Расколотые небеса - Андрей Ерпылев

— А если предусмотрено какое-то кодовое слово? Пароль…

— Ага! Пароль — «штык», отзыв — «бомба». Детство какое-то… Да они там без памяти от радости будут, что я… он то есть, вообще вернулся. К тому же твой близнец наверняка сказал бы нам, если что-нибудь такое предусматривалось.

— Почему мой? Твой тоже. А предусматривалось ли… Он башкой знаешь как шарахнулся? Тут имя свое забудешь, не то что пароль.

Один из доводов близнецов, кстати, и основывался на неспособности пришельца из иного мира в ближайшее время не то что снова сесть за штурвал истребителя, но и за руль тривиального автомобиля. И подкреплялся он, между прочим, авторитетными мнениями целого взвода медиков самого разнообразного профиля — от хирурга до психиатра. И передернули тут оба хитреца совсем немного: всем известно, как врачи относятся ко всякого рода авантюрам после подобных катастроф. И местный уроженец, и бывший майор-десантник, каждый в свое время пережили немало аналогичных неприятных моментов в собственных биографиях, но лишь сейчас перестраховщики от Эскулапа лили бальзам на их сердца…

— Ладно. Будем считать, что никакого пароля не было. Ложусь на курс, приземляюсь… Ну и все — привет, марсиане!

— Лучше уж марсиане…

— Ты несправедлив к нашим братьям из сопредельного пространства, Саша. Они такие же, как и мы. Неужели третий наш собрат тебя не убедил?

— Вот то-то и оно, что такие же… Такие же, как у нас, перестраховщики, ретрограды и карьеристы.

— Зато мы знаем, чего от них ожидать.

— И от Челкина?

— Да он-то тут при чем?

— Тут, конечно, уже ни при чем, а там… Он ведь там на прежней высоте, даже, может быть, чуть выше, если учесть, сколько времени прошло. Думаешь, ему приятно будет узнать о перипетиях своего личного близнеца тут? Только, пожалуйста, не говори, что тот умнее, благороднее, великодушнее…

— Меня-то не считай олигофреном! К сожалению, и тот — точная копия этого… Как и мы с тобой — друг друга.

— А помнится, кто-то не считал меня совсем уж точной копией…

— Кто старое помянет — тому глаз вон. Не помнишь такую пословицу?

— Ага. А кто забудет — оба. Или у вас тут такое продолжение не в ходу?

— У определенного круга моих подопечных — даже очень, — вынужден был признать Бежецкий. — Но мы-то…

— То мы. А то он.

Оба замолчали. Действительно, предугадать будущее ни тот, ни другой были не в состоянии. Хотя как раз сейчас это было бы очень кстати.

— Мы сейчас прямо как японцы, — нарушил молчание один из близнецов. — Они тоже, прежде чем начать какое-нибудь дело, сперва обсуждают все, даже самые фантастические препятствия. Вплоть до падения гигантского метеорита или выхода из моря своего страховидного Годзиллы. Мы же не японцы, черт побери!

— Вот именно… — вздохнул второй. — По-русски, на арапа… Но шкуру бегающего еще где-то медведя поделить не забываем. Ладно, утро вечера мудренее. Ты уже не мальчик — сам разберешься…

— Вот именно… — потянулся до хруста в суставах собеседник. — Ну что: накатим по соточке-другой коньяку и на боковую?

— Вот тебе соточка! — кукиш был более чем убедителен. — А вот — вторая. Тебе даже не за руль завтра, а за штурвал. Вот когда вернешься… С удовольствием нажрусь с тобой хоть до поросячьего визга. А до того — сухой закон.

— Понятно, — протянул генерал, только что отчитанный, будто кадет-первогодок ротным воспитателем. Ладно, хоть равным по чину… — Банкет по случаю отбытия отменяется…

— Пакет не забыл?

Работающие вхолостую турбины ревели, словно два могучих урагана, поэтому приходилось кричать прямо в ухо, чтобы хоть что-нибудь можно было расслышать.

— Что?!.. А! Пакет! — Бежецкий похлопал себя ладонью в толстой перчатке по оттопыривающемуся на груди комбинезону. — В надежном месте! Даже если гикнусь там — найдут!..

— Плюнь! — проорал в ответ близнец. — Я тебе дам — гикнусь! Забыл уговор? Если через семь, максимум десять дней ты не возвращаешься — иду я!

— Фигу тебе! — злорадно ответил посланец, пытаясь сложить непослушные пальцы в означенную фигуру. — Не удастся тебе орденок заработать! Все я загребу! И звездочку вторую на погоны — учти! Будешь мне честь отдавать, как генерал-лейтенанту!

