Нацисты: Предостережение истории - Лоуренс Рис

Германское Министерство иностранных дел отметило исключительную важность речи Сталина, которую тот произнес в знак отказа от сотрудничества с Великобританией. Он объявил тогда, что «не позволит поджигателям войны, которые хотят, чтобы кто-то другой сделал за них грязную работу, вовлечь нашу страну в конфликт».

«Это был поворотный момент, – рассказывает Ганс фон Герварт, служивший тогда дипломатом в германском посольстве в Москве. После знаменательной речи Сталина Германия и Советский Союз начали переговоры об укреплении экономических связей между двумя государствами. Летом Риббентроп с благословения Гитлера форсировал переговоры и 23 августа заключил с СССР политический договор – Пакт о ненападении. На первый взгляд такое соглашение кажется невероятным – оно полностью противоречило взглядам как Гитлера, критически относившегося к идеологии Советского Союза, так и Сталина, который в свою очередь с подозрением относился к нацистскому режиму. Однако в этом пакте был секретный параграф, мало кому известный в то время. Именно в нем крылась разгадка, почему обе эти державы, жадные до военных трофеев, заключили соглашение, противоречащее их естественным национальным интересам. Ганс фон Герварт своими глазами видел секретный протокол, согласно которому Гитлер «обещал вернуть Советскому Союзу все, что тот потерял в Первой мировой войне. Разумеется, подобных обещаний не могли дать ни Франция, ни Великобритания, поскольку тогда им пришлось бы пожертвовать независимостью Прибалтики, Польши и даже, возможно, Финляндии».

Ганс фон Герварт совершенно четко осознавал грядущие последствия Пакта о ненападении. «Мы уже проиграли войну, – сообщил он тем летом своим коллегам. – Уверен, к нашим противникам примкнут американцы, и мы в любом случае потерпим крах». Но мнение Ганса фон Герварта разделяли очень и очень немногие. Для большинства пакт о ненападении с Советским Союзом стал настоящим переворотом в международной политике. Британия и Франция поняли, что совсем скоро нацисты перейдут в наступление, и первой их мишенью станет Польша. Сам Гитлер, если верить протоколу заседания, который вел адмирал Вильгельм Канарис (глава абвера, органа военной разведки и контрразведки германского верховного командования), выступил перед своими военачальниками с таким сообщением: «Теперь Польша очутилась в безвыходном положении… Заявление о соглашении с Россией ошеломило весь мир. Его важность невозможно переоценить. Сталин также считает, что общий политический курс пойдет на пользу обеим нашим державам. Для Польши последствия нашего сотрудничества будут невообразимыми»24.

На собрании в Берхтесгадене 22 августа 1939 года Гитлер предстал в наистрашнейшем своем облике. В тот день он связал воедино все положения нацистской идеологии: исключительность «права сильного» («Борьба не на жизнь, а на смерть… Противники слабее нас, это недочеловеки!»), важность мужества всех и каждого («Наши бойцы – не машины, а люди, из плоти и крови») и полный отказ от таких «второстепенных» ценностей, как жалость и сострадание («Замкните ваши сердца для жалости. Свирепствуйте!»).

Произнеся перед своими генералами эту ужасающую речь, Гитлер подтвердил, что заключил союз с единственной страной во всем мире, которую воспринимал как врага, – СССР и что собирается развязать войну с той самой державой, с которой когда-то намеревался выступить единым фронтом, – Великобританией. Когда мы делимся подобными соображениями с теми, кто был непосредственным свидетелем той исторической эпохи, они отказываются принимать такую точку зрения. «Не забывайте, – подчеркивает граф фон Кильмансегг, – что войну объявили Англия и Франция, а не Германия».

«Я всегда надеялся на то, – признается Карл Бем-Теттельбах, – что Англия – да-да, я не забыл, что даю интервью англичанину, – разгадает планы Германии и согласится прийти на помощь всем европейским государствам, каким бы ни было их политическое устройство».

Даже в это время – в августе 1939 года – немецкие офицеры не считали, что страна находится на пороге новой мировой войны. «Целью Гитлера было возродить немецкий народ. Гитлер не хотел порабощать Чехословакию. Она не была его целью, он лишь пытался помочь немцам, проживавшим на чехословацких землях. То же произошло и с Польшей. Он хотел избавиться от Версальского диктата, при котором Данциг и Кенигсберг отделялись от Германии. В намерениях Гитлера не было ничего дурного: он хотел объединить страну, поднять немецкий народ из пепла… С политической точки зрения я одобряю его идеи».

