Польское Наследство - Владимир Романовский

В руках Нимрода появился его персональный походный мешок. Из мешка он достал другой мешок, поменьше, а оттуда выудил пряник — такой вкусный, что Нестор решил весь мешок с пряниками этой же ночью украсть.

— Вкусно? — спросил Нимрод.

— Нет, — ответил Нестор.

— На тебя не угодишь. Так мне не печь больше такие пряники? А то господин мой сладкое и мучное не ест, разжиреть боится.

— Нет, ты пеки, — сказал Нестор.

— Зачем же их печь, если никто не ест? Они ведь на меду.

— А я их соседским детям отнесу.

— Э, нет, — сказал Нимрод. — Благотворительностью я не занимаюсь, это лицемерие. Кархважане занимались — вот и получили сполна. Хочешь еще пряник?

— Хочу.

— На.

Нестор взял второй пряник и стал его жевать.

— Вкусно?

— Нет.

Нестора отправили спать.

— Ну, как, Лучинка, не обижает тебя супруг твой? — благодушно осведомился Гостемил.

— Нет.

— Повезло тебе, друг мой Хелье, с женой.

— Это мне с ним повезло, — сказала Лучинка, и покраснела. — Не всякий на мне б женился. — И покраснела еще гуще, осознав глупость сказанного. Выпила она до того — всего-ничего, два глотка греческого вина. — Да уж, — добавила она, поглядев на коротко мотнувшего головой мужа, — то, чем я занималась до того, как замуж вышла, уж это…

Хелье стало стыдно — не перед Гостемилом, конечно же, а вообще. Ну чего она оправдывается? Зачем?

— Чем же ты занималась? — спросил Гостемил.

Лучинка потянулась к кружке. Хелье плавно но быстро положил руку ей на запястье.

— Я была скога.

— Скога? — переспросил Гостемил.

— Уличная хорла.

— Ага. А до этого? — без паузы спросил Гостемил.

— Что — до этого? — переспросила, убирая руку, не ожидавшая такой реакции Лучинка.

— Чем до этого занималась?

Она тупо посмотрела на него.

— Нну… Тете помогала по хозяйству.

— Ага.

Лучинка не поверила и слегка насупилась.

— Лучик, не надо, а? — попросил Хелье.

— Собственно, если тебе это важно, — сказал Гостемил, подумав, — я знал, что ты была раньше уличная хорла.

Лучинка посмотрела на Хелье с упреком, грозящим перейти в злость.

— Нет, нет, — сказал Гостемил, засмеявшись, — Хелье мне ничего не говорил. Он вообще скрытный по жизни, это у него от варангов.

Она недружелюбно на него посмотрела и отвела глаза. Гостемил, раздосадованный тем, что попал в неудобное положение, объяснил:

— Любая деятельность накладывает отпечаток. Жестикуляция, выражение лица, манера отвечать на вопросы или задавать вопросы — все это составные общего образа. А я в таком возрасте нынче, что не уметь составить образ из очевидных признаков было бы стыдно.

— Как же ты… составил? — с подозрением спросила Лучинка. — Мой образ — как составил?

— По тому, как ты мне обрадовалась.

— А?

— Мне, или давеча тому, как Нестор вбежал, или тому, как Хелье улыбается. Тому, что небо синее, или серое, или еда вкусная, или грунки говорятся приятные. Женщины, побывавшие в уличных хорлах, всегда радуются очень искренне, как дети. А сам я, друзья мои, — сказал он неожиданно, — жениться собрался! Представляете? Как получил наследство, так во мне и проснулся собственник, старый муромский годсейгаре — ужас! Возникла необходимость в наследнике. И ведь твержу себе — имущество есть тлен, пыль — ан нет, все время ловлю себя на мысли.

Он не перевел таким образом разговор на другую тему — он просто, дабы помочь супругам, исчерпал и закрыл тему предыдущую, и в глазах Лучинки, с которой высокородный болярин вел себя, как с равной — не подчеркнуто, но совершенно естественно — Гостемил сразу стал — полубог.

— Да, — продолжал Гостемил, — думаю, пора мне остепениться, друзья мои.

— Так что ж, помочь поискать тебе невесту, что ли? — спросил Хелье, старающийся не показать при Лучинке, насколько он благодарен Гостемилу.

— Поискать… Такое, друг мой, не ищут. Такое либо само проходит, либо… не приходит… К тебе вот пришли, — он кивком указал на Лучинку, — а я вот всё жду.

— У Ярослава с Ингегерд дочери подрастают, — сказал Хелье. — Каких-нибудь лет пять-шесть, и…

— Нет, друг мой. Даже в шутку не хочу слушать. С олеговым семенем дел никаких не имею.

