У подножия Мтацминды - Рюрик Ивнев

Теперь всех интересовало другое: как поведет свое дело эта учительница, ставшая в глазах города теперь уже не скромной, а дерзкой.

Однако все параграфы законов и уставов были соблюдены, утверждены попечителем кавказского учебного округа, и болтовня никак не могла заменить палок, которые кидают в колеса, когда хотят досадить ездоку.

Моя мама, недолюбливавшая почему–то Конюхову и считавшая ее «выскочкой», все же решила, что для меня будет лучшим учиться в этом пансионе, чем тратить время на придумывание все новых и новых шалостей. Сама же она не могла заниматься со мной не только потому, что была загружена уроками, но главным образом потому, что я не слушался ее.

Откровенно говоря, меня этот пансион никак не устраивал, но любопытство взглянуть на таинственный глобус с еще более таинственным прицепом было так велико, что я почти с удовольствием пошел на первый урок. И вот этот замечательный глобус, вызвавший такой переполох в Карсе, оказался если не в моей руке, то, по крайней мере, в поле моего зрения.

Я должен сознаться, что и сейчас он стоит перед моими глазами (чуть не сказал — «как живой», но, подумав, решил, что он действительно был для меня живым).

В маленьком городке, считавшемся тогда захолустным, я впервые увидел весь мир. Громадное количество голубой краски меня потрясло, когда я узнал, что это означает моря и океаны. Но еще более интересно было смотреть на коричневую сушу. Сразу бросалось в глаза, что материки и острова имеют такую причудливую форму, как будто они сделаны специально для забавы детей Мы находим в них и собак, и кошек, и рыб, больших и маленьких, еще до того, когда мы начали читать сказки, мы окунулись в них, мы стали не зрителями, не читателями, а действующими лицами сказок, особенно в тот момент, когда зажигалась свеча, изображавшая солнце, и Конюхова раскрывала перед нами тайну дня и ночи. Конечно, никто из нас ничего не понимал по–настоящему, но главное было в том, что мы поняли, что когда–нибудь мы узнаем много интересного и что для этого стоит приносить жертвы, то есть вставать утром, когда не хочется, и скучать на арифметике.

Я вернулся домой, переполненный горячечными впечатлениями и с какой–то подсознательной гордостью, что я приобщился к волшебному миру, о котором не подозревают мальчишки, никогда не видавшие глобуса.

Когда по дороге в пансион я встречал детей моего возраста, мне делалось жаль их, таких глупых и маленьких.

К моему счастью, я испытывал к ним именно жалость, но никак не презрение.

Но все же свое восхищение глобусом, открывшим мне новый мир, я не высказывал никому, даже маме. Мне казалось: раз я соприкоснулся с чем–то таинственным, то должен молчать.

Но однажды, во время игры со своим сверстником, сыном сторожа, я не выдержал. Меня прямо распирало от тайн мироздания, открывшихся мне.

— Ты знаешь, — сказал я ему, — что земля вертится? Он посмотрел под ноги (это было во дворе) и увидел твердую неподвижную землю.

— Как это вертится? — спросил он с опаской. Я не знал, как ему объяснить, и повторил:

— Обыкновенно, вертится, и все.

Он посмотрел на меня испытующе и вдруг, отскочив в сторону, закричал:

— Мама! Мама! Миша сошел с ума!

1968

Москва

Малиновый карандаш

Мне было восемь лет. Я жил тогда в Тифлисе, на Грибоедовской улице, у бабушки по отцовской линии, и ходил по утрам в пансион Тизенгаузен, находившийся недалеко от нас. Анна Львовна преподавала математику, Мария Львовна — русский язык и географию. К счастью, других предметов у нас пока не было. Марию Львовну мы считали доброй, Анну Львовну — строгой.

И вот эта строгая Анна Львовна имела обыкновение исправлять наши ошибки в тетрадях не обычным красным или синим, а каким–то необыкновенным, впервые мной виденным, малиновым карандашом. Этот цвет так меня заворожил, что один раз я нарочно сделал много ошибок. Анна Львовна очень рассердилась и упрекнула меня в лени и небрежности.

Тут бы мне и сказать ей, что я сделал нарочно много ошибок, чтобы вдоволь налюбоваться пленившим меня малиновым цветом. Но я, конечно, этого не сделал, а пролепетал что–то невразумительное насчет головной боли. На этом дело не кончилось. Теперь меня охватило более разумное желание — достать такой же карандаш. Но таких карандашей я не нашел, как ни искал. Были карандаши всех цветов, но малинового не было. Тогда я написал маме в Карс и приложил образчик необходимого цвета. Мне казалось тогда, что у начальницы гимназии даже такого захолустного городка, как Карс, обязательно должны быть карандаши всех цветов, в том числе и малинового.

