Мой милый жандарм - Валерий Самохин

– Ни в чем предосудительном ранее замечен не был.

Ранее? И интересно, зачем здесь его фотография? Непохоже, что ее подготовили в спешке – приклеена и пронумерована задолго до ночного события.

Я усмехнулся с невольным сарказмом. Гость поспешил развеять сомнения.

– Коль вы взяли в разработку его превосходительство, то рано или поздно проявите интерес и к его адъютанту.

Взгляд кристально-честный, как у младенца. Конечно-конечно, господин хороший, вы к нам со всей душой и помыслами чисты. Хотелось бы вам верить, да чудится мне, что далеко не все карты легли на стол. Наши службы хоть и нечасто пересекаются, но дружбы особой между ними я не припомню.

– Кстати, вы так и не доложили, откуда возник интерес к его превосходительству? – словно невзначай обронил контрразведчик.

Со своих подчиненных доклада требовать будешь, – мрачно пробурчав про себя, я приступил к пересказу происшествия. Контрразведчик слушал внимательно, не перебивая, и сквозь холодную маску напускного безразличия явственно проступало изумление. Вполне искреннее для неискушенного взгляда.

– Странно… – отбив пальцами замысловатую дробь, он с сомнением покачал головой. – Очень странно! Ошибка исключена?

Он явно переигрывает. Высоко вздернутая бровь, широко распахнутые глаза, прикушенная до боли губа… Тебе, дружок, уже все известно и без меня. Но к чему весь этот спектакль?

Положив рядом с фотографией рисунок Жозефины, я скупо пояснил:

– Наш сотрудник # # 1 неплохо запомнил его внешность.

# # 1 своих агентов офицеры жандармерии именовали сотрудниками

Гость прищурился, разглядывая рисунок.

– Что вы собираетесь предпринять?

Я неопределенно пожал плечами.

– Намерены подвернуть его аресту? – по-своему истолковал мое молчание контрразведчик.

– Спешка в нашем деле недопустима, – с важным видом поведал я. – Не блох, чай, ловим.

Любимый афоризм моего шефа. Я и интонацию попытался передать, но предательский смешок, вырвавшись наружу, испортил сцену.

– Резонно, – после короткой паузы согласно кивнул контрразведчик.

После чего записал свой номер и попросил телефонировать по делу в любое время. Поднялся со стула и коротко кивнул:

– Честь имею!

Проводив взглядом силуэт гостя, я тяжело вздохнул. Предстояла самая нелюбимая часть любого расследования: план сыскных мероприятий подлежал обязательному согласованию. В письменном виде. Еще раз вздохнув, я пододвинул лист бумаги и каллиграфическим почерком вывел:

Дъло о налетчiкахъ

Прикурил папироску, соображая, причем здесь налетчики, облизнулся в задумчивости и, зачеркнув оглавление, медленно начертал:

Анна

И долгую минуту созерцал свое нечаянное творение. Из состояния глубокого столбняка меня вывел осторожный стук в дверь.

– Вашбродь! – в кабинет бочком протиснулся дежурный по отделению. – Вас Ильин просит до разговору чрезвычайному.

Странностей сегодня хоть отбавляй. Ему что, лень в кабинет подняться? Мысленно сплюнув, я спустился на первый этаж. В холле привычная суета: вечно спешащие курьеры из Департамента полиции, деловито-хмурые сотрудники отделения, мнется в уголке троица задержанных – судя по виду студенты. Из приоткрытой двери в конце коридора доносятся азартные выкрики и глухие шлепки – свободная смена филеров проводит тренировку. Неподалеку от входа в фехтовальную залу маячит в ожидании старый сыщик.

При виде меня достает табакерку, залихватски бросает щепотку буро-зеленого крошева в рот. Но стойкий запах анисовой настойки уже не перебить. Делаю вид, что не обратил внимания.

– Тут такое дело, Деян Иванович… – хмуро начал сыщик, дергая себя за отвислый ус. – Барышню твою с поличным взяли по статье нешуточной. Боюсь, что нонешний фортель ей с рук не сойдет.

– Жозефину? – удивился я.

Ильин, хмыкнув сожалеючи, негромко сказал:

– О другой речь веду – той, что в окружной палате глазки тебе строила.

И смотрит так ехидно, словно поп на грешника.

Тьфу на вас! Вот откуда, скажите на милость, охранное отделение про всех все знает? Впору самому поверить в обывательские байки о нашем всеведении.

Ладно, сейчас это неважно.

– Поясни! – требую недрогнувшим голосом.

– Да что тут пояснять? – Ильин недоуменно пожал плечами. – Пассия твоя кому-то дорожку перешла, в оборот ее взяли крепко. У промышленника Астафьева пыталась шантажом двадцать тысяч выманить, да промашка случилась – полиция ее в конторе поджидала, меченые ассигнации при свидетелях изъяли.

