Литературная Газета 6271 ( № 16 2010) - Литературка Литературная Газета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Явление Cоколова
Искусство
Явление Cоколова
СЕМЬ НОТ
Юрий ДАНИЛИН
Родной город он традиционно навещает по весне. Связано ли это с днём его рождения, как утверждают многие, не знаю. Не спрашивал. Да это и не важно. Важно, с чем приехал. Программу не объявляет до последнего. Выбор произведений никогда не объясняется и не комментируется. «Так сложилось», – говорит он. Исчерпывающее заявление. Я приезжаю за несколько дней до концерта и с удовольствием наблюдаю уже привычную картину: на сцене полуразобранные «Стенвеи» и задумчиво изучающий их достоинства и недостатки Евгений Георгиевич Адамов. Никто в России не может соперничать с ним в этом деле. Его вполне можно называть Стенвей Георгиевич, так как никаких секретов сложнейший механизм для него не представляет. Он знает всё. Потому кротко и терпеливо переносит все претензии исполнителя. Всегда соглашается. Делать-то всё равно ему. А он и без претензий знает, на что можно рассчитывать с тем или иным инструментом. Рояли и мастер в ожидании маэстро. «Скорее бы расстреляли», – вполне добродушно говорит мне Евгений Георгиевич. Не произношу вслух, но думаю, что как раз за этим дело не станет. Всё обретает скорость и смысл, когда в зал врывается Соколов. Именно врывается – сказывается нетерпение ситуаций без инструмента. Будь его воля – он возил бы его и в метро. Замечу, кстати, что выдающийся пианист современности не гнушается этим видом транспорта, как некоторые «гордые» соотечественники.
На сцене тем временем раскидываются личные вещи. И это тоже традиция: всегда используются три стула. Не больше и не меньше. Первый занимают свитер и часы. Второй – куртка. Третий – портфель. Пиджак доверяется роялю. Порядок этот никогда не нарушается. Далее – рояль. Смысл его долгих репетиций – выбор инструмента. Сейчас их на сцене два. Подолгу играет на каждом одни и те же отрывки. Иногда общается с присутствующими. Мы с Евгением Георгиевичем нахваливаем новый «Стенвей», нам кажется, что он просто предназначен для исполнения Баха. «Да, – говорит Соколов, – очень хороший, такой ровный, гладкий, сам играет…» То ли похвала, то ли осуждение? Чувствую, скорее, осуждение. Отвлекать его в эти ответственнейшие минуты никто не рискует. Евгений Георгиевич отпущен обедать. Завершения предконцертной прелюдии не видно…
Вот срочно потребовалось поменять инструменты. Оглядывается, а на сцене никого – все помощники исчезли. Но его это не останавливает. Ужаснувшись увиденному, филармонические люди за кулисами говорят: «Гриша сам рояли катает…» Его здесь многие запросто называют Гришей. Он строгий человек и никакого панибратства не терпит. Но на «Гришу» реагирует спокойно и сам всех зовёт по именам, как людей родных и давно знакомых. Что, в общем-то, так и есть.
Слухи о его нелюдимости явно преувеличены. В короткие паузы репетиции охотно общается на все темы, кроме музыкальных. Рассказываю о новом поезде «Сапсан», на котором приехал. Кто-то замечает: «А народ им недоволен». Соколов тут же откликается: «Потому что отменили пригородные электрички». Знает. Вот вам и нелюдимость.
