Военный переворот (книга стихов) - Дмитрий Быков

К ВОПРОСУ О РОЛИ ДЕТАЛИ В СТРУКТУРЕ ПРОЗЫ

Кинозал, в котором вы вместе грызли кедрачИ ссыпали к тебе в карман скорлупу орехов.О деталь, какой позавидовал бы и врач,Садовод при пенсне, таганрогский выходец Чехов!Думал выбросить. И велик ли груз — скорлупа!На троллейбусной остановке имелась урна,Но потом позабыл, потому что любовь слепаИ беспамятна, выражаясь литературно.Через долгое время, в кармане пятак ища,Неизвестно куда и черт-те зачем заехав,В старой куртке, уже истончившейся до плаща,Ты наткнешься рукою на горстку бывших орехов.Так и будешь стоять, неестественно прям и нем,Отворачиваясь от встречных, глотая слезы…Что ты скажешь тогда, потешавшийся надо всем,В том числе и над ролью детали в структуре прозы?

КУРСИСТКА

(из цикла "Фантазии на темы русской классики")

Анне Пустынцевой

Анна, курсистка, бестужевка, милый дружок,Что вы киваете так отрешенно и гордо?Видимо, вечером снова в марксистский кружокВ платьице жертвенно-строгом под самое горло.Аннушка, вы не поверите, как я устал:Снова тащиться за вами, любимая, следом,Снова при тусклой коптилке читать "Капитал",Будто не зная других развлечений по средам!Дети дьячков, не стиравшие воротничков,С тощими шеями, с гордостью чисто кретинской,Снова посмотрят презрительно из-под очковНа дворянина, пришедшего вместе с курсисткой.Кто это злое безумие вам диктовал?Аннушка, что вам тут делать, зачем среди них вы?Прежде заладят: промышленность, рынок, товар…После подпольно сипят про враждебные вихри…Вследствие этого пенья сулят благодать…Все же их головы заняты мыслью иною:Ясно, что каждый бы вами хотел обладать,Как в "Капитале" товар обладает ценою.Сдавленным шепотом конспиративно оретГлавный поклонник Успенских, знаток Короленок:"Бедный народ!" — будто где-нибудь видел народ!После он всех призывает в какой-то застенок.Свет керосинки едва озаряет бедлам.Некий тщедушный оратор воинственней Марса:Аннушка! Всю свою страсть безответную к вамВ поисках выхода он переносит на Маркса!Сущий паноптикум, право. Гляди, да дивись.Впрочем, любимая, это ведь так по-российскиТо, что марксисты у нас обучают девиц,Или, верней, что в политику лезут курсистки!Душно мне в Питере, Аннушка. Давит гранит,Геометрический город для горе-героев.Ночью, бывало, коляска внизу прогремит,И без того переменчивый сон мой расстроив,Думаешь, думаешь: что вы затеяли тут!Это нелепо, но все ж предположим для смеха:Что, если эти несчастные к власти придут?!…В стенах промозглых ответит гранитное эхо.Аннушка, милая, я для того и завелВсю эту речь, чтобы нынче, в ближайшее лето,Вас пригласить на вакации съездить в Орел:Аннушка, как мне отчетливо видится это!В августе яблоки, груши, малина — горой:Верите ль, некуда деть — отдаем за бесценок.К вашим услугам отличнейший погреб сырой,Если вам так непременно охота в застенок.Будете там запрещенные книжки читать,Ибо в бездействии ум покрывается ржавью.Каждую ночку я буду вас так угнетать,Как и не снилось российскому самодержавью!…Боже, давно ли?! Проснулся, курю в полумгле.Дождь не проходит, стекло в серебристых потеках.Что-то творится сейчас на безумной землеТам-то не ведают, где ж разглядеть в Териоках…Видимо, зря я тогда в эмпиреях парил.Знаете сами, что я никудышний оратор.Может быть, если бы вовремя отговорил,Мне бы спасибо сказал Государь Император.

