Чечения - битва за свободу - Зелимхан Яндарбиев

Гражданская позиция многих людей, занимавшихся общественной деятельностью, не выдержала в те дни испытания на прочность. Патетические заявления некоторых писателей и иных представителей научно-творческой интеллигенции на поверку оказались пустой демагогией. Иначе как оценить писателя, который за всю свою жизнь не осмелился выйти на политический митинг за национальное освобождение, не сумел пересилить страх и за всё время функционирования площади Свободы, а на пророссийский митинг вышел и не простым участником: позволил имперской идеологии подпереть своим именем сотрясаемую народом крепостную стену.

Именно такими были мои ощущения, когда в середине октября я вдруг пришёл на альтернативный митинг на ленинской площади, чтобы воочию взглянуть на тех, кто ежеминутно склоняет и нас. Пришёл сказать им, что думаю по поводу их жалких потуг против воли народа. Пошёл я туда абсолютно сам, не сказав ни слова друзьям, которые не покидали меня ни на минуту. День был солнечный, тихий. И вдруг потянуло на ту площадь: может быть, они не понимают, что делают? Захотелось взглянуть им в глаза. Им, кто прикрывается демагогией и демократической фразеологией. Хотя бы взглядом нащупать в них нерв гражданской совести.

Двое писателей, один из которых ещё вчера был моим лучшим другом, за которого я, как говорится, стоял стеной, а другой — незаконно ставший редактором литературного журнала (за верную службу руководству ЧИАССР в период его бесславного финиша), стояли плечом к плечу, на платформе из кузова грузовика, где находились «отцы» антимитинга. Людей было немного, около тысячи человек. Я встал на расстоянии и прямо уставился им в глаза. Когда наши взгляды на мгновение встретились, оба они упёрлись в небо и таким образом выдержали паузу. «Идеологи» заметили присутствие оппонента. И не смогли скрыть своего внимания к нему. Мне было бесконечно жалко их, по малодушию продавших души свои…

И я прошёл к платформе, не сказав ни слова, поднялся к микрофонам, поздоровался с почётным президиумом из стариков, восседавшим там же на стульях. Говорил всего лишь минут пять. И ушёл. Когда я сходил с трибуны, бывший мой друг (первый из тех двоих) изъявил настоятельное желание поговорить со мной, что я отверг. На его попытку настоять на своём ответил, что я могу с ним говорить только в том случае, если он придёт на площадь Свободы.

Я уходил с площади Ленина на площадь Свободы и часть митинга двинулась следом, скандируя: «Нохчийчоь!» — лозунг площади Свободы. Так и пришли. Может, этот факт и послужил основной причиной неприязни, которую не в силах был скрыть ко мне «величайший из философов», как он себя именовал, в последующих публичных и телерадиовыступлениях и публикациях: кстати, разочаровавших в нём многих — и вовсе не за позицию, а за низкопробное содержание. Затем он скатился ещё ниже, став одним из организаторов кровопролития 31 марта 1992 года. А от второго я ничего другого и не ожидал: его поведение в 1979 году в деле «Пхьармат» и в последующем (с жульническим пролезанием в редакторы журнала) не давали основание думать, что он поступит иначе, хотя на телеэкране он регулярно учил и учит сегодня народ мудрости, стойкости, мужеству, духовности и патриотизму. С лёгкостью плевка он может писать и кричать: «Когда у тебя болит палец, у меня заболевает сердце» (в обращении к Чечении). Трудно, оказалось, для него и подобных ему принять сердечную боль той же самой Чечении — хотя бы на мизинец. И мы спрашиваем: «Где былая доблесть чеченцев? Когда она может быть лишь прямо пропорциональной доблести своих проповедников и лидеров?». Эти «ура-патриоты» есть объективное порождение русской политики, когда наш народ воспитывался на лицемерных проповедях и ложных примерах гражданственности, когда действия писателя, к примеру, по самообороне от политики великодержавного шовинизма, посредством оправдательных писаний, основной сутью которых являлась попытка доказать верность своего творчества интернационализму, партийности и так называемому «социалистическому реализму», воспринимались как мужество и патриотизм, а «страусиная поза» перед реальностями жизни выдавалась за мудрость.

Великое дело сплачивает не только одержимых великими идеями и способных на самопожертвование, но и их антиподов: слабохарактерных, завистливых, мстительных и продажных. Правда, чаще на полярно противоположных позициях. И если удел первых — Сенатская площадь или площадь Свободы, то вторые непременно сплачиваются и околачиваются на площадях подобно ленинской. Жизнь ставит нас к барьерам и, дай Бог, всегда только к политическим.

А сколько было их, мечущихся между двумя барьерами? Да и теперь они есть. Неспособность определиться в таких ситуациях — самый большой изъян личности. Многие противники нынешней власти, среди них и те, кто называет её «незаконной», в той или иной степени пытались приобщиться к выборным и назначаемым должностям в структурах именно этой власти. Но, не сумев пробиться, стали самыми злыми её оппонентами. Хотя они участвовали, например, в выборной кампании на равных со всеми.

