Верю – не верю - Марина Полетика

Тем более, что и тетя, и ее подруга совершенно правы: жить с этой ситуацией становится с каждым днем все труднее. Почти невозможно.

– Да, и вот еще что, – добавила Милица Андреевна в спину уже уходящей Веры. – Я думаю, для вас это главное: скорее всего, в краже виновен не Вадим. Или я ничего не понимаю в жизни.

В зеленой комнате без углов, имевшей успокаивающую форму кабачка, в тяжелых зеленых креслах дремали люди с зелеными лицами. И невозможно было понять: то ли такой странный отсвет дает окружающий интерьер, то ли обстановка подобрана озорником дизайнером в тон физиономиям посетителей. Окна скрывали тяжелые, болотного оттенка портьеры, и было не разобрать, какое время дня или ночи там, за стеклом. Комнату заполняла красивая музыка, которой место – в сияющем филармоническом зале, а не в этом зеленом болотце. Но ничего не поделаешь, и музыка жила, трепетала в тесном замкнутом пространстве, взлетая к потолку, парила там и осторожно присаживалась на спинки кресел, заглядывая в лица людей.

Музыкант, сидевший за фортепиано, осторожно снял руки с клавиш, помедлил. Как бы нехотя повернулся к зеленым людям – они не подавали признаков жизни. Впрочем, один из них, тощий потрепанный мужик в годах, всхрапнул и поднял голову.

– Чего, уже все? Я, блин, как дурак: пока шум какой или телик – сплю, хоть стреляй, а выключат – все, от тишины сразу просыпаюсь.

От его голоса завозились и другие, стали потягиваться и ворчать.

– Почему у вас тут все зеленое, я давно хотела спросить? – зевая и растирая щеки руками, протянула сильно накрашенная брюнетка. – Просто ужас какой-то, из-за этого у меня ужасный цвет лица.

Единственная дама в компании джентльменов, наверное, ждала от них галантного опровержения своих опасений, но – увы.

– Гы-ы! У нас у всех, блин, ужасный, – захохотал парень в спортивном костюме. – И не от этого… как ты там сказал?

– Грига, Эдварда Грига, – поспешно ответил пианист.

– Ну, короче, не от этого, дорогуша, а сама знаешь от чего! – закончил парень, иронически рассматривая брюнетку.

Дама обиженно отвернулась.

– Зеленый цвет используется при лечении нервных болезней, – сообщил пианист. – Он помогает больному… то есть человеку контролировать свои поступки. Вот поэтому и зеленое…

– Слушай, – прервал его парень, – а в эти погремушки, как их? Будем стучать?

– Маракасы, – терпеливо поправил пианист. – Будем. Композитор Равель. «Болеро». Отрывок.

Зеленые люди, оживившись, разобрали лежавшие на столике с оливкового цвета столешницей маракасы и приготовились аккомпанировать.

«Болеро» в отличие от «Лирических пьес» Грига воспринималось гораздо живее.

– Послушайте… Как вас? Вадим… можно без отчества? – Окончательно проснувшаяся брюнетка блестела глазками и была полна энтузиазма. – А отчего вы все классику играете? Нет, я помню, нам объясняли, но ведь сколько можно – который день уже. Ведь не все же любят классику. А вот вы, например, романс можете сыграть? Нет?

– Могу, – смутился пианист. – Конечно, отчего же…

– Ну так давайте! – И брюнетка, не дожидаясь его согласия, затянула неожиданно низким голосом, пересев на спинку соседнего кресла и кокетливо поглядывая на сидевшего в нем двухметрового мрачного дядьку, который, казалось, и говорить-то не умеет: – Гляа-адя на луч пурпурна-ава зака-ата, ста-аяли вы на берегу-у Невы-ы…

– Вы руку жали мне-е, промчался без возвра-ата тот сладкий миг, его забы-ыли вы! – неожиданно подхватил детина, и в его крохотных темных глазках промелькнул оттенок смысла.

– Зачем же так любить меня кляли-ись вы?! – наддала брюнетка и отчаянно замахала пианисту, мол, давай, чего сидишь, как пень. – Ба-аясь суда, ба-аясь людской ма-алвы…

Остальные тоже посмотрели укоризненно – у людей душа поет, а ты подыграть не можешь? И пианист, тяжело вздохнув, положил руки на клавиатуру.

Допели, отдышались. Брюнетка смотрела на верзилу влюбленными глазами.

– А я ведь вас сразу узнала, – кокетливо произнесла она. – Еще в первый день. Вы Ларионов, да? В жизни вы ничуть не хуже, чем на афишах. Даже лучше.

– Бли-ин! А я-то думаю, откуда?! – хлопнул себя по бокам любитель спать под телевизор. – Я же на концерте вашем был, и дисков полно, в машине слушаю! То-то я смотрю, блин, надо же, как похож мужик! Только я думал – вряд ли такой человек, как Ларионов, будет с нами… лечиться. Я думал, вы в Москве или за границей где.

– Думал он… Времени нет по заграницам мотаться, – процедил верзила, явно не испытывавший особого счастья от обретения поклонников своего творчества именно в этом месте и в это время. – Мне быстро надо. Гастроли, и все такое. Пока говорить не могу, чтобы журналисты не пронюхали. А у вас голос ничего, – галантно добавил он, повернувшись к брюнетке. – Я вот не хотел, а потянуло.

– Ну кто бы мог… подумать! – протянул парень в спортивном костюме, не подобрав другого слова. – Пацанам расскажу – не поверят! А вы можете «Окурочек» спеть? Я его могу сто раз слушать!

– Щас. Разбежался, – усмехнулся Ларионов. – На концерт приходи. А вообще давайте заканчивать, мне еще позвонить надо.

Он направился к выходу, галантно подхватив за локоток ошалевшую от привалившего счастья брюнетку. За ним потянулись остальные. В дверях их встречал и провожал лучезарной улыбкой уже давно, оказывается, стоявший тут главный врач Михаил Семенович Либерман. Однако когда комнату-кабачок покинул последний посетитель, улыбка на лице начальства погасла, как перегоревшая лампочка.

– Вадим Сергеевич, почему вы себе опять позволяете… – начал Михаил Семенович, но вдруг заметил, что в одном кресле все еще продолжает сидеть пациент – худой, неприметный мужчина лет шестидесяти. – Вадим Сергеевич, зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет, мне надо с вами побеседовать.

– Хорошо, – тихо пообещал пианист, не глядя на главврача. – Я зайду. Прямо сейчас.

Главный врач удалился вместе со своим невысказанным возмущением.

Вадим Сергеевич бережно закрыл крышку фортепиано и принялся лавировать между столиками и креслами, собирая в сумку маракасы. Мужчина поднялся, чтобы ему помочь.

– Простите пожалуйста, вы – Вадим Давыдов? Я по вашей игре просто обязан был догадаться. Я сам в оркестре… Вот, на пенсию вытолкали, место было нужно протеже директора. Его и взяли, без всякого конкурса. А я вот… Меня сюда дочь с зятем привезли, чтобы я, в общем… У меня зять большой человек, в мэрии работает. Я очень, очень рад! Кто бы мог подумать?!

– Простите, вы ошиблись, – прервал его восторженную болтовню пианист, торопливо запихивая в сумку ноты. – Я просто однофамилец. У того Давыдова отчество, кажется, Константинович. Нас всегда путают. Совпадение. Извините, меня ждут. Всего доброго!