Новые заветы. Самые известные люди России о своих мечтах, страхах и успехах - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Р. S. Обычно в конце моих колонок следует мораль. Здесь их две. Одна дорога мне лично, вторая, думаю, главному редактору «Русского пионера». Итак.
1. Если вы не старый друг Васи (типа жена), не надо больше его называть Васей – хотя бы в качестве подарка на дембель.
2. Будь вы хоть Андрей Васильев, не надо ни при каких обстоятельствах нарушать формат колонки «Прогул уроков».
Виктор Вексельберг. Выносимая тяжесть бытия
Виктор Вексельберг не берется рассуждать о спасении души. Даже его богатая событиями – причем далеко не всегда счастливыми – жизнь не позволяет судить о такой тонкой материи.
Но о том, как душу не потерять, он кое-что знает.
Предложение «Русского пионера» написать авторскую колонку о душе меня удивило: вооружившись душой, можно о чем угодно написать. Редакция убеждала меня, что это и хорошо: поводов для лирических отступлений будет больше. Но задачи отступать у меня не было, как, впрочем, и наоборот. Тогда напишите, как спасти душу, знаете ведь наверняка, настаивали по ту сторону издания. Как спасти, не знаю, а вот как не потерять, догадываюсь. На том и договорились.
Когда живешь стабильной повседневностью, все выглядит гладко. Но приходит кризис, и как на негативе проявляются недостатки, пороки, трещины. Я не сторонник восторженных заявлений о том, что кризис несет оздоровление и очищение. Посмотрите на современный финансовый кризис. Это не только проблема бизнеса. Этот кризис очевидно отражает дефекты отношений разного характера (партнерские, дружеские, личные) и корректирует привычные рамки. Для одних скорректированные кризисом нормы означают моральную катастрофу, для других это лишь новое правило игры, которое нужно принять к сведению.
Я тоже в кризисные времена задаю себе вопросы. Вот ты шел вперед и уперся. Действовать, как раньше, не можешь. Что делать? Остановиться? Пойти на компромисс? А не будет ли это означать, что ты проиграл? Отступился от своих принципов? Получается, что кризис – это хорошее время потерять душу, какое уж тут оздоровление.
Но в подобных ситуациях я всегда вспоминаю слова своего педагога. На последней лекции в институте он дал нам совет, который я повторяю своим детям: если ваши представления не совпадают с действительностью, то меняйте представления. Важно поставить перед собой цель, идти к этой цели, но не менее важно найти в себе силы переосмыслить цель, если того требуют неопровержимо изменившиеся обстоятельства.
В таких рассуждениях всегда наталкиваешься на один вопрос. А где та грань, за которой приятие обстоятельств превращается в предательство себя, своих ценностей? У меня нет ответа на этот вопрос. Просто потому, что каждый сам определяет для себя эту грань. Мир постоянно меняется и порой не оставляет нам шансов следовать принципам прошлого и сохранять при этом адекватность сознания. Еще вчера стрелялись за карточный долг, сегодня долги – норма всеобщей действительности. Почувствовать грань сложно, но всегда следует помнить: еще чуть-чуть – и ты уже переступил черту.
Думаю, каждый из нас начинает формировать и чувствовать свою систему ценностей тогда, когда его действия и поступки имеют прямое влияние на окружающих, а мнение окружающих начинает формировать наши собственные представления о действительности. Это только художники говорят, что их не интересует мнение других, но в этом есть доля лукавства. Всех нас интересует мнение окружающих, не считая Маугли, конечно. Кроме того, нашу систему ценностей определяет и генная основа. Я бы даже сказал, что она доминирует.
Я вырос в советской системе, где каждый проходил систему отбора и на каждом уровне достижений принимал на себя новый багаж обязательств. Эту систему я испытал на себе довольно рано. Тогда я понял, что ответственность – это еще и проблема морального выбора, тест на ту самую грань, которая имеет отношение к душе и всему тому, что остается за ее пределами.
Я был секретарем комсомольской организации школы, когда разгорелся скандал с участием горкома партии. Ребята в нашей школе, включая меня, ходили с длинными волосами. Директор категорически требовал, чтобы мы подстриглись. Мы отказались. Меня предупредили, что разговор будет серьезный. Так и произошло: огромная аудитория, красная дорожка (но не та, что сейчас, другая), серьезные лица из горкома и я в центре группки обвиняемых. Мы выстояли, точнее, отстояли право на волосы. Подстриглись, конечно, но чуть-чуть.