— Да хоть фельдмаршалу! Только вернись!.. Ну, все — ни пуха! — Ловко, спиной вперед, генерал сбежал по приставному трапу, который тут же оттащили в сторону поджидавшие внизу техники.

— К черту! — буркнул себе под нос, уже не надеясь, что его услышат, пилот, и колпак кабины плавно опустился, намертво отрезав его от остального мира.

Еще этот мир не покинув, он словно бы и не принадлежал ему больше.

«А-а! Долгие проводы — лишние слезы!..»

В ответ на отмашку дежурного офицера, он поднял руку в перчатке и начал плавно увеличивать обороты двигателя. Движение руки, и самолет легко понесся по бетонке полосы, вздрагивая на стыках плит и выбоинах. Мгновение и…

«Земля — прощай! — мелькнули в голове слова из полузабытого детского мультика. — В добрый путь!..»

11

«А ведь господа жандармы тут не слишком деликатны… Как и везде, впрочем…»

Сознание возвращалось постепенно, будто загулявшая кошка, сперва стремящаяся проверить — не ждет ли ее хозяин, разгневанный долгой отлучкой, да еще с чем-нибудь очень неприятным в руке. Правда, хозяин сейчас пребывал не в том состоянии, чтобы гневаться. Он и «кыш»-то сказать не смог бы толком…

Да и обстановка «узилища» разительно переменилась. Какие там хоромы! Тесная комнатенка с давно не беленными стенами в неопрятных пятнах, с шелушащегося потолка на разлохмаченном шнуре свешивается сорокаваттная лампочка, мало того что светящая себе под нос по своей природе, но еще и пыльная до предела. Более подробно оценить обстановку было невозможно потому, что сам Александр лежал на спине на чем-то относительно мягком, но до предела скрипучем, без какой-либо возможности повернуться — руки, скованные над головой, этому препятствовали, да и ноги тоже стягивало что-то чрезвычайно тугое. Дополняла картину удушливая вонь, пропитывающая все вокруг: если на этом ложе кто до пленника и лежал, то, во-первых, знаниями о личной гигиене он был не обременен, а, во-вторых, было это давным-давно.

«Блин, даже руку мою больную не пожалели, — сморщился Бежецкий — так болело совсем недавно поврежденное запястье, в которое теперь волчьим капканом впивался ледяной металл наручников. — Сатрапы чертовы!.. Свободу узникам совести!..»

Однако на самом деле, признаться, было не до шуток. Как-то не вязался этот карцер с той предупредительностью, которой был окружен «гость» в покинутом таким оригинальным путем «санатории». Неужто так разозлились хозяева за двух охранников, спеленатых не только без какого-либо членовредительства, но и без особенного посягательства на права и свободы. Так, не более чем невинная шутка. Стоило из-за этого запирать в вонючий подвал, стреноженным по рукам и ногам? Что за средневековые методы, в конце концов, господа?

— Э-э! — негромко позвал он, стараясь как можно дальше вывернуть шею, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. — Тут есть кто? Господа тюремщики!..

Ответом ему была тишина, нарушаемая лишь мерным стуком капель, падающих где-то далеко-далеко, может быть, из неплотно прикрытого крана, а может быть — и с сырого потолка. Тишина эта давила, заставляла нервничать, неумолчный «метроном» раздражал безмерно.

— Господа Бога душу мать!!! — не выдержал Александр, присовокупив такое коленце, что даже сам устыдился немного — давненько ему не приходилось употреблять таких слов вслух. — Попередохли вы там что ли?! Наручники отомкните, гады! Рука болит — спасу нет!..

Кричать пришлось так долго, что к финалу концерта горло Бежецкого, и без того в последнее время не отличающееся луженостью (как же — ежедневные тренировки «командного голоса» давно позади), сдало, поэтому в тирадах появились какие-то «высоцкие» нотки. Он не только охрип, но и оглушал в тесном пространстве «каземата» сам себя, поэтому шаги, вкрадчивые и осторожные, расслышал не сразу.

— А-а, вы уже пришли в себя, господин Бежецкий, — раздался где-то за изголовьем звучный, хорошо поставленный голос. — Похвально, похвально… Я уж хотел проделать это принудительным, так сказать, путем.

— Расстегните наручники! — прохрипел Александр, чувствуя, что поврежденная рука настолько онемела, что уже не чувствует боли, только холод металла — паршивый признак, если честно. — Руку потеряю — отвечать придется…

— Не говорите вы ерунды. — Пленник ощутил в руке тупые уколы, но не кожей, а мышцами, глубинными нервами. — Пальчики дергаются, значит, омертвения еще нет. А как быстро вас отпустят, зависит от ответов на пару вопросов, которые я вам намерен задать.