ВЕРСИЯ

…Представим, что не вышло. Питер взятКорниловым (возможен и Юденич).История развернута назад.Хотя разрухи никуда не денешь,Но на фронтах подъем. Россия-матьОпомнилась, и немчура в испугеПринуждена стремительно бежать.Раскаявшись, рыдающие слугиЛежат в ногах растроганных господ.Шульгин ликует. Керенскому ссылка.Монархия, однако, не пройдет:Ночами заседает учредилка,Романовым оставлены дворцы.Не состоялась русская Гоморра:Стихию бунта взяли под уздцыПри минимуме белого террора,Страна больна, но цел хребет спинной,События вошли в порядок стройный,И лишь Нева бушует, как больной,Когда в своей постели беспокойнойОн узнает, что старую кроватьЗадумано переименовать. їВ салоны возвращается уют,И либералы каются публично.За исключеньем нескольких иудВсе, кажется, вели себя прилично.В салоне Мережковского — докладХозяина: "Текущие задачи".(Как удалось преодолеть распадИ почему все это быть иначеИ не могло). Взаправду не могло!Чтоб эта власть держалась больше года?Помилуйте! Восставшее мурлоНе означает русского народа,Который твердо верует в Христа.Доклад прекрасно встречен и сугубоСобранием одобрены места,В которых автор топчет Сологуба."Но Сологуб не столько виноват,Сколь многие, которых мы взрастили.Да, я о Блоке. Болен, говорят.Что он тут нес!"Но Блока все простили. їСложнее с Маяковским. Посвистев,Ватага футуристов поредела.Он человек общественный — из тех,Кто вкладывает дар в чужое дело,В чужое тело, в будуар, а альков,В борьбу со злом — куда-нибудь да вложит,Поскольку по масштабу дар таков,Что сам поэт вместить его не может.Духовный кризис за год одолев,Прокляв тиранов всею мощью пасти,Он ринется, как вышколенный лев,Внедрять в умы идеи прежней власти,Давя в душе мучительный вопрос,Глуша сомненья басовым раскатомИ, написав поэму "Хорошо-с",С отчаянья застрелится в тридцатом.Лет за пять до него другой поэт,Не сдерживая хриплого рыданья,Прокляв слепой гостинничный рассвет,Напишет кровью "Друг мой, до свиданья…"Поскольку мир его идет на слом,А трактор прет, дороги не жалея,И поезд — со звездою иль с орломОбгонит жеребенка-дуралея.Жизнь кончена, былое сожжено,Лес извели,їдороги замостили…Поэту в нашем веке тяжело,Блок тоже умер.(Но его простили).Тут из Европы донесется ревЖелезных толп, безумием обятых.Опять повеет дымом. ГумилевПогибнет за Испанию в тридцатых.Цветаева задолго до войны,Бросая вызов сплетникам досужим,Во Францию уедет из страныЗа жаждущим деятельностьи мужемЕму Россия кажется тюрьмой…Какой-то рок замешан в их альянсе,И первой же военною зимойОна и он погибнут в Резистансе.В то время вечный мальчик Пастернак,Дыша железным воздухом предгрозья,Уединится в четырех стенахИ обратится к вожделенной прозе.Людей и положений череда,Дух Рождества, высокая отвага…И через год упорного трудаОн ставит точку в "Докторе Живаго"И отдает в российскую печать.Цензура смотрит пристально и косо,Поскольку начинает замечатьПрисутствие еврейского вопроса,А также порнографию. (Поэт!)Случаются сомнительные трелиНасчет большевиков. Кладут запрет,Но издавать берется Фельтринелли.Скандал на всю Россию — новый знакРеакции. Кричат едва не матом:"Ступайте вон, товарищ Пастернак!".Но Пастернак останется. Куда там!Унизили прозванием жида,Предателем Отчизны окрестили…Сей век не для поэтов, господа.Ведь вот и Блок…(Но Блока все простили).Добавим: в восемнадцатом годуБольшевики под громкие проклятьяБежали — кто лесами, кто по льду.