Искры - Михаил Соколов

Много задавал себе Лука Матвеич тревожных вопросов и мучительно искал ответа на них. Большую, великую ответственность готовился он принять на себя, как руководитель штаба будущего восстания. Он видел: час истории, который предсказывали большевики, уже бьет и пролетариат России поднялся на смертельную схватку с вековечным врагом своим. И он мысленно говорил себе: «Да, час истории бьет. И пусть благословит нас пролетариат и весь трудовой народ: мы начнем битву. Начнем, чтобы победить».

— Военные считают такую погоду самой хорошей для выступления. Как ты думаешь, правильна такая мысль? — спросил он у Леона.

— Думаю, что правильна, но можно спросить Егора, он сейчас придет, — ответил Леон, стоя возле висевшей на стене карты города и делая на ней пометки карандашом.

— А как ты думаешь, — спросил он, — стоит ли Рюмину поручать командование дружиной? Боюсь я за него.

Лука Матвеич подумал, ответил:

— Как тебе сказать? Он экспансивен, как женщина, живет нервами и может потерять голову при неудаче. Я бы поручил ему что-нибудь ударное, например, командовать группой бомбистов. Вообще же мне кажется, что теперь этот человек пойдет с нами до конца. Я верю в его честность.

Леон не стал возражать и только подумал: «Быть может, он и прав. Честный человек пойдет сейчас именно до конца».

Когда стемнело, пришел Егор Дубов. Леон заметил, что он чем-то взволнован, и спросил:

— Что случилось, Егор Захарыч?

— Да все то же самое, — ответил Егор, — пытаются убрать меня и мою сотню из Югоринска. То под суд грозятся отдать за сочувствие вам, рабочим, то… Сегодня вот приказано сняться, погрузиться в вагоны и прибыть в Черкасское.

Лука Матвеич медленно ходил по комнате и, расстроенный тем, что телеграфисту Кошкину все никак не удавалось связаться с Москвой, в который уж раз повторял про себя: «Надо выступать. Провести митинги и выступать. Или будет поздно».

— Ну и что вы решили делать? — спросил он, уловив только последние слова Егора Дубова.

— Я ответил начальству, мол, дорога бастует, а своим ходом кони не дойдут, потому — подковы у них совсем негодные.

Лука Матвеич удовлетворенно качнул головой:

— Правильно ответили, находчивый вы, — и снова задумчиво Зашагал по комнате.

Вошли Лавренев, Рюмин, Ткаченко, и комната наполнилась оживленными голосами. Лука Матвеич расспросил каждого о ходе подготовки боевых дружин и подошел к Егору Дубову, стоявшему возле карты и объяснявшему Леону, как лучше напасть на город.

— Конечно, надо непременно зайти оттуда, откуда атаманцы вас не ожидают. А ждать они будут с поселков. Далее: надо не всеми силами идти вместе, а разбиться на части и атаковать в одно и то же время все места, какие вы хотите захватить, — наставлял Егор, потом снял со стены карту и спросил — Сколько у вас штыков, ежели не секрет? Какое оружие имеют люди?

— Пока имеется до пятисот человек, но будет больше, — ответил Леон.

— Тогда попробуем наступать пятью сотнями, — сказал Егор и, распахнув шинель и блеснув крестами, опустился на стул и начал намечать на карте схему расстановки дружин перед боем. Он говорил с живостью, убеждая, почему так, а не иначе надо действовать, возражения отводил легко, и видно было, что он хорошо знал то, о чем говорил. Перед Лукой Матвеичем ясно вырисовывалась картина будущего сражения, и он думал: «А что, если взять Егора начальником штаба?»

Не успел Лука Матвеич посоветоваться с Леоном об этом после ухода Егора Дубова, как явился Кошкин и на словах передал сообщение неизвестного телеграфиста:

— В Москве вот-вот начнется что-то особенное…

— Так, — задумчиво произнес Лука Матвеич. — Продолжайте держать связь с Москвой… Вихряй молчит?

— Да, я и забыл, — спохватился Кошкин. — Вот депеша от него. Вы уж тут сами разберитесь, что к чему, а я ничего не пойму.

Лука Матвеич взял телеграмму с поздравлениями, приветствиями и обещанием доставить в подарок два ящика апельсинов и понял, что Вихряй везет оружие и скоро прибудет в Югоринск.

На следующий день на закрытом заседании Совета был поставлен на обсуждение вопрос о политической стачке и о вооруженном восстании. В разгар прений охрана Совета доложила, что пришли анархисты и требуют впустить их в здание. Анархистам разрешили войти, и тогда они потребовали предоставить в Совете место их представителю.