Почему не говорит о музыке? Потому что играет. Сам мне сказал: «Музыкант играет все двадцать четыре часа в сутки. И необязательно за инструментом». Мера его личной ответственности перед концертом – беспредельна… За несколько часов до начала концерта инструмент ещё не выбран…
В программе апрельского выступления – Бах, Брамс и Шуман. С первыми тактами Партиты № 2 Баха понимаешь, что ничего подобного ни у кого из ныне здравствующих пианистов не услышишь. В баховских сочинениях его индивидуальность проявляется более всего. Глубокий, проникновенный монолог, обдумана каждая нота, ощущение исповедальное, интимное. Повторить это невозможно. Наверное, в каждом выступлении – уже что-то другое. Мы говорили с ним об этом накануне, и пианист подтвердил: меняемся мы сами, меняются и, казалось бы, давно знакомые тексты… Он не любит перевода музыкальных впечатлений в речевые. И категорично сообщил мне, что если этот перевод возможен, то музыки не было… Не знаю, читал ли он роман «Пропащий» замечательного австрийского прозаика Томаса Бернхарда. Там один из героев, перспективный музыкант, прерывает карьеру, услышав «Гольдберг-вариации» в исполнении Глена Гульда. Слушая Соколова, понимаю, как правдива эта история…
Любая программа у него очень хорошо продумана. У нынешней, по моим ощущениям, какое-то особое предназначение. Она не столько эмоциональна, сколько интеллектуальна, философична. Порывистый, как сама мысль, яркий Брамс (исполнялись Фантазии, соч. 116) и драматичная, наполненная отчаянием Соната фа минор Шумана, как мне показалось, наиболее значимая для пианиста в этой программе, сыгранная потрясающе, с таким пониманием сути, так взволнованно, так мощно, что поневоле подумаешь – она близка пианисту особенно, по каким-то неизвестным никому ощущениям. Возможно, именно о них он и хотел поведать всем нам. Музыка тем и хороша, что толкований нового яркого выступления Соколова будет столько, сколько слушателей вместил на этот раз Большой зал Питерской филармонии.
Жаль, что только один раз в году есть возможность слышать одного из самых интересных музыкантов нашего времени. Записей его вы тоже не обнаружите – как сам пианист признался, виноват только он: долго держит их у себя. Не хочет выдавать не лучший вариант. По выбору рояля догадываюсь, что дождёмся появления дисков не скоро…
Он живёт удивительной жизнью, в которой нет места суете, болтовне, тусовкам и прочим благам цивилизации. И он по этой цивилизации не скучает. Может быть, и поэтому каждый его концерт – исключительное событие. Жаль, редкое…
А инструмент для концерта был выбран старый. Наши советы пианисту не пригодились.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Чёрное – с белым, белое – с чёрным
Искусство
Чёрное – с белым, белое – с чёрным
РАЗБОР
В театре «Школа современной пьесы» зрителя спровоцировали взглянуть на хрестоматийную, раскатанную на цитаты пьесу через своего рода дихотомический фильтр. На этой сцене «Горе от ума» стало «Русским горем».
Иосиф Райхельгауз в очередной раз сыронизировал над названием собственного театра, которое сам же когда-то и придумал. Снова современность пьесы для него не датой написания определяется.
«Горе от ума», признанное одной из величайших пьес русской драматургии, по традиции понуждает постановщика и его единомышленников пробовать как можно детальнее препарировать текст, дабы полифоничность его всякому зрителю ясна была. Даже в последнем ряду галёрки. Райхельгауз со товарищи, в числе коих композитор Сергей Никитин и человек-универсал Вадим Жук, отправили полифоничность в отставку и затеяли свою игру со знаменитой грибоедовской пьесой. Никитинская музыка, уже известная как «Александра», и совершенно новая, классическое «Русское поле» и даже государственный гимн стали оправой для едких, порою циничных строк Вадима Жука. Чего стоит одно только «Славься отечество наше дымящее»! Нет, «Русское горе», конечно же, не капустник. Хотя именно к такому заключению придут многие из тех, кому каноническая классика милее импровизаций на тему. Но сегодняшняя жизнь слишком рьяно таранит многострадальную классику, чтобы не обращать на это внимания.
О том, что это именно игра с комедией, а не она сама в своей первозданности, зрителей предупреждают честно и сразу. Режиссёру играть с классикой не привыкать. «Чайка» у него и в виде детектива существует, и в виде оперетты. Чеховское «Предложение» («А чой-то ты во фраке») – так и вовсе опера-балет. Так что претензии к отсутствию некоторых действующих лиц, прославленных монологов и даже целых сцен, как говорится, не принимаются.
В сегодняшних реалиях в отличие от времён не столь отдалённых ни один из грибоедовских персонажей не монохромен. Чёрного и белого, в разных, естественно, пропорциях, хватает в каждом. Включая и Александра Андреича Чацкого. Согласитесь, человек действительно большого ума далеко не всеми в своём окружении воспринимается как господин, приятный во всех отношениях. И сегодня, как и двести, и сорок лет назад, обладателям ума (не путать с хитростью, практической смёткой и прочими столь востребованными ныне свойствами) в «отечестве нашем дымящемся» живётся не слишком счастливо. Ни в конкретно-материальном, ни в отвлечённо-творческом значении этого трудноопределимого понятия. Желающих убраться «вон из Москвы» среди них не становится меньше.
