Безмятежность - Светлана Нилова

 - Мама, ты не понимаешь! Мы же - друзья! Как же они могли говорить про меня такое? Я же – человек, а не ходячие сиськи...  Я никогда не смогу это забыть. Это – предательство. Уедем, мамочка, уедем отсюда!

 - Хорошо, - мамины руки гладили и перебирали мне волосы. – Мы уедем. Только от этого ничего не изменится. Все твои обиды останутся вместе с тобой. Зачем загружать ими «Нику»?

 Вспомнив о «Нике» я снова заплакала. Как же я могла забыть о ней? Вот это и было настоящим предательством. Моим предательством. Всю зиму и лето я проводила с мальчишками, а папа и мама ремонтировали нашу яхту: восстанавливали корпус и переборки, перебирали двигатель, ставили мачту и такелаж и даже заменили обшивку кают, испорченную водой и огнем. Радиорубка сверкала новенькой радиостанцией и ещё какими-то приборами, названий которых я не знала. И всё это сделали мои родители. Без меня. Пока я проводила время с этими … уродами.

 - Я не смогу их простить. Никогда. – Сказала я маме  и подумала, что и себя я тоже не смогу просить.

 - «Никогда» - это очень тяжелое слово. Будь легче, Софи, - летай. Ты же умеешь, - засмеялась мама и поцеловала меня в лоб.

 В этот же день мы стали готовиться к отплытию.

 Погода стояла хорошая, ветер устойчивый, мы шли на парусе легко и стремительно. К тому же нас влекло течение. Оно тоже соответствовало нашему маршруту. Ситка по сравнению с Уналашкой казалась большим городом, но у них всё же было много общего:  горные вершины на горизонте, соединенные острова, озеро посреди города и даже русский храм. При взгляде на этот храм сердце у меня заныло: я опять вспомнила Сэма. Мне было очень плохо без него. Не хватало его кипучей деятельности и восхищенного: «Вау!». И даже его «упс…» можно было простить. Можно было простить всё, кроме… И неизвестно на кого я больше злилась: на Джастина, которого выдумала сама или на Сэма, которого, казалось, знала, как себя. Оказывается, не знала. Чем больше я думала обо всём этом, тем тяжелее мне становилось.

 Чтобы отвлечься,  я вновь начала читать «Три товарища».  Прошлый раз, и позапрошлый, я доходила только до пьяной танцующей старухи и дальше читать не могла. Я не любила пьяных. Если туристы или гости «Ники» выпивали, я безвылазно сидела в своей каюте. Отца я видела пьяным лишь однажды, на Маврикии. Пьяных женщин, а тем более старух, я не видела вовсе. Одолевая Ремарка, я представляла себе это отвратительное зрелище: пьяную танцующую Дину и уже не могла читать дальше. Но в этот раз я перевалила через неё, только чтобы не думать о Сэме и Джастине.

 Поначалу меня очень шокировало то, что все в этом романе пьют ром. Постоянно. Даже Пат. Но постепенно я стала понимать: они не идеальные потому, что живые. Они пьют ром, и выделываются друг перед другом, и не верят, и не понимают своих чувств потому, что настоящие. А идеальный Дик Сэнд, пятнадцатилетний капитан и кумир моего детства – придуманный. Таких как он, не бывает. Его придумал Жюль  Верн, а я придумала себе Джастина, свою первую любовь.

 Когда мы подходили к материку, я уже прочитала «Три товарища» несколько раз и ходила, не расставаясь с книгой, заглядывая туда всякий раз, когда надо было вытеснить из памяти  Джей-Эйча. Я хваталась за книгу, как верующий хватается за библию в минуту искушения или отчаянья.

 Так, с книгой в руке, на палубе «Ники» и застал меня очередной вечер в Ситке.

 Я очень боялась, что мы останемся в Ситке навсегда, но родителям ничего не говорила. Им хватило и моей истерики в Уналашке: «Куда угодно, только отсюда!» Я смотрела на город и  куталась в теплый плед. Отчего последнее время меня пробирает дрожь и становится зябко – никто не знал. Температура в моём организме держалась нормальная, на воздухе – было относительно тепло. Для Аляски лето выдалось даже жарким.

  Папа закончил погрузку топлива, подошел ко мне, кивнул на город.

 - Нравится?

 Я пожала плечами, врать не хотелось.

 - Мне всё равно.

 - Ну, значит, двигаем дальше, - папа подмигнул мне, и от его улыбки сделалось теплее.

 - Прости меня, папочка, - я бросилась к нему на шею. – Ты столько делаешь для меня, а я какая-то… бестолковая.

 Папа подхватил соскользнувший плед, плотнее укутал меня, обнял, потом отстранился и сказал:

 - Следующая вахта твоя, юнга. А сейчас – отдыхать, набираться сил. Утром отходим.

 - Есть, капитан! – звонко отчеканила я и, не удержавшись, привстала на цыпочки и  чмокнула папу в щёку.