Лютый холод стреляет в висок. Вымогательство по Уголовному уложению от одна тысяча девятьсот третьего года отнесено к тяжким преступлениям, – царапает сердце услужливая память. Да и сумма немалая, все что свыше пятисот рублей карается особо.

– Ссылка в каторжные работы, – словно прочитав мои мысли, угрюмо вещает Ильин.

– Где она сейчас? – спрашиваю хриплым голосом.

– В Хамовниках, – столь же сипло отвечает сыщик. – Но дело не по их части будет, поутру в сыскную полицию при канцелярии градоначальника передадут… – и словно невзначай роняет: – Барышня наша, случаем, не в сотрудниках числится?

С минуту молча смотрю на него – пристально, с прищуром. Затем медленно киваю: именно так, именно сотрудником и числится.

– Вот и славно! – облегченно вздохнув, Ильин лукаво подмигивает: – Значит, я передам доклад по команде?

Я вновь киваю – поспешно, с затаенной радостью.

В нашем деле вовремя составленная бумага не последнюю роль играет. Доклад старшего группы филеров уйдет наверх, и фигурировать в нем будет не давняя бродяжка, а ценный агент. А это, как ты ни крути, совершенной иной расклад дает. И с моей стороны нужная бумага не заставит себя долго ждать.

Подлог, скажите вы? Не спорю. Однако не верю я в виновность Анны, и все тут. Хоть режьте меня на мелкие кусочки. И пока сам в деле досконально не разберусь, на растерзание судебным следователям ее не отдам.

Крепко пожав руку сыщику, поднимаюсь в свой кабинет. Чтобы раскрутить маховик бюрократической машины предстоит немало потрудиться. Самое главное сейчас – забрать дело из полицейской части. Тяжело блуждать в потемках, не видя материалов обвинения, но ничего, чай, и мы не лыком шиты.

Перо стремительно порхает по бумаге. Строчки ровные, безучастные, но спешка вырывается предательской кляксой. Комкаю листок в руке, перевожу дыхание. Достаю из пачки новый лист, кладу перед собой. Твердо вывожу:

Служебная запiска.

Казенным слогом рисую банальную картину: сотрудник влип в неприятную историю, требуется содействие. Едва успеваю затемно. Размашистым шагом пересекаю коридор. Из-под двери приемной стелется по полу неяркая полоска света – старший чиновник по поручениям частенько покидает службу за полночь. Стучусь, вхожу в кабинет.

– Разрешите?

– Что у вас, Деян Иванович?

Егор Матвеевич болезненно морщится. У него застарелая подагра.

– Извольте ознакомиться.

Протягиваю доклад. Он внимательно читает, хмуря брови. Я молча жду, всем своим видом излучая спокойствие. Так, по крайней мере, мне кажется. Наконец, короткая резолюция наискось чертит левый верхний угол документа.

– Под вашу личную ответственность.

Чиновник смотрит испытующе.

Согласно киваю. Что тут скажешь?

Теперь остается только терпеливо ждать. Утром в канцелярию градоначальника уйдет официальный запрос об истребовании дела в охранное отделение. Господам из уголовного сыска это крайне не понравится, но то не мои печали. Иные заботы гложут: как бы моя барышня чего лишнего не сболтнула.

Впрочем, утро вечера мудреней.

Бессонная ночь тянется вечность. Мягкая пуховая перина отчего-то кажется неуютной. Едва забрезжило, я выхожу из квартиры. В нетерпении оглядываюсь по сторонам. Фортуна благосклонна, ранний извозчик дремлет у въезда в переулок. Подзываю свистом.

Предрассветные улицы безлюдны, и до полицейского участка добираемся скоро. Опухший ото сна надзиратель, ворча под нос о беспокойных визитерах и раздраженно гремя связкой ключей, ведет меня в арестантское помещение.

Переступив через порог одиночной камеры, щурюсь, привыкая к полумраку. Приношу извинения за бесцеремонность вторжения, с напускной строгостью говорю:

– Искренне признаюсь, не ожидал от вас, Анна Васильевна, такого, никак не ожидал-с.

Присаживаюсь на облезлый табурет. Тюремная мебель жалобно скрипит. Моя узница, натянув до подбородка куцее одеяло, сонно хлопает своими зелеными глазищами.

С укором качаю головой:

– Не будет ли вам угодно разъяснить, что сие значит?

Она задумчиво смотрит куда-то сквозь меня, отрешенно повторяет:

– Сие… – и прыскает в кулачок. – Простите, не удержалась: уж больно слово смешное.

– Не вижу ничего смешного, – сухо выговариваю я.