Помню, как мы были удивлены тем, что тот самый писатель, о котором я писал выше, уже собирает подписи в поддержку своей кандидатуры на выдвижение в президенты. Тогда ещё не были определены ни форма, ни количество подписей, необходимых для регистрации кандидата. Но он ездил по родственникам и друзьям, ходил по творческим союзам с просьбой поддержать его. А произошло ужасное для его больного самовлюбленностью сознания: рейтинг его был неописуемо ниже, чем дудаевский или яндарбиевский. Это был удар, от которого он уже не оправится, а подтолкнёт к ненавистническому противостоянию Чеченскому государству, кульминацией которого было 31 марта 1992 года.

Самым знаменательным событием перед выборами, пожалуй, было назначение Президентом России своего представителя по ЧИР. Такая «честь» выпала Арсанову Ахмеду, депутату РСФСР от ЧИАССР. Расчёт российских политиков был понятен: волю народа к независимости решили парализовать, использовав для этого авторитет одного из шейхов Чечении Дени Арсанова и его рода. Несмотря на то, что сам Дени Арсанов погиб именно за дело независимого Чеченского государства, некоторые сегодняшние его потомки — и это достойно сожаления — заняли пророссийскую позицию в политических процессах в Чечении. Данное обстоятельство было взято во внимание нашими оппонентами из числа депутатов РСФСР, когда рекомендовали Ельцину, кого назначить своим представителем в ЧИР. Оппозиция к ОКЧН воспрянула духом, но народ не принял «миссионера». Мне пришлось говорить с Ахмедом Арсановым на второй день его назначения в кабинете председателя Совета Министров ЧИР С. Бекова. Он сам не был в восторге от роли, отведённой ему этим назначением. Суть его усилий была в попытке предотвратить выборы Президента и Парламента Чеченской Республики 27 октября 1991 года, склонить общественно-политические силы республики и население к выборам в ВС ЧИР. После долгих споров каждый из нас остался при своём мнении. Он — что нужно перенести выборы, я — что было бы престижнее для него, если бы он призвал людей дружно провести выборы, а затем заняться решением проблемы разделения или сохранения единства Чечении и Ингушетии. А выборы состоялись через два дня и показали, что абсолютное большинство народа стоит за Дудаевым. Это было и мнение насчёт председательства Президента России в Чечении. Но прежде, чем перейти к завершению изложения событий периода перехода из колониальной зависимости к независимой чеченской государственности, нужно дать краткий анализ социально-психологической обстановки, при которой развивались события.

С первого же дня низложения Верховного Совета ЧИР народом, в результате нейтрализации высшей исполнительной власти, в республике сложилась ситуация, близкая к безвластию. Исполком ОКЧН всенародно объявил, что не собирается брать власть без всеобщих народных выборов, но берёт на себя функции контроля за действием исполнительной власти. Но исполнительная власть оказалась настолько слабохарактерной или, скорее всего, хитрохарактерной, что пустила ситуацию на самотёк и все силы направила на заметание следов своих махинаций, совершённых под чутким руководством бывшего ВС и ОК КПСС ЧИР. При этом постоянно делались ссылки на невозможность в сложившейся ситуации выполнять свои обязанности по управлению народным хозяйством.

Между тем, дело заключалось в незаинтересованности должностных лиц, а политическая ситуация служила лишь очень удобным поводом для оправдания перед любой властью, которая придёт на смену старой: если пророссийская — и перед ней, если чеченская — и перед ней, даже если инопланетянская — и перед ней. Истина, что в смутные времена легко действовать жулью, подтвердилась — причём жулью управленческому.

Но была и беда другого характера. Вернее, социальное бедствие. С первых же дней междувластия, сложившегося после 24 августа 1991 года, начал проявляться синдром «комиссарства». Штаб Исполкома ОКЧН буквально стал ломиться от желающих взять под свой «революционный» контроль всё и вся. Чего только не предлагалось поручить добровольному и бескорыстному оку того или иного энтузиаста, который сам выбирал и объект контроля, и форму мандата от ИК ОКЧН, и круг своих полномочий. Конечно, были среди них и действительно честные, беззаветно преданные делу национально-освободительного движения люди, готовые стать на страже всего, что должно стать достоянием нового государства, сохранить до грамма народное добро. Но таких было слишком мало. Большинство, к сожалению, просто рвались к доходным местам: на склады, магазины, базы и так далее. Другая категория «комиссаров» рвалась на места своей прежней работы, как они выражались, чтобы установить социальную справедливость в отношениях начальника или иного руководства с коллективом. Были и такие авантюристы, которые высматривали объекты для шантажа и выдаивали из них деньги или другую «компенсацию» за то, что «грозное око» чеченского исполкома не метнуло в него молнию; и такие, кто просто мстили своему начальнику за обиду, пусть даже справедливо нанесённую. Было всё, и самое удивительное, в большинстве случаев это у них проходило: их боялись руководящие работники, их поддерживали коллективы, несмотря на то, что они просто были пройдохами. Руководители боялись потому, что имели грехи, за которые они ранее расплачивались с различными контролирующими ведомствами. Новоявленные тоже воспринимались в том же качестве. А простые смертные надеялись с их помощью добиться хотя бы минимальной справедливости за бесправие, чинимое с ними не только государством, но и конкретным руководителем годами и десятилетиями. Словом, существовал антагонизм и им искусно пользовались авантюристы, которых наплодило бездействие органов обеспечения законности. Эти органы оказались заложниками комплекса вины за соучастие своих руководителей в ГКЧП, их политической и гражданской трусости.