Чернокнижник - Александр Смирнов

– Вас? Да как вы могли подумать? Мы вам хотим предложить выехать за границу.

– Предложить? А потом вы меня лишите гражданства?

– Почему потом? Вас сразу и лишат.

Лицо Петра помрачнело.

– Вы расстроились? Напрасно. Если бы вы только знали, на какие хитрости идут люди, чтобы уехать отсюда. А вам ничего и придумывать не надо.

– Изгнание, – сказал Пётр задумчиво.

– Какое изгнание? Вы же сами пишете, что все, кого сейчас изгнали, вернутся победителями.

– Вы верите в то, что я пишу?

– Вчера хоронили товарища Суслова, вы не смотрели похороны по телевидению?

Пётр отрицательно помотал головой.

– А я не только смотрел, но и был там в оцеплении. Вот как вы описали это, так и произошло.

– Зачем же власть изгоняет меня, если сама верит в то, что я пишу?

– Власть вам не верит, а вот люди…

– Почему же власть тогда относится ко мне с таким почтением? Я слышал, что ваше ведомство обычно не церемонится.

– С такими, как вы, как раз церемонится.

Пётр с удивлением посмотрел на майора.

– Так вы ничего не знаете?

– А что я должен знать?

– Вашу кандидатуру выдвинули на соискание Нобелевской премии по литературе.

– Меня?

– Вас, вас. Вся Европа гудит.

– Быть выдвинутым на соискание – это не значит получить премию.

– Пётр Михайлович, да кто бы сомневался! Вы же просто не можете читать зарубежную прессу.

– А вы можете?

– Это моя работа, – сказал майор. Он немного замялся и поправился: – Служба.

– Что же мне теперь делать? – спросил Петя.

– Самое главное, не волнуйтесь. Отмечайте свою свадьбу, а через два дня зайдите к нам в управление.

– Зачем?

– Как, зачем? Надо сдать паспорта и получить билеты в Париж.

– Почему паспорта, у меня один паспорт.

– Я извиняюсь, Пётр Михайлович, а как же ваша супруга? Разве она не поедет?

Пётр пожал плечами.

– Сделаем так: я всё приготовлю исходя из двух вариантов, а вы решите сами. Но я вам советую ехать с женой. Да, и вот ещё что – не приходите к нам в управу, это может повредить вам. Я сам найду вас через два дня.

Глава 9

Во времена советской власти вряд ли кто отчётливо представлял значение слова «пиар». Однако это совсем не значит, что данное явление отсутствовало, как и само слово. И, хотя власть всячески поддерживала таланты, и культурный уровень общества был намного выше постперестроечного, пиар существовал и чувствовал себя весьма комфортно.

Молодые литераторы, получив дипломы и возомнив себя Пушкиными, Лермонтовыми и Толстыми, ринулись брать вершины литературного Олимпа и оказались у подножья высокой и неприступной скалы.

Оказалось, что новоявленного гения никто не ждал. Оказалось, что, несмотря на диплом, в молодом литераторе не только не видели писателя, но и не хотели видеть. Оказалось, что в редакции кроме как взять какую-то бумажку и отнести её куда-то, никакой другой работы для молодого специалиста не было. Старое поколение, услышав слово «писатель», хихикало и прятало улыбку.

– Институт не готовит писателей, – говорили они, – он выпускает литераторов. Что касается звания писателя, то его присвоить может только сам господь Бог.

Согласитесь, что в обществе, где атеизм считался чуть ли ни аксиомой, эти слова не могли рассматриваться иначе, как издевательство. И если бы сейчас сказали, что молодого автора надо пропиарить, то в те времена говорили: «вам необходимо заиметь авторитет». При этом не требовалось, чтобы этот авторитет был твой собственный. Он мог быть и посторонним. Самое главное, чтобы он был общепризнанным. Тогда врата Олимпа если не открывались перед счастливчиком, то, по крайней мере, не закрывались.

Стоит ли говорить, каким авторитетом обладал человек, имя и фамилия которого совпадали с именем и фамилией писателя, признанного во всём мире, нобелевского лауреата, изгнанного из страны за свои политические убеждения? Это имя знали все, и редакторы издательств привставали и приветливо кланялись только при упоминании этого имени.

– У вас очень выгодные имя и фамилия, – говорили молодому человеку в редакциях. – Только из-за них язык не повернётся вам отказать. Наверное, хорошо быть однофамильцем такого человека?

– Я не только однофамилец, – говорил молодой человек. – С Петром Михайловичем Сапожниковым мы тесно сотрудничали до его отъезда в Париж.