Лука Матвеич ответил:

— Совет — это боевая организация пролетариата, поставившая перед собой достижение определенных политических целей. Анархисты же не признают политической борьбы, и поэтому в Совете им делать нечего. К тому же представителей в Совет выделяют определенные политические партии, а анархисты никогда таковой не были.

Совет постановил отклонить просьбу анархистов, и они ушли, ругаясь и крича на все здание.

Закрытое заседание Совета приняло постановление об объявлении политической стачки с тем, чтобы перевести ее в вооруженное восстание, как только наступит благоприятный для этого момент.

Совет одобрил предложенный Леоном проект воззвания к населению города и окружных хуторов и слобод, к солдатам и казакам с призывом присоединиться к рабочим и выступить на последнюю, решительную схватку с самодержавием.

Ряшина и Кулагина на заседании не было, а сторонники их, рядовые меньшевики, присоединились к большинству депутатов.

В этот же день приехали Чургин, Александров, представители Советов соседних заводов, и Лука Матвеич занялся с ними разработкой плана совместного выступления.

Стачки вспыхнули сразу на заводах Суханова, Юма, Бельгийского акционерного общества, на шахтах всего центрального каменноугольного района, в железнодорожных мастерских. Казалось, какая-то невидимая исполинская рука одним ударом вдруг рассекла главную жизненную артерию, и все замерло. Притихли домны, погасли печи, умолкли станы, машины, паровозы, опустели подземные галереи. Потом закрылись магазины, прекратили работу почта и телеграф, лесные биржи, банки, и вся деловая жизнь была парализована.

Лука Матвеич медленно ходил возле телеграфиста Кошкина и курил трубку. Кошкин сидел за столом, единственный телеграфист во всем холодном, опустевшем здании, — тонкий, в своей большой фуражке, в длинной Черной шинели, — и смотрел на телеграфную ленту с многочисленными черточками и точками.

— Доменный… мартеновский первый… второй… прокатные четыреста… двести сорок… рельсобалочный стали… Рабочие собирают митинг… Александров… — читал он с невозмутимым видом и спросил: — Все понятно?

— Понятно… Вызывай Москву. Москву надо немедленно, — в который раз повторил Лука Матвеич.

Кошкин повернул голову к аппарату и опять монотонно стал читать депеши с соседних заводов и шахт:

— Русского общества… Петропавловская… Паромова… стали… Остальные решают… Идут митинги… Следующая передача через два часа… Чургин… Слышали? — вновь спросил он у Луки Матвеича.

— Слышал, все слышал, дорогой, но не слышу Москвы. Вы думаете связываться с Москвой? — теряя терпение, спросил Лука Матвеич и сел на угол стола.

Кошкин как бы вытянулся, тонкая, конопатая шея его стала длиннее, и, застыв в таком положении, он начал выстукивать позывные.

— Воронеж… Воронеж… Петя… Говорит Кошкин, говорит Анатолий… Жду голоса Москвы, родной… — выстукивал и вслух медленно выговаривал Кошкин, но никто ему из Воронежа не отвечал. Тогда, просидев у аппарата несколько долгих минут, он сел за другой аппарат и начал выстукивать, тихо говоря как бы сам с собой:

— Харьков… Харьков, Сергей… говорит Анатолий… Дай Москву. Умоляю дать Москву…

Лука Матвеич ждал, ждал и наконец пошел в Совет.

В городе шли митинги. Союз булочников собрал своих членов возле пекарни. Союз парикмахеров — возле центральной парикмахерской, социалисты-революционеры собрались в клубе инженеров. Ряшин и Кулагин выступали, где было какое-нибудь скопление народа, — возле городской бани, возле магазинов, на базаре. Анархисты появлялись всюду небольшими группами, читали свои листовки и, если никто не вступал с ними в споры, мирно исчезали.

По улицам, как шакалы, бродили члены «Союза русского народа», прислушивались, присматривались к ораторам и шипели:

— Бей жидов и анархистов!

На главной улице на них напали анархисты и избили в кровь.

Возле здания Совета шел митинг рабочих, но здесь были и служащие, и кустари, и мелкие торговцы, и даже гласные Городской думы. Лука Матвеич выступил с речью о забастовках на окружных заводах и шахтах и о задачах Советов В революции. После него говорили Рюмин, Ткаченко, Лавренев, а когда на табурет взобрался дед Струков, в толпе мелькнула голова в большой фуражке.

— Кошкин, — сказал Лука Матвеич и поднял руку, чтобы телеграфист увидел его. Но Кошкин и сам видел его и пробирался к трибуне.