22. Астория

 Мы обосновались в устье реки Колумбия, в городке Астория, штата Орегон. Население – десять тысяч человек. Это вместе с нами. Штат Орегон встретил нас утренним туманом.  Самое первое, что я увидела при входе в залив – огромный мост. Он словно бы парил, едва касаясь воды. Позже я постоянно видела его только с другой стороны и навсегда запомнила его силуэт на оранжево-красном закатном небе.

 В Астории мы поселились на Харрисон-авеню. Папа договорился с хозяевами пирса и нам сдали небольшой домик, недалеко от берега. Домик был настолько крошечным, что по размеру напоминал большой гараж, но с широкими окнами. Эти окна выходили на залив и можно было наблюдать и чудный мост, и красивые закаты. Я любовалась ими всё то время, пока мы с родителями жили на Харрисон-Авеню. Но в первые дни нам было не до закатов – мы обустраивались на берегу.

 Дальше шла череда хлопот: надо было записать меня в школу, арендовать автомобиль, купить новую одежду (из прошлогодней я безнадежно выросла), книги. К тому же необходимо было пополнить запасы бумаги, мелков, кисточек и красок, их никогда не бывает много. За всем этим мы отправились в Портленд.

 Я помнила Портленд  - курортный городок в Австралии. Он запомнился мне по левостороннему движению. После плотного автомобильного движения Нью-Йорка, к этому привыкнуть тогда было трудно. Портленд штата Орегон оказался огромным и утомил меня за пол дня. Я не любила ходить по магазинам.

 «Загадка природы: райская пташка залетела к нам с Аляски» - прочитала я в еженедельном выпуске школьной газеты. Рядом с этой статьёй была моя фотография: я была заснята в прыжке, на уроке физкультуры, раскинув руки, словно и правда лечу. Фотография была классная, но я всё равно разозлилась. Посмотрела на подпись под статьёй. Она была та же, то и под фото: Джей – Эйч. Мне сразу стало скверно, словно я съела что-то нехорошее. «И здесь Джей –Эйч!» Я хотела найти его и отругать, что разместил моё фото без разрешения, но никак не могла его найти. Он неуловимо исчезал перед моим приходом. Может быть или даже наверняка, я встречала его в коридорах, но не могла узнать его в лицо. А вот меня, наоборот, все узнавали:

 - О, райская пташка прилетела!

 - Иди к нам, пташка с Аляски!»

 - На Аляске холодно – она зимует у нас!

 Так ко мне приклеилось прозвище «пташка с Аляски» или просто «Аляска»

 Когда же я прочитала статью о себе, то мне захотелось просто убить этого неуловимого Джей-Эйча. Там обо мне было всё: о моих переходных баллах,  о «Нике», о том, что я рисую, люблю спорт и гоняю на велосипеде. И всё это было в таких подробностях, словно я давала ему интервью. В конце концов, я пришла на собрание редакции газеты, чтобы выловить этого злодейского папарацци.

 Когда все были в сборе, я задала свой вопрос:

 - Кто из вас Джей-Эйч?

 Старший из парней посмотрел на часы и сказал:

 - Сегодня опаздывает.

 И тут в кабинет вошел индеец. Настоящий. Высокий, с красновато-коричневой кожей, блестящими черными волосами и пером за ухом.

 Я сглотнула. Одет он был в заношенную рыжую куртку с бахромой на рукавах и такие же штаны.

 Увидев меня, он улыбнулся широкой белозубой улыбкой и протянул мне руку.

 - Джо Харпер, псевдоним Джей-Эйч. А ты – райская пташка с Алеутских островов!

 Я не могла прийти в себя. Я была готова увидеть какого-нибудь прыщавого зануду или очкарика - ботана, но никак не такого красивого парня да ещё и такого откровенного индейца.

 - Так ты – краснокожий? – выдавила из себя я.

 Внезапно в кабинете повисла напряженная тишина, словно я сказала что-то неприличное.

 - Вообще-то да,  – спокойно отвечал индеец. - Только об этом не принято говорить. Не толерантно, знаешь ли… «Краснокожий» – унижает человеческое достоинство. Де-юро так меня имеют право называть мои соплеменники, но даже они предпочитают называть друг друга «не-нуро» - люди.

 Я была смущена и подавлена, щеки горели, словно их натерли перцем.

 - Тем не менее, я тебя прощаю. Надеюсь, мы подружимся,- закончил свой монолог Джо.

 - Я пойду, - пискнула я и как пробка вылетела в коридор.

 Через два дня в школьной газете вышла статья о толерантности. Ни моё имя, ни имя Джо Харпера там не упоминалось, но статья была стыдной. Словно я специально унизила человека из- за цвета его кожи. Но ведь это было не так! Я всегда равно общалась и с ребятами-алеутами в Уналашке, и разно национальными детьми Гавайев, и с коричневой, как молочная шоколадка, Туа. Мне даже нравились коричневые люди. Коричневые, но не черные. Потные руки того негра, с Ямайки, зажимающие мне рот, мне не забыть никогда.  Но здесь… И как у меня вырвалось это: «краснокожий»? Но ведь и Джо тоже хорош: «Я тебя прощаю!». Мог бы и не прощать. Нужно мне его прощение. «Подружимся» - на кой сдалась мне его дружба?