Яд иллюзий - Галина Зарудная

 – Преступник на свободе и у него развязаны руки. – Добавила я, наслаждаясь их замешательством. – А Мише Гришину не только наш город, весь мир теперь с горошинку покажется. Догадываетесь, почему? На его месте мог оказаться кто угодно другой. Говорите, что не ждали от меня такой субъективности? Как прискорбно знать, что обычная тактичность утратила  всеобщие мерки и стала субъективным элементом. Видимо, теряя мораль, человек теряет последние остатки своего ума…

 – Ну что ж, – сказал Виктор Палыч сквозь плотно сжатые губы, выдержав небольшую паузу. Его лицо при этом успело изменить цвет и выражение, чем выдавало неспособность сохранять самообладание. – Ты делаешь превосходные переводы, Анна, заказы сыпятся горой, разве нет? А тут еще и за это переживай. Ради чего? Работать с литературой ведь намного спокойнее, согласись?

 Я поняла его намек.

 – Соглашусь, что намного спокойнее ставить подпись под собственной работой, – дополнила я с расстановкой, но почти не слыша и не узнавая своего голоса. – И тем более, не отвечать за ложь и скандал, способные погубить судьбу какому-нибудь человеку.

 – Уголовнику?!! – Он в ярости ударил по столу.

 – Не нам решать!

 С этими словами я ушла из редакции «Информ-недели».

 Навсегда

Глава 16

Покинув офис, я почувствовала внезапный упадок сил, как будто лицемерная баталия в кабинете редактора происходила не словесно, а физически.

 Поднявшийся ветер яростно затрепал волосами, а мелкие холодные капельки, набирая скорость и частоту, обрушились на голову и за шиворот. Мельком я успела подумать, что вероятно июль в то лето безумно полюбил изображать пародию на октябрь. Угнетающая сырость внушала ощущение безысходности и печали.

 Давление вдруг беспорядочно запрыгало в висках, а ноги, наоборот, перестали ощущать земную твердь. Поддавшись этой слабости, я ринулась к автобусной остановке, где только сегодня утром беседовала с Ларисой Михайловной – чуткой и сердечной женщиной, которая открылась мне так доверчиво, излила душу и всю свою боль. И что же ей теперь оставалось думать? Господи, да такая статья могла ее просто убить!

 Я практически забилась в угол остановки. Тело казалось вялым и не послушным, в ушах заунывно и фальшиво звучал тромбон. Толи я находилась на грани истерики, толи на грани обморока. Разум же словно помутился, все происходящее выглядело размытым и неясным, как бредовый сон.

 – Ты представь, как я изнервничалась из-за этого трупа в парке, – прозвучал возмущенный выкрик в двух шагах от меня. – Я свою Машку держу взаперти, муж на месяц раньше отпуск взял, чтобы ее караулить, а тут… Вот, взгляни-ка…

 Послышался легкоузнаваемый шорох бумаги и, обернувшись, я увидела двух женщин, детально изучающих фотографию Мирославы Липки в спец выпуске «Информа».

 – Меня девочки на работе валерьянкой отпаивали, – с завышением продолжала женщина. – А по какому поводу шум, спрашивается? Из-за наркоманов! Да по мне, пусть бы они вообще перебили друг друга, чтоб у нас этой швали и духа не было…

 – И ты подумай, – с изумлением подхватила ее собеседница. – Я ведь к этой девушке на спектакли ходила, детей своих водила, хвалила ее. А она, помилуй Боже, проституткой была…

 Я вскочила так быстро, что едва не сбила с ног застывших в ужасе подруг, помчалась, не разбирая дороги, сталкиваясь с прохожими, нанося болезненные ушибы себе и другим, не замечая доносившихся вслед оскорбительных возгласов. Все равно что под гипнозом, все равно что одержимая, не принадлежащая более себе самой.

 Но даже не представляла, куда бежать, что будет дальше, когда «Белая площадь» закончится.

 Все выглядело как никогда чужим и холодным. Абсолютно все! Чужой город, улицы, дома, перекрестки, светофоры. Не осталось ничего, что еще можно было назвать родным или близким сердцу. Милая и привычная квартирка моя, крепость, бастион – и та не внушала доверия в тот момент, напоминала ловушку.

 Я словно потерялась в чужом городе, в чужой жизни.  Мне лишь показалось, что я готова встретиться с реальностью. Но, судя по всему, это стало не возможным. Это никогда не станет возможным. Я не смогу унять эту жгучую внутреннюю лихорадку, эту вопящую боль.

 И что мне делать?

 Что со мной?

 Вспомнился отчаянно-припадочный образ героя Достоевского, гонимого несносным пожаром в голове, тупиковым чувством обездоленности и безысходности. Вот к чему я пришла в итоге. Вот что движет сумасшествием...

 Визг тормозов неожиданно прорезал слух, оглушил и парализовал сознание.

 Тело мое наполнилось сначала неимоверной тяжестью, а затем приятной успокаивающей невесомостью. Весь мир вокруг в мгновение померк и благополучно скрылся в темноте…

Глава 17

Как же стало уютно и спокойно.

 Меня окутывало удивительное тепло, похожее на нежные материнские объятия – заботливые, бережные, бесконечно любящие…

 Себя же я ощущала маленьким бесформенным комочком и от того подумалось, что наверное я умерла. А точнее – умерла Анна Гром – эта странная, отчаявшаяся женщина, с благородным, но измученным сердцем; а я – всего лишь частица ее еще не погасшего до конца сознания, либо душа, переходящая в едва зачатый зародыш нового человека… От того и это состояние беззаботной, призрачной эйфории..

 Вот, значит, как это все происходит.

 Так просто и, главное, так органично.

 Ни боли, ни страха, только бесконечное спокойствие.

 Но почему я по-прежнему обладаю памятью Анны Гром? Неужели память прошлой жизни не исчезает сразу, целиком? Да и как же обещанные фанфары и архангелы в легких одеждах? А небесный суд, врата рая и стоны ада? Или хотя бы знаменитый свет в конце туннеля…

 Холодная крупная капля упала мне на лицо и пробудила, как свирепая пощечина. Я распахнула веки и с разочарованием обнаружила, что никакой я не зародыш, и нахожусь не в  материнской утробе, а просто посреди «Белой площади» в центре непонятного и шумного столпотворения.

 Меня держали чьи-то крепкие, почти горячие руки. Лицо, представшее перед взором выглядело настолько бледным, что поначалу показалось маской, но пробежавшая по нему короткая волна на миг оживила и исказила его вспышкой сдерживаемой боли.

 Моя собственная боль долго ждать не заставила – врезалась с размаху в затылок, от чего перед глазами взвился яростный рой мелких мушек и мутная, удушающая тошнота стала медленно и подло подкрадываться к горлу.

 – Кто-нибудь, вызовите «скорую»! – Прозвучало так, словно поблизости очень громко и со страшной силой посыпалось стекло, рухнуло градом о жесть или старый шифер, заставило меня поморщиться.