Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто его убил? Не нашли того человека. Но убил его враг — хитрый и жестокий. Я, тогда еще мальчишкой, поклялся отомстить за отца… И я мщу и буду мстить, пока бьется мое сердце.
Моего отца, а твоего деда, как ты знаешь, похоронили на том месте, где сейчас Ленинский парк. Потом, спустя много лет, там поставили монумент. Сходи, сынок, туда, поклонись от меня моему отцу, скажи ему, что хорошо, мол, бьется с врагами его сын, еще один орден получил за это от нашей родной Советской власти.
Не забывай и ты деда, навещай его почаще…»
* * *
Вечером, когда я уже был в постели, к нам пришла тетя Катя. Посмотрел я на нее и не поверил своим глазам. Она или не она? Гладко причесанная — волосы пышным узлом на затылке, в новом простеньком платье, разрисованном мелкими белыми листочками неведомых растений, с цветастым легким платком на плечах, она светилась какой-то торжественной и смущенной радостью. Исчезли резкие морщинки на лице, над переносьем, около уголков рта и глаз. А как молодо блестели ее глаза — прелесть прямо! И ничуть она не толстая — просто полная, даже стройная: плечи широкие, сильные, голову держит прямо. Да и вся она будто стала выше… Что это такое произошло с ней?
Тетя Катя заговорила, и я поразился опять — не ее, не Киселихин голос! Слова выговаривает неторопливо, льются они спокойно и плавно, без той сокрушающей напористости, с какой выпаливала она их на базаре, торгуясь.
— Не помешаю? — спросила она маму.
— Что ты, Катюша, проходи, пожалуйста, чайку подогрею, если не откажешься…
Я чувствую, мама тоже удивлена поздним посещением тети Кати, но не хочет показать этого.
— Нет, не нужно, Верочка, какой сейчас чай… На минутку зашла, боюсь, потревожила вас, — и, посмотрев в мою сторону, спросила:. — Спишь, Василек?
Я не ответил. Тетя Катя смешалась, вздохнула, потом спросила:
— Пишет Петр?
— Сегодня Василию прислал… Орден получил.
— Правда? — обрадовалась тетя Катя и добавила: — Счастливая ты, Верочка…
— Какое же тут счастье… — У мамы горестно шевельнулись брови и чуть-чуть подвинулись навстречу друг другу, выдавив складочку над переносьем. — Изболелась я вся, Катя…
Мне хорошо наблюдать за ними, кровать моя стоит в темном уголке, одеяло я натянул на голову, оставив узкую щелку, чтобы видеть. Свет из-под абажура падает на лицо мамы и тети Кати, освещает их ровно и мягко.
Тетя Катя кивает в мою сторону и тихо спрашивает:
— Спит?
— Спит. Набегался за день-то…
— На базаре его нынче видела, — улыбается тетя Катя.
— На базаре? Что он там делал?
— Воду продавал…
— Катюша! — Мама всплеснула руками. — А я и не знала… Деньги отдал, а где взял, не сказал. Думала, у Пызнякова заработал…
Я с напряжением слежу за лицом мамы. Какое оно печальное сейчас! А мама продолжает:
— …нельзя, Катюша, так, я же говорила тебе… Пойми, к чему может это привести… Ведь он людей обкрадывает…
Я крепко-накрепко зажмурился, даже дышать перестал… Вот, значит, я чем занимался, выхватывая рубли у желающих попить воды!..
Тетя Катя положила руку на мамину:
— Не волнуйся… И не ругай мальчишку… Он поймет, должен понять, объясни только-ему… — Тетя Катя покачала головой. — И мне, дурище, досталось нынче от Василия Постникова… Пришла к нему убираться, рассказываю, как на базаре торговлишку вела… А он слушал, слушал, да как цыкнет: «Не смей, — говорит, — рассказывать про эту гадость!» И начал, и пошел… Себя, говорит, позоришь, имя свое потеряла — Киселихой все кличут, память Яшину позоришь… Да как же, говорит, тебе не стыдно, где твоя совесть? А я стою и горю вся, будто на меня кипяток льют, слова вымолвить не могу… Ну, покричал это он, успокоился… А потом — слышь, Верочка, а потом, — тетя Катя снизила голос до шепота, — и предлагает мне: давай, говорит, Катюша, поженимся, жизнь новую налаживать — не такие мы еще старые… Попортил ее немец и у тебя и у меня, сложим наши беды в одну квартиру, да и посмотрим, как одолеть их, лучше все наладить. Я так и обомлела вся! Гляжу на него: шутит он аль правду говорит? И не пойму: глаза у него смеются, а лицо сурьезное. А он напирает: ты, говорит, Катюша, не бойся, что у меня нет-ног, ходить я почти научился, на работу на днях устраиваться буду, так что заживем мы с тобой на славу… Ну, тут уж я совсем опешила. Подумать мне надо, отвечаю, больно уж скоропалительно все получается. Правильно, подумай, говорит, а потом скажешь… Вот и не нахожу себе места, Верочка: смятение у меня в груди и а голове… Не соображу никак… Ведь дело-то какое!.. А вдруг, думаю, Яша вернется, тогда что делать?.. Ох-хо-хо-хоньки… Что ты мне присоветуешь? За тем и пришла к тебе…
Я повернулся к стене и не слышал, что ответила мама. Мне было немножко обидно за дядю Васю. И грустно. Конечно, они поженятся — чего уж там! — и все тогда пойдет по-другому: и у них, и у меня. Тогда в квартире дяди Васи станет хозяйкой тетя Катя…
Не помню, как я заснул в тот вечер, — усталость сморила. Мама и тетя Катя еще шептались, и этот размеренный шепот, словно шуршание дождя за окном, действовал усыпляюще…
22
Мы не заметили, как наступил конец августа. Лето пошло на убыль. Дни стали не такими жаркими и как-то поблекли в красках — посерели, потяжелели. По утрам было свежо и звонко в воздухе, а к полудню все заметно менялось: становилось не таким привлекательным — примелькавшимся, давным-давно знакомым. Зелень на деревьях потучнела, стала темной, жирной — поспела. И если присмотреться повнимательней, то можно кое-где уже найти пожелтевший или побагряневший лист. Он еще держится на ветке, но пройдет немного времени, и, нехотя кружась в падении, он обреченно ляжет на землю. В один прекрасный день осень превратит деревья в фантастические, пылающие неповторимыми красками факела, за первым листком порхнет другой, третий, и начнется листопад. Ты будешь шагать по улицам, сгребать ногами разноцветье опавших листьев, и в груди у тебя будет звучать музыка — светлая
