Столетов - Виктор Болховитинов

Нo учиться у Столетова было нелегко.

Сам умеющий работать безустали, Столетов и от слушателей требовал непрерывной и упорной работы. Надо было держать себя в состоянии постоянной сосредоточенности: иначе не поспеешь за стремительно идущим лектором.

Столетов не был сторонником того, чтобы преподносить все в разжеванном виде. Он знал, что только при условии большой самостоятельной работы слушатель сможет действительно глубоко изучить физику, настолько, чтобы самому потом стать ее активным деятелем.

Много и упорно приходилось работать перед экзаменами.

Слушателя, начавшего по студенческой традиции готовиться к экзаменам лишь тогда, когда за окнами станут раздаваться крики разносчиков: «Моченые яблоки!», то-есть накануне экзаменов, ожидал у Столетова неизбежный провал.

«На экзамене Александра Григорьевича, — писал Б. М. Житков, — вызванный и севший около него студент делался после получения экзаменационных вопросов совершенно самостоятельным. Был покрытый сукном стол, профессор, кучка билетов и молчаливый ассистент».

«Случалось, — вспоминал Б. М. Житков, — что перед другими экзаменами лентяй, не знавший предмета, спрашивал товарища, что ему делать, — «молчать» (то-есть сдаваться на милость) или «бормотать» (то-есть быстро говорить ученые слова, — на тот счастливый случай, что профессор задремал или унесся мыслями из комнаты). Шелопаи «бормотали» профессору ботаники, умному и доброму Ивану Николаевичу Горожанкину, прекрасные глаза которого иногда с сочувствием останавливались на студенте, моловшем вздор. Но никогда ни один опытный и доброжелательный студент не посоветовал товарищу применить этот второй способ на экзамене по физике у А. Г. Столетова».

Для верхоглядов, лентяев, представителей «золотой молодежи» экзамены у Столетова были опасным препятствием на пути к следующему курсу. Всегда прямолинейный, Столетов и не скрывал своей холодности и неприязни к этой публике.

Студент, задавший ему накануне экзаменов традиционный вопрос — по каким источникам надо готовиться, «получал, — как вспоминал Б. М. Житков, — холодный и точно сформулированный ответ следующего содержания: если студент в течение года не познакомился с курсом и даже с заглавиями учебников, то для него самое выгодное теперь — вовсе не готовиться».

Взыскательный и строгий преподаватель не терпел и «зубрил», людей, в гимназиях зачастую слывших «первыми учениками».

Ненавидевшему рутину Столетову, человеку с умом смелым, живым, умеющим сопрягать весьма «далековатые идеи», претило все механически заученное.

Столетов любил студентов, ясно понимающих сущность изучаемых явлений, умеющих думать, способных самостоятельно разобраться в физическом процессе, хотя бы он протекал и в незнакомой им форме.

Слушая «первого ученика», уверенно и самодовольно бубнящего свои «во-первых», «во-вторых», Столетов испытывал гнетущую скуку.

Разве такое отношение к науке стремился он привить своим слушателям?

Столетов умел одним молниеносным вопросом суворовского склада, повернув по-новому известные вещи, сразу же выяснить уровень понимания слушателем сущности дела, проверить его умение думать.

Прервав монотонную скороговорку чистенького, аккуратненького маменькиного сынка, Столетов говорит: «А скажите, пожалуйста, — и по сторонам глазами с прячущимся в глубине их озорным огоньком, — как поведет себя, положим, вот этот прибор, — и пальцем на барометр, почтенный, важный, — если его выбросить из окна? — И молчит, искоса посматривая на студентов, сидящих на первой скамье аудитории, ждущих своей очереди. И видит, как озаряются догадкой обращенные к нему веселые смышленые лица его любимцев. Какой интересный и тонкий вопрос задал профессор! Конечно, падающий барометр будет вести себя по-иному, чем неподвижный. Ведь падающие тела теряют свой вес, потеряет его и ртуть, и атмосферное давление вгонит столбик ртути до самого конца трубки. Во время падения барометр перестанет быть барометром, он не сможет измерять атмосферное давление.

А «первый ученик» смотрит растерянно: в зазубренных им учебниках барометры не падали. И на умный вопрос Столетова «первый ученик» глупо бормочет: «барометр разобьется».

Отголоски этих вопросов Столетова, рассчитанных на смекалку, требующих от слушателей умения мыслить физически, нашли себе место в мемуарах сына профессора Н. В. Бугаева — писателя Андрея Белого, наслышавшегося в детстве разговоров о Столетове в доме отца.

Ровным счетом ничего не поняли в сущности «суворовских вопросов» Столетова люди, которых довелось слышать Белому, а возможно, й сознательно окарикатурили их — ведь Н. В. Бугаев был связан с группой недругов Александра Григорьевича.

Вспоминая рассказы об экзаменах Столетова, Белый пишет: «Не знание предмета, а остроумие, умение смаковать каламбур решали вопрос «пять» или «двойка».

За «каламбуры» постарались выдать педанты от науки тонкие вопросы Столетова, заставляющие глубоко осмыслить физическую сущность явлений.

Эти люди вкупе с верхоглядами, проваливавшимися у Столетова, и стали авторами легенды о необыкновенной жестокости Столетова как экзаминатора.

Александр Григорьевич был не жестоким, а только требовательным, взыскательным.

Ученик Столетова академик С. А. Чаплыгин писал: «Что касается экзаменов, то ничего необычного они не представляли. Профессор лишь неуклонно требовал ясного понимания главного содержания курса; правда, он выслушивал ответы, не задавая наводящих вопросов, если студент начинал путать, и не помогал выбраться из затруднений, если они происходили от непродуманности и невнимательного изучения предмета».

Отвечая на вопрос, почему о Столетове сложилось представление как о жестоком экзаминаторе, Климент Аркадьевич Тимирязев писал: «Не подлежит сомнению, что слава строгого, чуть ли не до жестокости, экзаминатора создалась у него в первые годы его преподавания на медицинском факультете и что причина этого явления лежит гораздо глубже, чем обыкновенно полагают, являясь результатом того архаического состояния, в котором находится преподавание естествознания на медицинских факультетах… Студент-медик первых курсов должен поглотить без малого все естествознание, плюс еще известное число своих собственных специальных предметов. И учащие и учащиеся давно сознавали невозможность этого положения, и вот с давних пор устанавливается какое-то немое соглашение, что это учение не настоящее, а так для вида, для формы».

Вспоминая об экзаменах на медицинском факультете, Тимирязев привел в своей статье такой рассказ одного профессора-зоолога: «Да я ведь как их экзаменую. Спросишь: шпанская муха — муха? Если скажет «да», ну значит тройка, а скажет «нет» — четверка».