Нацистские предводители знали, что Гитлер не собирался ограничиваться «возрождением» Германии. На собрании 22 августа стало совершенно очевидно, что империалистические амбиции фюрера были весьма нескромными. 29 августа Герман Геринг умолял Гитлера не переходить в наступление. Но тот ответил ему, что «всю свою жизнь играл ва-банк и действовал очертя голову».

1 сентября германские войска вторглись на территорию Польши. Два дня спустя Великобритания и Франция объявили рейху войну. Изначально, эта война не входила в планы нацистов, но, учитывая политический курс Германии, она была неизбежна.

Разлад и жесткое соперничество внутри нацистского правительства только усилились перед угрозой мирового конфликта. Когда доктор Геббельс услышал о начале войны, он повернулся к своему заклятому врагу, Риббентропу, и сказал: «Герр фон Риббентроп, это – ваша война. Развязать войну легко; вот закончить ее – несколько сложнее»25.

Глава 4

Дикий Восток

Двадцатого июня 1946 года у жителей города Познань, что в Западной Польше, случился настоящий праздник. Люди толпами собирались на площадях и улицах, залезали на заборы и деревья, желая найти себе местечко, откуда будет лучше видно, как казнят ненавистного всем полякам Артура Грайзера – бывшего нацистского губернатора польского Вартегау. Анна Езерковская пришла туда с другом: «Что тут сказать… Когда Грайзера вздернули на виселице, людей охватил такой восторг, что они, не помня себя от счастья, стали целовать друг друга, прыгать, как маленькие, кричать, распевать песни». Анна вернулась домой в чудесном настроении. «После всех бед, что принес нам этот человек, – вспоминает она, – мы имели полное право порадоваться постигшему его возмездию».

Ни одна страна из всех, оккупированных Германией, не подвергалась таким унижениям, как Польша. Именно здесь нацисты явили присущую им свирепость в полной мере, именно здесь нацизм достиг апогея, своей чистейшей и жесточайшей формы. Шесть миллионов поляков погибли в этой войне – примерно восемнадцать процентов всего населения. Сопоставьте цифры: британцы потеряли менее четырехсот тысяч человек.

Артур Грайзер принадлежал к числу людей, причинивших польскому народу наиболее чудовищные страдания. Наравне с Гансом Франком, который управлял «гау», и Альбертом Форстером, наместником Данцига и Западной Пруссии, Грайзер получил в Польше безраздельную власть. Однако, представ перед военным трибуналом, он отнюдь не производил впечатления человека, наделенного такими невероятными полномочиями. Грайзер уверял судей, что на самом деле был другом польскому народу и что за все случившееся в ответе один лишь Гитлер. Грайзер признал, что и сам он стал «жертвой гитлеровской политики», простым «козлом отпущения за злодейства, совершенные его хозяевами». По сути, он утверждал, что всего-навсего исполнял чужие приказы. Но это было откровенной ложью. В действительности людям, подобным Грайзеру, приказы (то есть распоряжения, коих нельзя не исполнить) едва ли отдавались вообще.

Гитлер называл таких людей «расой властелинов, племенем повелителей»1. Этим «правителям» восточных земель была предоставлена невиданная свобода действий в принятии решений. Гитлер просто-напросто «велел гауляйтерам ровно через десять лет рапортовать о повсеместной и полной германизации соответствующих областей, причем обещал не спрашивать, какими способами они действовали»2. Вполне логичное развитие событий для режима, при котором партийные лидеры «силой прибирают к рукам власть», а функционеры «служат идее фюрера» в отсутствие приказов сверху: оккупанты принесли в пределы Польши ужас и хаос. Письмо, которое Грайзер написал в свое время Гиммлеру, также огласили на заседании трибунала. В нем Грайзер уверенно утверждал, что, в сущности, он волен поступать с польскими евреями, как заблагорассудится: «Со своей стороны, считаю: не следует снова беспокоить фюрера по этому поводу, особенно памятуя, что во время совсем недавнего нашего разговора о евреях он разрешил мне действовать по отношению к ним согласно моему собственному усмотрению»3.

Гитлер пообещал установить на Востоке «новый порядок». Вероятно, режим, принесенный им на польские земли, мог и впрямь называться новым, однако порядка в нем наличествовало весьма немного.