Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Надо попросить тетю Катю, — хмуро говорю я.
— Где же мы ее отыщем, в этакой толпе? — слабо возражает мама. — Да и занята она сейчас…
— Ничего, найдем, — уверенно отвечаю я. — Она так кричит, когда с кем-нибудь торгуется, что весь толчок слышит.
Мама слабо улыбается и, подумав, соглашается:
— Хорошо, пойдем, поищем…
Толчок — это тесная площадка в дальнем углу базара, у самого подножия горы. Никаких построек здесь нет. Барахольщики — так называют всех тех, кто занимается куплей-продажей подержанного тряпья — устраиваются рядами прямо на земле, разложив вокруг себя свой разноцветный товар, другие же, обвесившись им с ног до головы, предпочитают потолкаться в самой гуще толпы, переходя с места на место. Эти быстрее находят покупателя и расторговываются тоже быстрей, чем сидячие. Говор здесь громче и горячее, ряженье идет насмерть: кто кого убедит — торговка покупателя или покупатель торговку.
Тетю Катю мы нашли действительно по голосу. Трубный, с надсадной хрипотцой, он выделялся своей напористостью и стремительностью. Тетя Катя убеждала какую-то длинную тетку в зеленой кофте в том, что костюм Маринки, у которой лицо в конопушках, как воробьиное яйцо, еще не поношен, а если и надеван, то всего один-единственный раз.
— …да ты помни, потри — не мнется, чистейшая-расчистейшая шерсть! — оглушительно орала тетя Катя и перед самым носом растерявшейся зеленой кофты мяла и терла неказистый Маринкин костюм. — Ему же сноса нет, бабочка! А пошит как! Гляди, снутре-то, все швы шелковой ниткой забраны, кресто-ом!.. А подкладка какая! Саржа высшего сорта! Помнишь, сколько стоил метр такой вот саржи до войны? Вот то-то и оно, что ты не помнишь… Бери, милая, бери, не прогадаешь. Еще спасибо скажешь! Кому берешь-то? Мужику, сыну?
На совершенно ошалелом лице покупательницы появляется стеснительная улыбка.
— Мужу, — отвечает она. — Из госпиталя пришел…
— Ба! Радость какая! Мамынька моя родненькая! — вопит тетя Катя, будто это к ней вернулся муж из госпиталя. — Да я на твоем месте и торговаться не стала бы! Что ты, милочка! Муж вернулся, а она трясется над каждой копейкой — это для мужа-то! Да я ни в жисть не торговалась бы!.. На, бери, пятьдесят рублей скощаю, и это последнее мое слово. Жалеючи твою радость, в убыток себе отдаю! Бери, бери, чего там!..
Тетя, Катя ловко свернула брюки и пиджак в аккуратный сверток и сунула в руки своей жертвы. Прижав его к плоской своей груди, та начинает отсчитывать деньги. Тетя Катя принимает их, пересчитывает и говорит на прощание:
— И не беспокойся, милочка, мужик довольным будет. Пусть носит на здоровье…
Мы подошли к тете Кате.
— А-а, — увидев нас, протянула она и спросила: — Видела, Верочка, дуреху? Ну, что за костюмишко тот был? Названье только костюм, а так… ни в зуб ногой, ни в рыло лаптем, тряпка и боле ничего… Сперва думала: не продам, а тут подвернулась эта оглушенная селедка и — клюнула… Жалко, конешно, бабенку, да что же делать-то? Ну, а вы что? Аль не взяли, картошки-то?
— Дорого, — ответила мама и чего-то застеснялась, покраснела. — Такие деньги просят, ужас прямо.
— Ах ты, бедолага, — вздохнула тетя Катя. — Придется помочь тебе. Вот водички испить бы — в гло́тке пересохло, пока рядилась… — И, глянув на меня, вдруг сердито добавила: — А ты чего за мамкину юбку держишься? Взял бы лучше ведро, да торговал холодной водой… По рублю за кружку вполне можно брать — в такую жарищу каждый купит, не поскупится…
— Что ты, Катюша, — возразила мама. — Тут такого насмотришься…
— Глаза не лопнут, — быстро ответила тетя Катя. — Пусть учится жить, не маленький уже… Ну, пойдемте, купим картошки для вас…
19
О предложении тети Кати я рассказал Арику и Вальке Шпику.
— Вы понимаете, сколько денег можно выручить! — воскликнул я, стараясь завлечь друзей. — И за что? За воду!
Арька с сомнением покачал головой.
— Хм… За воду и — деньги… Думаешь, будут покупать?
Не верил в затею и Валька.
— Если бы газировку, как до войны, или ситро, тогда бы еще можно, а то простая вода… Прогоришь и вылетишь в трубу — это уж точно. — Так сказал Валька, повторив чьи-то слова про трубу. Шпик верен своим привычкам.
Я продолжал доказывать:
— А жара? А духота в толпе? На базаре так много говорят и кричат, что в горле поневоле пересыхает… Нет, попробовать стоит!
Неожиданно согласился Валька Шпик:
— Попытка не пытка, давайте попробуем.
— А как же я? — тихо и немного грустно спросил Арик. — У меня еще нога не зажила. От палки я освободился, а ступать еще больно.
— А ты смелей наступай, — посоветовал Валька. — Вон дядя Вася Постников на протезах учится ходить… По двору! Упадет, поднимется и опять шагает… Губы до крови искусал, а не сдается. Говорит: буду ходить! — Маленькие глазки у Вальки начинают блестеть. — Вот человек! Ничего не признает: ни боли, ни усталости… Ходит, ходит, сядет, снимет протезы, сунет свои культи в ведра с водой и стонет… Жутко прямо! А потом опять обуется и — пошел. И командует себе: левой, правой!.. А Киселиха крутится около него, машет руками и приговаривает: «Васенька, отдохни, измучился, чать, полежал бы…» У-у, как он посмотрит на нее, так она сразу и прикусит язык… А ты… «ступать больно».
Арик задумчиво накручивает чубик на палец, смотрит в темный угол чердака.
— Ну, как решим, пойдем воду продавать? — спрашиваю я.
— Я пойду, — отвечает Валька.
— Я тоже, — говорит Арик.
— А нога? Дойдешь?
— Попробую.
— Договорились.
…Вечерело, солнечные желтые лучи вливались к нам прямо через чердачный проем. Работу мы уже закончили и ждали Пызю. Он давно должен был прийти, но его не было. Вальке надоело ждать.
— Пойду домой, — сказал он. — Шамать хочется.
— Подожди, — остановил я его. — Ты помогал нам и должен получить свою долю.
— Ты скажешь, — ответил Валька Шпик. — Нужны мне Пызины рублишки… Пойду, а то мне отец такого дрозда пропишет — будь здоров!
И ушел. Вот он какой — Валька Шпик. Другой на его месте остался бы, а он… И что за человек?..
Мы с Ариком подождали еще немного, потом он сказал:
— Сходи за ним, что ли…
— Ладно.
Не могу никак привыкнуть — вылезу из чердака и пьянею от свежего воздуха, глотаю его открытым ртом, жмурюсь от солнца. Сижу на перекладине лестницы, смотрю вокруг, будто только-только на свет появился, и все поет у меня в груди
