, кто предупрежден, тот вооружен. Пусть поймут и поддержат тебя Зададаев, Ягуарыч - ведь не может не понять этого капитан, - Генрих и кто-то еще. Даже многие. Даже большинство. Но всегда найдутся и другие. Те, из-за кого могла погибнуть Марийка. И такие, как те. И возникнет слух, слух, который окажется сильнее любого официального одобрения. От него не спрячешьс никуда. Батиандров мало, очень мало, и друг о друге они знают все. Даже будь их много, знать все друг о друге им необходимо: ведь пойти с человеком вниз можно лишь тогда, когда знаешь его до конца. Когда веришь ему, как себе. Больше, чем себе. А кто поверит теперь Аракелову? Да, конечно, он был прав, но говорят...

И придется жить, ежедневно борясь с этим "говорят". Разве можно так жить?

А ведь ему еще только тридцать два...

Менять профессию? Уходить? Значит, проклятый оранжевый спрут был прав?

Нет, решил Аракелов. Нет. Ни за что.

Бой так бой. И чем скорее, тем лучше. Аракелов почувствовал, как рождается и крепнет в нем холодная, упрямая злость. Нет! Он еще будет внизу. Он еще поймает всех этих Великих Морских Змеев и Чудовищ "Дзуйио Мару". Он еще спустит с них шкуру. Спустит шкуру, сделает сумочку и подарит Марийке.

Аракелов поднял глаза к горизонту и увидел, как впереди, прямо по курсу, взошла звезда. Яркая, автоматически отметил он. Наверное, планета. Только какая? Внезапно звезда погасла, потом вспыхнула вновь. Снова потухла. И загорелась опять.

И тогда Аракелов понял, что это. Это была не звезда. Это был лазерный маяк на вершине Гайотиды.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОЛЕ НАДЕЖДЫ *

Тот, кто бороздит море, вступает в союз

со счастьем, ему принадлежит мир, и он жнет

не сея, ибо море есть поле надежды. Надпись на обетном кресте, установленном

на Груманте (Шпицбергене)

1

Из брюха "Сальватора", зависшего метров на двадцать пять выше, - там, где стены каньона расходились достаточно, чтобы между ними могло втиснуться трехкорпусное тело спасателя, - бил резкий свет прожекторов. Базальтовые стены и нагромождения лавовых подушек на дне казались в этом свете почти черными, а оранжевая окраска патрульной субмарины отливала алым - цветовой контраст, рождавший в душе щемящее тревожное чувство. Впрочем, какая уж теперь тревога! До завершения операции, по самым оптимистическим подсчетам, оставалось не меньше сорока минут, тогда как запас воздуха в субмарине уже иссяк. Даже если водитель умудрялся все это время спать, не двигаться, не волноваться, словом, сократить потребление кислорода до всех теоретически допустимых и вовсе недопустимых пределов, не дышать совсем он не мог. И тем подписывал собственный приговор... Приговор, по всей вероятности, уже приведенный в исполнение. Так что говорить о спасении казалось сейчас Аракелову попросту кощунственным. Они поднимали затонувшее судно. И все.