АРМЕЙСКИЕ БУДНИ сборник рассказов - Виктор Дьяков

            Оценить своё молчание в полной мере Пупков смог только когда учился уже на последнем курсе, когда осознал, что такое кавказские нравы. Он понял, что рисковал очень сильно, если в детстве за подобное его всего лишь пороли, то здесь запросто могли лишить жизни. Позже, когда в девяностых Кавказ забузил, это стало проявляться часто, но тогда в семидесятых, о тех нравах мало кто из приезжих догадывался. Всё было скрыто под толщей внешнего спокойствия и показной лояльности к советской власти, к русским.

            Если бы тот факт, что молодой ингушский парень является любовником немолодой русской бабы получил огласку, то есть если бы Пупков где-нибудь проболтался об увиденном в душе, более того выступил бы как очевидец, свидетель их плотского совокупления в такой по местным канонам постыдной обстановке ... На лицо не только грех, что правоверный осквернился. Нет, если даже кавказский мужчина насилует неверную, русскую - это не позор, не осквернение, это унижение неверной, её народа. За это не осудит свой народ, свой род, даже если осудит советский суд. Ведь унижая другой народ, он возвеличивает свой - так всегда мыслили на Кавказе. Но здесь совсем другой расклад, здесь не было насилия - это была настоящая взаимная страсть между юношей и зрелой женщиной. Но на языке местных понятий, учитывая, что он много моложе, получалось, что не он её, а она его ... совратила, использовала, унизила. Это обида всему роду, племени. За это её ... Но скорее всего, чтобы дело не получило широкой огласки, сначала бы "зарэзали" свидетеля, потом уже её. Таким образом, обида была бы смыта кровью неверных. Ну, а джигит ... у горцев каждый джигит на учёте, его бы пожурили, но не тронули, ведь ему надо создавать семью, плодить детей, укреплять нацию, увеличивать её численность ... 

"Точечные" страсти 

             Отдельный зенитно-ракетный дивизион – "точка", располагался вокруг и на вершине господствующей над окрестными сопками горы. На вершине размещались радары и пусковые установки с ракетами, а у подножия – казарма, ДОСы, кочегарка, склады... Добраться до "точки" было непросто. С трёх сторон скалистый полуостров омывали воды водохранилища местами достигавшего в ширину десяти километров, ну а с четвёртой до обитаемых мест насчитывалось уже несколько десятков километров тех же гор. Особенности местонахождения диктовали и особые требования к кадровому комплектованию выброшенного в горы воинского подразделения. Что касается личного состава, то здесь никаких особых критериев не придерживались, разве, что откровенных кандидатов в уголовники не присылали, а вот офицеров...

            Офицеры на эту "точку" назначались, или ссылались, только не имеющие детей школьного возраста – ближайшая школа находилась за водохранилищем. Таким образом, попадали сюда либо офицеры-холостяки, либо с маленькими детьми, то есть совсем молодые, либо немолодые забулдыги, брошенные жёнами. Но должность командира дивизиона она везде, хоть под Москвой, хоть здесь, в Богом забытых горах, "весила" одинаково, это подполковничья должность. Как можно ставить на неё молодого офицера, мальчишку? Другое дело если этот мальчишка имеет солидную "лапу" где-нибудь в высших "сферах". Тогда конечно можно поставить сравнительно юного капитана, или даже старлея командовать седыми перестарками вплоть до майоров. Но блатных "юношей" в горы на китайскую границу не заманишь, они предпочитали переносить тяготы и лишения в более благоприятных округах, и заграничных группах войск. Обычно в "Азии" на дивизионы ставили уже послуживших майоров и подполковников. Но у них, людей в возрасте, как правило, дети ходили в школу, так что, как ни крути, на этот дивизион приходилось ставить "молодого". А куда деваться?  Не разведённому же пьянице доверять дивизион с ракетами. И не только командира, но и замполита... Вот счастливчики, без роду, без племени, а выскочили на должности, с которых легко поступить в Академию. И вперёд безродные, в полковники, а то и в генералы. Должен же кто-то детям и внукам армейской аристократии хоть какую-то конкуренцию составить. Но всё это лишь при условии, если на той "точке" шею себе не свернут...

                                                                                  1

            Капитан Безбородов, приняв доклад дежурного офицера, двухгодичника лейтенанта Стромынина, о проведении вечерней поверки, доложил по телефону в штаб полка находящегося за водохранилищем, что за прошедшие сутки в его дивизионе проишествий не случилось. Потом ещё походил по казарме. В спальном помещении царила тишина. Безбородов, однако, не обольщался, отлично зная, что это всего лишь коллективная солдатская хитрость – они ждали, когда командир пойдёт домой спать и тогда... Что начнётся в казарме при таком дежурном как "студент" Стромынин, который как мышь забьётся в канцелярии и носа оттуда не высунет, хоть убивай там!...