Редактор сразу указательным пальцем закрывал рот, осматривался по сторонам и шипел:

– Тише, тише, не надо так громко. Давайте сюда ваши работы, я обязательно посмотрю. Только вы должны понять, что работать с вами без псевдонима мы не сможем.

– Я понимаю это.

– Как вас называть в таком случае?

Лицо молодого человека расплылось в злой улыбке, и он произнёс:

– Чернокнижник.

– А что, это очень даже интригующе!

С каким нетерпением автор ждёт ответа издательства на своё первое произведение! Он не спит ночами и представляет, как его работу читает седовласый и мудрый редактор. На календарике он ставит галочку напротив каждого дня, прошедшего после того, как он отдал свою рукопись на прочтение. Проходит неделя, другая, а звонка из редакции всё нет. «Что я дёргаюсь? – успокаивает себя автор. – Ведь мне ясно сказали, что раньше двух месяцев никто не прочтёт». Однако сколько же надо терпения, чтобы выдержать эти два месяца, сколько надо снотворного, чтобы заставить организм сомкнуть глаза хотя бы на четыре часа! Неужели они сами не были в таком же положении? Неужели сами не ставили галочки на календарях и не поглощали снотворного?

«Нет, нельзя просто ждать, так можно совсем с ума сойти. Надо работать, надо писать дальше», – думает он.

Автор садится за письменный стол, задумывается, потом вскакивает, ругается отборным матом и начинает курить одну сигарету за другой. Голова отказывается подчиняться, она не может ни на чём сосредоточиться, в ней пульсирует только одна мысль: ну когда же они позвонят, а вдруг они совсем не позвонят? Автор ходит по комнате, как тигр в клетке, и вдруг останавливается. Он понимает, что этого делать нельзя, он понимает, что стоит только начать, и потом будет трудно остановиться. Однако есть предел всему – автор вытаскивает из серванта бутылку водки и выпивает целый стакан, даже не закусывая.

– Да пропади она пропадом, эта редакция! – неожиданно думает он, и успокаивается.

Наконец дрожащая рука ставит галочку против заветного числа. Два месяца закончились.

Пётр набирает номер редакции и, стараясь не выдавать своего волнения, говорит:

– Мне Эльвиру Марковну, пожалуйста.

– Это я, – отвечает голос редактора.

– Это Чернокнижник вас беспокоит.

– Ох, ради бога, извините! Столько много работы! Я ещё даже не читала.

И опять томительные дни ожидания, опять сигареты, водка и галочки в календаре. Автор начинает понемногу успокаиваться. Он понимает, что литературный институт действительно не выпускает писателей. Есть много других профессий, где можно использовать своё образование. Взять хотя бы работу редактора, там не надо никакого дара – сиди и читай чужие работы: хочешь, отложишь рукопись в сторону, хочешь, в долгий ящик, а хочешь, дашь ей ход дальше. Чем плохо? Вот уж эти писатели попрыгали бы передо мной! Уж я бы их и в хвост, и в гриву, уж они бы поползали передо мной на коленях!

Непризнанный гений готов уже поставить на себе крест. Вот он достаёт телефонный справочник, чтобы обзвонить редакции и предложить себя в новом качестве, но звонок опережает его.

– Алё! Вас беспокоят из редакции.

Тело обмякает и сползает на диван. Такое состояние, будто только что получил нокдаун в боксёрском поединке.

– Алё, вы меня слышите? – доносится из трубки. – Мы прочитали вашу рукопись.

– Прочитали?

– Да, и вы знаете, нам есть о чём поговорить с вами.

До сознания начинает доходить, что только что находился на краю гибели, только что чуть не произошло убийство, убийство молодого и талантливого писателя.

И вот Пётр Сапожников, или, как его теперь будет звать весь литературный мир, «Чернокнижник» вальяжно сидит перед редактором и слушает отзыв на свою рукопись.

– Как это ни странно, мне понравилась ваша работа, – говорит редактор.

– Почему, как ни странно?

– Вначале она шокирует. Посудите сами, ведь каждый ребёнок знает, что на дуэли Онегин убивает Ленского, а не наоборот.

– В этом весь смысл, – самодовольно замечает Чернокнижник.

– В том то и дело, – подхватывает редактор, – мы привыкли мыслить по шаблону, шоры закрывают нам глаза, мы неспособны разглядеть всю палитру существующих мнений.

– Я так понимаю, что моя работа заинтересовала вас.

– Можете даже не сомневаться, мы напечатаем вас. Вы знаете, у меня сложилось мнение, что книгу писали два человека, две прямо противоположные личности.

– Так оно и есть. Я спорю сам с собой. Ведь только в споре рождается истина. Один Сапожников приводит одни аргументы, а другой другие.