Но мама мне ответила, что если такого карандаша нет в Тифлисе, то тем паче его нет в Карсе. Тогда меня осенила дерзкая мысль спросить единственную владелицу малинового карандаша Анну Львовну, но пока я ломал голову над тем, как это осуществить без риска, чтобы Анна Львовна, а за ней и все ученики не подняли меня на смех, наступили рождественские каникулы и приехала мама. Конечно, она смеялась и называла мои выдумки фанаберией. Это слово ей пришлось долго мне объяснять, так как я требовал таких скрупулезно точных объяснений, которых она не могла мне дать. Кончилось тем, что я так надоел ей моими приставаниями, что мама взяла извозчика, и мы объехали все писчебумажные магазины. Но извозчик не помог. Малинового карандаша нигде не было.

— Не ехать же за карандашом в Петербург! — рассердилась мама, когда я снова начал приставать к ней.

На другой день, как мама объяснила мне потом, не желая портить себе каникулы, она поехала к Анне Львовне и привезла мне три малиновых карандаша.

Но теперь, получив в три раза больше того, что я, желал, я начал приставать к маме, чтобы она со всеми подробностями рассказала мне, каким образом ей удалось «выудить», как я выразился, у Анны Львовны эти карандаши.

— Очень просто, — ответила мама. — Я спросила о твоем поведении и учении.

Тут я потупился, боясь, как бы мне не пришлось расплачиваться за карандаши ценою слишком длинных нравоучений. Но я ошибся. Мама, вероятно не желая портить каникулов и мне, приступила сразу к тому, что меня больше всего интересовало.

— После этого, — продолжала мама, — мы заговорили о посторонних вещах, а прощаясь, я сказала шутя; «Анна Львовна, откройте секрет, где вы достали такие замечательные карандаши, которыми бредит мой сын?»

— Малиновые? — спросила Анна Львовна и засмеялась. — Я получила их в числе подарков от моей кузины из Дрездена. Откровенно говоря, их цвет мне не нравится, и я рада избавиться от этих карандашей.

Она подошла, к письменному столу и вынула из ящика три карандаша.

— Передайте их вашему сыну, но скажите, чтобы он не пытался поправлять этим карандашом свои собственные ошибки.

Тарановский

Он существовал, и это уже интересно. Разумеется, интересно только для Глеба, ибо Тарановский ничем не прославился. Для потомства он просто исчез, вернее, его вовсе не было и в помине. Он приобщился к миллиардам людей, имена которых время с равнодушной закономерностью стирает начисто, как мел с грифельной доски. Его внуки и правнуки, может быть, разбросаны по России, Польше или даже по всему миру, но это тоже никого не интересует.

Но тем не менее Тарановский существовал. Впервые он появился на Маршалковской улице, когда Глебу было пять лет. Эту Маршалковскую улицу Глеб запомнил на всю жизнь, так как после того, как он заблудился в Саксонском саду, убежав от няни, его заставляли каждый день повторять точный адрес дома на тот случай, если с ним повторится та же история.

Из разговоров домашних Глеб узнал, что офицер Тарановский — жених тети Оли, но еще до этого ему было известно, что умная и красивая тетя Оля за короткое время успела отказать нескольким женихам, считавшимся, по выражению старой няни Пелагеи, «солидными». Тетушка предсказывала, что Тарановского ждет та же участь. И она не ошиблась. Бабушка осуждала привередливость тети Оли, тем более что это, по ее мнению, мешало замужеству тети Ксени, которая была на год младше тёти Оли.

Тетушки шептались, что тетю Олю ждет участь «старой девы». Они не ошиблись и в этом. Тарановский перестал ходить на Маршалковскую улицу. Но при чем здесь Глеб? Мало ли гостей перебывало у дедушки, больше военных, так как дедушка командовал бригадой.

Тарановский иногда приносил забавные игрушки и раза два погладил Глеба по стриженой голове. Но ему далеко было до капитана «Гала Петер», подарившего Глебу однажды огромную связку воздушных шаров. Их было так много, что некоторые из них Глеб нарочно прокалывал булавкой, чтобы они лопались на его глазах. Это доставляло ему большее удовольствие, чем следить, как они стукаются о потолок.

Но даже эти шары не помогли Гольслебену. Его план жениться на тете Оле — это было до Тарановского — лопнул так же, как воздушные шары в детских руках Глеба.