            Безбородов тоже решил немного схитрить. Вышел на воздух, посмотрел на безоблачное, резко-континентальное августовское небо, ещё невысоко поднявшуюся луну... Дверь тихонько приоткрылась, осторожно выглянул дневальный. Увидев командира, он тут же вновь притворил её – казарма с сожалением узнала, что начинать послеотбойный бедлам ещё не время. Обычно еженочной концерт в исполнении "стариков" начинался с возгласа: "Старики, день прошёл!". В ответ с другого угла казармы следовало "Ну и ... с ним!". И дальше: "Эй, на тумбочке, сколько дедушке до дембеля осталось!?" И дневальный, если это "молодой", должен без запинки доложить количество дней до "приказа". Эта перекличка обычно заканчивалась хоровой тарабарщиной: "Ба-ба-ба... бу-бу-бу... бы-бы-бы" и, наконец, "старики" все вместе изрекали вожделенное: "Ба-бу-бы"- коллективную волю молодых организмов, второй год лишённых женского общества. Затем начиналась беготня "молодых" на кухню за припасённым поваром крепким чаем для "дедушек", подъём провинившихся, "борзых" салаг на ночное мытьё полов... То есть, начнётся всё то, с чем вышестоящее командование призывало вести беспощадную борьбу, выжигать "калёным железом".

            Безбородов хоть и был ещё относительно молод, двадцать девять лет, но за восемь лет офицерской службы накопил некоторый опыт и имел достаточно здравого смысла, чтобы не кидаться с "шашкой наголо" на борьбу с этим злом. Где-то на уровне подкорки он чувствовал, что это выльется в сражение с "ветряными мельницами". Как и большинство его коллег, командиров других точек, превосходящих его и годами, и званиями, и опытом, под чьим командованием он набирался ума-разума до назначения сюда... В общем, он не столько боролся, сколько изображал служебное рвение. Изображал для начальства, проверяющих... для подчинённых ему солдат и офицеров.

            Безбородов пошёл проверять караул. Дверь в караульное помещение открылась сразу же, едва он позвонил. Застёгнутый на все пуговицы начкар сержант Дашук доложил, как положено.

"Из казармы позвонили, проследили куда иду",- констатировал готовность караула к его визиту Безбородов. В карауле всё "на мази": бодрствующая смена учит Устав караульной службы, отдыхающая спит. Безбородов подал команду "Караул в ружьё" и засёк время. Подъём и разбор оружия занял тридцать восемь секунд. Он поспрашивал обязанности и дал отбой. Пошли с Дашуком по постам. Часовых долго искать не пришлось - они встречали у границ постов окриком: "Стой, кто идёт!?" В общем, всё в норме, что Безбородов и отметил в постовой ведомости. Капитан допустил лишь одну неточность, время проверки он проставил не десять тридцать вечера, как это было на самом деле, а час тридцать ночи... Это являлось негласной договорённостью - командир не "дёргал" караул в середине ночи, а караульные молча соглашались, что он пишет другое время, дабы при проверке ведомости в штабе полка отметили: молодец Безбородов, ночью не спит, а караул проверяет, бдит... А полвторого ночи все они будут спать, и Безбородов дома, и Дашук, скинув сапоги и ремень и, посадив вместо себя разводящего недавно присланного с "учебки". Да и все  в караулке предадутся сну, разве что кого из "молодых" посадят на пару с разводящим бодрствовать. Скорее всего, будут спать и часовые, забравшись куда-нибудь в кабину транспортно-заряжающей машины, или в будку дежурного дизелиста. Безбородов, тем не менее, предпочитал не ловить спящих солдат на постах, и не только потому, что прижиматься к мягкому боку его Наташи куда приятнее - он не сомневался, что  никакой диверсант, свой или чужой в такую глушь, отрезанную от мира водой, горами не пойдёт, ноги собьёт, утонет, сорвётся в пропасть...

          Шёл уже двенадцатый час, а командир еще не шёл домой, но все его перемещения мгновенно отслеживались, и кого-нибудь поймать за нарушением распорядка дня оказалось невозможно. Безбородов и не стремился к этому. То, что его слушаются, побаиваются, и в его присутствии в казарме царит образцовый порядок... Это и являлось основной целью его усилий. Его заместителей и прочих офицеров дивизиона так не "боялись". Впрочем, Безбородов понимал, что дело тут вовсе не в том, что он такой требовательный, а другие нет. У него больше власти, возможностей наказать, отомстить солдату, или наоборот поощрить, наградить, отправить в отпуск. Ведь именно он, капитан Безбородов, на этом клочке каменистой почвы полновластный хозяин и от его воли зависит очень многое. К тому же "рвать службу" у него весьма  весомый стимул, ведь ему ещё нет и тридцати, а он уже на такой должности. У него ещё есть "разбег" в три года для поступления в Академию, служебная перспектива. У других перспективы пока смутные. Такие всегда подставят ногу, завидуя, в надежде занять его место. Ну и ещё одна особенность таких "точек": здесь всегда присутствуют офицеры, которым вообще служба до фени. Это так называемые "пролетарии", производное от слова "пролёт". "Пролетарии" - офицеры, у которых вообще нет перспектив, их "поезд" уже ушёл, они пьют горькую. И с ними надо держать ухо востро, они подставят молодого командира точно так же, как и бессовестные карьеристы, хоть ничего лично для себя и не выиграют... просто из "спортивного" интереса.