Ильич ушел, переодевшись в платьеИ не боясь насмешек. Что слова!"А вы слыхали, батенька, что лысыйОделся бабой?" — "Низость какова!".Но он любил такие компромиссы.Потом осел в Швейцарии. Туда жСоратники (туда им и дорога).Уютный Цюрих взят на абордаж.В Швейцарии их стало слишком много.Евреев силой высылают вслед.Они, гонимы вешними лучами,Текут в Женеву, что за пару летНаводнена портными и врачами,А также их угрюмыми детьми:Носатые, худые иудеи,Которые готовы лечь костьмиЗа воплощенье Марксовой идеи.Количество, конечно, перейдетВ чудровищное качество, что скверно.Швейцарии грозит переворот.И он произойдет. Начнется с Берна.Поднимутся кантоны, хлынут с АльпКрестьяне, пастухи, и очень скороС землевладельца снимут первый скальп.Пойдет эпоха красного террораИ все расставит по своим местам.Никто не миновал подобных стадий.Одним из первых гибнет Мандельштам,Который выслан из России с Надей.Грозит война, но без толку грозить:Ответят ультиматумом Антанте,Всю землю раздадут, а в результатеНачнут не вывозить, а завозитьЧасы и сыр, которыми славнаВ печальном, ненадежном мире этомБыла издревле тихая страна,Столь гордая своим нейтралитетом.Тем временем среди родных осинБунтарский дух растет неудержимо:Из сельских математиков одинНапишет книгу о делах режима,Где все припомнит:їлозунг "Бей жидов",Погромы, тюрьмы, каторги и ссылки,И в результате пристальных трудовИ вследствие своей бунтарской жилкиТакой трехтомник выдаст на-гора,Что, дабы не погрязнуть в новых бурях,Его под всенародное ураСошлют к единомышленникам в Цюрих.С архивом, не доставшимся властям,С романом карандашным полустертымОн вылетит в Германию, а тамЕго уже встречает распростертымОбъятием, не кто иной, как Бёлль.Свободный Запад только им и бредит:"Вы богатырь! Вы правда, соль и боль!".Оттуда он в Швейцарию поедет.Получит в Альпах землю — акров пять,Свободным местным воздухом подышит,Начнет перед народом выступатьИ книгу "Ленин в Цюрихе" напишет. їМир изменять — сомнительная честь.Не лечат операцией простуду.Как видим, все останется, как есть.Законы компенсации повсюду.Нет, есть одно. Его не обойдуПоэма получилась однобока б:Из Крыма в восемнадцатом годуВ Россию возвращается Набоков.Он посмуглел, и первый над губойТемнеет пух (не обойти законовВзросления). Но он везет с собойНе меньше сотни крымских махаонов,Тетрадь стихов, которые не прочьОн иногда цитировать в беседе,И шахматный этюд (составлен в ночь,Когда им доложили о победеЗаконной власти). О, как вырос сад!Как заросла тропа, как воздух сладок!Какие капли светлые висятНа листьях! Что за дивный беспорядокВ усадьбе, в парке! О, как пахнет дом!Как сторож рад! Как всех их жалко, бедных!И выбоина прежняя — на томже месте — след колес велосипедных,И Оредеж, и нежный, влажный май,И парк с беседкой, и роман с соседкойБесповоротно возвращенный рай,Где он бродил с ракеткой и рампеткой.От хлынувшего счастья бестолков,Он мельком слышит голос в кабинетеОтцу долдонит желчный Милюков:"Несчастная страна! Что те, что эти!".И что с того, что эту память онВ себе носить не будет, как занозу,Что будет жить в Отчизне, где рожден,И сочинять посредственную прозуНе более; что чудный дар тоскиНе расцветет в изгнании унылом,Что он растратит жизнь на пустякиИ не найдет занятия по силам…В сравнении с кровавою рекой,С лавиной казней и тюремных сроков,Что значит он, хотя бы и такой!Что значит он!Подумаешь, Набоков…

* * *