Евангелие от экстремиста - Роман Коноплев

Иногда в Персидском заливе бушуют настоящие штормы. Спасательные службы вывешивают красный флаг, означающий запрет на купание. Однако русских туристов это не смущает — никто и не собирается вылезать. Как правило, в подобных случаях сначала прилетал большой полицейский вертолет, который начинал кружить над водой и гневно материться на иностранном языке. Затем приезжали по песку несколько джипов. В воду залезали штук десять мелких вьетнамцев в спасательных жилетах, начинали свистеть над ухом, и за руку выводить улыбающихся туристов обратно на берег. Через полчаса в заливе никого не было. Джипы уезжали, вертолет улетал. Спустя пять-десять минут все туристы залезали обратно в воду. Каждый день во время шторма из бирюзового цвета воды вынимали утопленника. Еще бы, вот так потратить деньги, приехать среди зимы в Эмираты, и не искупаться — это просто нереально для какого-нибудь жителя Мурманска или Магадана.

Русские люди, все равно, серьезно отличаются от всех прочих народов. Наш экстремизм, как правило, немотивирован. Он столь же глуп и безрассуден, как какая-нибудь русская рулетка с одним патроном в барабане. Вот в России пить никто не запрещает, и в Эмираты люди едут не так чтобы самые последние маргиналы и лохи. Однако, русская душа неустанно требует протеста. Русский предприниматель, даже если и дома совсем не пьет, в Эмиратах, по завершении трат денежных, нажирается как поросёнок. И всё ему нипочём — ни обычаи, ни мусульманский священный праздник Рамадан. Алкоголь в страну можно ввозить не более двух бутылок. Поэтому помимо двух бутылок, разумеется, водки, турист везет еще четыре — перелитые в большую зеленую бутылку из-под Спрайта. Таким же образом, перелитый в емкости поменьше, алкоголь распивается в самых на то неположенных местах. На пляже, например, при сорокаградусной жаре. Пусть рядом ходят полицейские, и все равно всем хорошо.

После пляжа, примерно к часу дня, народ везли обратно в отель, жрать и лежать аж до 17 часов — именно тогда у них заканчивается обеденный перерыв, и до 23 часов надо было сделать все торговые дела. Возвращаясь домой, в Брянск, как правило, я несколько дней валялся с температурой. Акклиматизация проходила очень тяжело. Привыкаешь жадно глотать горячий воздух — а дома уже морозы. Помимо хренового физического самочувствия, моральное было не лучше. В Эмиратах была настоящая эйфория — ты идешь по южному городу, с толстенной пачкой долларов в кармане. Правда, чужих, но все же… Для закупок я возил наличными чудовищные суммы чужих денег. Просто, в кармане, как сигареты. И в тот момент, когда ты идешь по городу Дубаи, каждый бандерлог тебе улыбается большими белыми зубами, со словами «привет», или "как дела", и не важно, что кроме этих двух фраз он может по-русски вообще ничего не знать.

И вот ты снова в Брянске. Уже без денег, уже холодно. Продавцы в магазинах говорят на хорошем русском языке, только в каждом их предложении слышится "пошли вы на". Потому что зарплата у продавца в Брянске на порядок ниже, чем у последнего, не умеющего читать и писать, трахающего своего ближнего приятеля, бандерлога в Дубаи. Наверное, в том числе и по этой причине, наш народ, в целом, уже не способен немотивированно испытывать радость. Быть может, если б русские организованно так, всей страной, бросили пить, и принялись курить траву, какой-либо перелом произошел. А водка, она ведь, кроме пустой злобы и агрессии, никаких чувств не вызывает.

Назад из Эмиратов самолет летел полностью пьяным. В аэропорту народ на последние доллары тарился дешевым алкоголем в Дьюти Фри, и дорога до Москвы сопровождалась хоровым пением русских народных песен, а также бросанием через весь салон нездорового веса золотых колец и прочих там изделий. Обстановка стояла напряженная, а стюардессы выдавали любое количество порций еды, лишь бы российский средний класс водку Финляндия и Мартини Бианку закусывал хотя бы как. Потом все предприниматели, вместе со своими толстыми женами, поочередно ходили блевать в хвост — там была вечная очередь в туалеты. Самолет регулярно попадал в зону турбулентности, это вообще было очень забавное зрелище — из багажных отсеков прямо на головы нетрезвым пассажирам падали разные сумки, и было очень весело. Иногда самолет садился в других городах, в Питере, к примеру. И тогда все быстро трезвели, прикидывая неприятности. Желающие выходили здесь же. Мне, хоть и влом было долго париться в самолете, ни в каком Питере выходить было решительно нельзя. Я не был знаком с пропускной таможенной системой в их Пулково, а это было чревато. Спустя, наверное, поездок пять, я чувствовал себя уже бывалым контрабандистом и нарушал таможенные правила даже из чистого азарта, когда в этом не было особой необходимости. В Шереметьево-2 преодолеть таможенников особого труда не составляло. А в Питере шарили посерьезнее, поскольку там пассажиропоток меньше, и таможенники, ясное дело, беднее и злее.