В институте получилось серьезнее. Я отвечал за идеологическую работу в комсомольской организации факультета, когда наши студенты устроили бунт на картошке. Кормили там отвратительно, и не стоило никакого труда рассмотреть в блюде из мяса неудобоваримые включения. Это было время диссидентов, эмиграции, а значит, хорошего идеологического фона, чтобы устроить забастовку, пусть даже и на картошке. Протест длился несколько дней, а когда ребята вернулись в институт, то выяснилось, что приказом ректора отчислены одиннадцать человек. Приказ не обсуждался, поэтому нам стоило невероятных усилий вернуть нескольких человек. Но я поступить по-другому не мог, а времена, на счастье, иногда меняются.
Потерять душу, совесть, принципы легко в непредсказуемых обстоятельствах. Живешь себе по совести, а потом происходит нечто невообразимое, и ты, оглушенный внезапной реальностью, теряешь почву под ногами. Не зря говорят, что нет ничего страшнее неизвестности. Поэтому готовьтесь к неизвестности заранее, какой бы она потом ни оказалась.
Я столкнулся с такой неизвестностью в школе на выпускном вечере. Вручение медали в нашем городе обставлялось широко: центральная площадь, директор на трибуне, вокруг собравшиеся друзья и родственники в праздничной одежде и с цветами. Вечный отличник, я готовился получать свою золотую медаль, может быть, единственную в нашей третьей школе. Объявили медалистов первой школы, потом второй, потом четвертой… Никогда не забуду вопросы друзей: «А ты-то где?», и потом слова директора: «Извини, я сделал все, что мог». В тот вечер я первый раз напился. Я тогда не понимал, что люди с такой фамилией, как у меня, должны с детства готовиться к тому, что они будут на особом счету. Хотя мой отец еврей, в нашей семье всегда преобладали русские традиции (мама украинка). Мы никогда не говорили на идише, в синагогу я попал впервые, когда мне было двадцать пять лет. Но незнание, как известно, не освобождает от последствий.
Этот сюжет повторился в институте. Мне дали красный диплом, я был первым в списке на распределение, имел право выбирать любое место работы. Но представитель Министерства оборонной промышленности не оставила мне ни одного шанса: какое бы место я ни выбрал, она тут же сообщала, что все вакансии уже заняты. Работать в самом безнадежном месте, куда никто не решался подать документы, я отказался, хоть режьте меня, и покинул институт с открытым дипломом.
Описанные мною сюжеты отнюдь не эксклюзивны. Такие истории в советские годы происходили сплошь и рядом с тысячами обычных людей. Для кого-то они вылились в невыносимую тяжесть бытия, кто-то смог извлечь уроки и пойти дальше.
Лично во мне эти истории сформировали готовность к разным ситуациям. Чтобы ни происходило потом в бизнесе, в личной жизни, я был уверен, что психологическая устойчивость, подаренная советским прошлым, меня не подведет. И тем не менее мне не нравится фраза: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее». Я не уверен, что человеку, особенно ребенку, нужны тяжелые жизненные испытания, ведь боль от пережитого и увечья – совершенно разные вещи.
Стремясь сберечь, сохранить свою душу, мы часто ищем внешние источники для восстановления сил и порой находим их в религии. Как и большинство людей, я верю в высшую силу, ценю и чувствую справедливость универсальных религиозных постулатов. При этом меня сложно назвать верующим человеком в традиционном смысле этого слова, просто потому, что я не следую общепринятым ритуалам в рамках отдельного религиозного направления, хотя с искренним уважением отношусь к чувствам и образу жизни верующих людей.
Так сложилось, в том числе в силу внешних обстоятельств, что моя собственная структура ценностей и жизненных правил сформировалась на основе христианства и иудаизма. Я рос в семье, объединяющей разные национальности, на стыке двух культур, и это во многом определило мою систему ценностей. Нельзя не отдать должное и советской системе, в которой выросли многие из нас, те, кто был по разнарядке сверху дистанцирован от религиозных основ. В этой ситуации мы были вынуждены сами отстраивать себя. И до сих пор я следую своим правилам, трансформация которых будет означать потерю моего собственного «я».
По своей природе я диалектик и исхожу из того, что любая мысль, облаченная в слово, это ложь. Я искренне верю в то, что абсолютно откровенный диалог возможен лишь с самим собой. Только внутри себя ты можешь попросить прощения и почувствовать освобождение. Самому себе и соврать гораздо сложнее, чем чужому человеку. И только себе можно ответить на вопрос о своей душе. Так же как и потерять душу можем только мы сами.