— Ты служил Владимиру… и Марие…

— Я?! — Гостемил двинулся назад от стола вместе со скаммелем. — Служил? Я им несколько услуг оказал. И получил не награду, но плату, по договору. Мне нужно было развеяться, да и деньги кончались. Служил? Нет. Знаешь, Хелье, друг мой, за десять лет на Руси можно было бы, казалось, разобраться с тонкостями местного наречия! Хорловы варанги…

— Гостемил, — попыталась утихомирить его Лучинка, — Гостемил, ты…

— Ну а чего он! — возмущенно откликнулся Гостемил. — «Служил». Порты им стирал, что ли, свир на подносе приносил? Или сверд чистил? Все эти заимствованные шведские словечки, вроде «слуга, служить» — надо от них избавиться! Как в старину слуг называли?

— Рабы, — подсказал Хелье со смехом.

— Брысь, — сказал Гостемил. — Ну тебя.

Хелье и Лучинка засмеялись.

В столовую вошел сонный Нестор и объявил, что не знает, почему Одиссей казался циклопу маленьким. Ведь циклоп встречал и других людей, а не только циклопов, и должен был бы привыкнуть к виду. Тогда Хелье попросил Лучинку встать и посадить Нестора себе на плечи. Сам он взял Лучинку на руки, а Гостемил, встав на четвереньки и просунув голову между коленями Хелье, захватил его бедра руками и поднялся на ноги. Пирамида получилась внушительная, голова Нестора оказалась в нескольких вершках от потолка. Лучинка смеялась и говорила, что боится. Нестор посмотрел вокруг и сказал:

— А пылищи-то сколько на карнизе.

Все засмеялись.

Нестор уходить отказывался и требовал объяснить ему, как Алеша Попович (фигура легендарная, среди простонародья ходили об Алеше Поповиче разные интересные слухи; Гостемил и Хелье, знавшие этого типа лично, криво улыбнулись, каждый подумал о своем, Хелье с оттенком легкой грусти вспомнил беременную прыщавую Матильду) — как он мог сломать аспиду шею, ведь она, шея аспида, чугунная.

— Просто согнул, наверное, — предположил Гостемил.

— Чугун нельзя согнуть.

Хелье, смеясь, вытащил из печи погжебач и протянул его Гостемилу. Согнув чугунное орудие пополам, Гостемил дополнительно заплел его в косу. Нестор, сидя у Лучинки на коленях, смотрел на действие совершенно круглыми глазами, и сказал:

— Не порти инвентарь.

Все засмеялись.

— Как это в предписаниях Святого Иоанна сказано? «Утаил от мудрых», — заметил Гостемил.

После этого Нестор, задав несколько невнятных вопросов самому себе, сразу уснул. Лучинка отнесла его спать, вернулась, сказала, что устала и пойдет теперь ляжет, и удалилась.

— От Дира никаких вестей, все по-прежнему? — спросил Гостемил.

— Никаких. Я почти уверен, что знаю, где он нынче обитает, и почему. При отходе Святополка из Киева он присутствовал, и, судя по всему, находился при Святополке неотлучно. И что-то такое там у них произошло, возможно значительное.

— Может, их догнали и убили?

— Нет, за ними никто не гнался. К тому ж, если бы Дира убили, было бы землетрясение и десять ураганов, и дождь бы шел месяц. Нет, Дир жив, просто скрывается, и не в славянских землях, а западнее.

— Зачем ему?

— Есть причины.

Лучинка, неслышно ступая, подкралась к двери. Она прекрасно знала, что делать этого нельзя. Что это некрасиво. Но не могла бороться с собой. Вот сейчас они будут откровенничать, и Хелье признается, что тяжело ему с бывшей скогой, стыд, позор, людей стесняется. Она прислушалась к разговору.

— Парень на тебя характером очень похож, — говорил Гостемил. — Ты, наверное, в его возрасте такой же мрачный был. У тебя и теперь случаются мрачные моменты, смотреть противно.

— Да, наверное, — согласился Хелье. — Ну, ничего, просветлеет. Ужасно любит фолианты, с соседской малышней почти не водится.

— У каждого своя стезя. Супруга твоя, друг мой, женщина необыкновенная. Я и не знал, что такие бывают. Теперь я буду страдать, а это утомительно.

— Почему ж страдать?

— А я дисциплинированный. Не будь я дисциплинированный — просто маялся бы, а так знаю, что нужно пострадать немного. Неделю буду страдать, а потом пересилю себя. Не будь ты мне лучшим другом, Хелье, отбил бы я у тебя супругу, нарушил бы заповедь. Впрочем, она бы все равно ко мне не ушла. Ты у нее единственный, неповторимый, и я понимаю почему, и мне от этого досадно. И она у тебя неповторимая, и я понимаю, почему, и это тоже досадно. Платиновая она у тебя.

— Это есть, — сказал Хелье. — Платиновая. Как-то даже не представляю себе, как я без нее жил. Надо бы еще раз в какое-нибудь путешествие поехать с ней, ее потешить. Она, когда улыбается — вся Вселенная радуется.