Возвращение в Брянск, особенно зимой, непременно вызывало глубокую депрессию. Неудовлетворение достигло предела. Всё опротивело. Эти поездки за границу, не приносившие решительно никакого дохода, раздражали с каждым разом всё больше и больше. Невозможно было предугадать конъюнктуру — я опоздал с этими Эмиратами лет на десять. Раздражение накапливалось, казалось, мир остановился и замер. Апокалипсические постиндустриальные пейзажи города Брянска с каждым часом отторгали мою плоть куда-то в невесомые конопляные дали. Только там можно было хоть ненадолго оставаться тем, кто ты есть, там ничего не бесило, и Родина не казалась столь презирающей тебя самого. И, кажется, твое существование среди шести миллиардов таких же уродов, как ты, пока еще оправданно.

"Пока всё хорошо, пока всё хорошо". Где-то справа, не как у людей, билось сердце, и черно-белые картинки сменяли друг друга, как кадры французского фильма «Ненависть».

9. Конец русского рок-н-ролла

В марте 1997 года из Эмиратов я привез гитару. Индонезийскую деревяшку за 120 долларов. Гитара издавала уже давно позабытые звуки, я заново учился играть. Вокруг появились разные люди. В основном они были лет на пять моложе меня, и всеобщими усилиями моя Брянская квартира была немедленно превращена в наркопритон и концертный зал. Жизнь в ней напоминала хипповские коммуны конца шестидесятых. Обычно, одновременно в квартире площадью 40 квадратных метров находилось человек 20–30. Каждый занимался своим делом. Кто-то трахал девушку, кто-то своего друга, кто-то курил траву, кто-то варил конопляное молоко, кто-то беседовал на философско-религиозные темы. Приходящие люди имели различный практический опыт в самых далеких друг от друга областях. Были будущие художники, бывшие наркоманы, будущие эпилептики и эмигранты. В основном, люди принадлежали к определенной субкультуре. Все это именовалось «неформалы». Они соответствующим образом одевались, говорили и вели себя тоже соответствующе. Позже, встречая многих из них на улице и в общественном транспорте, здоровался автоматически, обычно не припоминая, где это я человека видел. Оказывалось, как правило, что он пару раз был у меня в гостях. Ну там травой всех угощал, или еще по какому очень важному поводу.

Рано или поздно все они разбегались по своим делам, и я оставался в полном одиночестве. Обычно я читал разную религиозно-политическую литературу и мучил гитару. Это как немой, имеющий желание что-то сказать. Как правило, в очень редких случаях такое удается. Я начал предпринимать первые попытки. Наверное, действительно, что-то следует делать только в том случае, когда ты твердо уверен, что тебе самому это очень надо. Больше, чем кому-либо другому. В этот год у меня появились новые друзья. Их было очень много, и это уже, действительно, была совсем иная жизнь, никак не походившая на всё, что было раньше. Скорее, отличие было почти зеркальным.

Художник Юра Юдин жил в Новогиреево. Когда-то у него было огромное, светлое будущее. Был у Юры личный агент, который делал выставки в Европе. Картины Юдина висят в музее современного искусства в Милане, рядом с Пабло Пикассо. Я познакомился с ним весной, меня пригласила в гости к ним домой его жена, Валя. Обычная русская женщина, родом из Брянской области. Думаю, что она ни хрена не соображала в его живописи, но любила его за доброту и искренность, и терпела всевозможные юдинские выходки, преклоняясь перед талантом. Юдин оказался на редкость образованным, удивительным, глубоким человеком. Мы подолгу курили и переворачивали самые разные темы, в том числе и политику. Я немного просвещал его в нонконформистских музыках. Юра ставил Депеш Мод.

— Роман, это же ведь так концептуально! Только вдумайтесь! Как Вам их "Персональный Иисус", "Персонал Джизус"? Я хочу нарисовать, посвятить этому целый цикл работ. У каждого свой Иисус: Иисус — сталевар, Иисус — игрок футбольной команды, Иисус с теннисной ракеткой, бейсбольной битой, Иисус — архитектор, крупье, таксист — тема неисчерпаема!