Зеленая брама - Евгений Долматовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В разгар июльских боев в штаб 12-й армии прибыли видные партийные работники — Петр Митрофанович Любавин и Михаил Васильевич Груленко. Они были назначены членами Военного совета и сразу же включились в работу: в корпусах и дивизионах, в арьергардных боях и на марше они вносили в тяжкую атмосферу тех дней некоторую разрядку. Не преуменьшая опасности и избегая общих фраз, они вникали в противоречивую суть обстановки — выдержанные, спокойные, твердые в решениях. Очень разные, они были, как вспоминают оставшиеся в живых товарищи, чем-то похожи друг на друга,— надо полагать, уже тогда, за без малого четверть века жизни нашей страны, сложился тип партийного работника, беззаветного продолжателя большевистского дела.
Дооктябрьское поколение большевиков называли профессиональными революционерами. После победы революции это гордое наименование мы стали относить к прошлому.
А вот когда стали известны строго секретные фашистские приказы и директивы о подготовке нападения на СССР, оказалось, что Гитлер и его банда больше всего страшились тех, кого они называли профессиональными революционерами.
Предписывалось охотиться за ними, уничтожать в первую очередь.
С гордостью думаю я о Любавине и Груленко как о профессиональных революционерах!
Петр Митрофанович Любавин родился в конце прошлого века и четырнадцатилетним пошел по слесарному делу. Ему исполнилось двадцать, когда создавалась Красная Армия, и он стал одним из первых ее бойцов. В партию он вступил на фронте. Когда пришла победа, красноармеец снова пошел в слесаря. Его заметили, товарищи выдвинули его на руководящую партийную работу, а потом как парттысячника послали учиться в Днепропетровский химико-технологический институт. Коммунист стал инженером, секретарем парткома завода, а вскоре его избрали секретарем горкома, а потом и третьим секретарем Днепропетровского обкома ВКП(б).
Перед войной он был уже первым секретарем Донецкого (тогда — Сталинского) обкома партии. В архиве сохранились стенограммы его речей; на областной партконференции в марте 1940 года он говорил, обращаясь к шахтерам и металлургам Донбасса: «Мы должны каждодневно укреплять оборонную мощь нашей страны».
Оказавшись после долгого перерыва вновь в красноармейской среде, этот человек в гимнастерке без знаков различия походил на рядового бойца, только люди с орденом Ленина и тогда встречались редко, да и сорокатрехлетних рядовых в войсках, пожалуй, еще не было.
Михаил Васильевич Груленко родился в 1904 году в Конотопе, в семье столяра. Семья большая — он был девятым ребенком. Это обстоятельство вынудило рано проститься с детством. В дни Октябрьской революции Михаил Васильевич стал рабочим. Одним из первых вступил в комсомол. Его избирали в Путивле и в Шостке секретарем райкома. Потом — совпартшкола, политотдел свеклосовхоза под Харьковом. В 1939 году Михаил Васильевич оказался в рядах освободителей Западной Украины, был избран первым секретарем Станиславского обкома компартии.
Собирая сведения о нем, я узнал о его неугомонном характере, об обязательности (обещал сделать — сделай!), о том, что он любил книги, любил в часы досуга в кругу товарищей или дома песню спеть. В единственном и последнем письме с фронта, уже из окружения доставленном «с оказией» его жене и дочери в Днепропетровск (их приютили там семьи тогдашних секретарей обкома партии Л. И. Брежнева и К. С. Грушевого), Михаил Васильевич писал: «Я глубоко убежден, что конечная победа будет за нами. У нас для этого все есть... Правда, потребуется много жертв и напряжения...»
При прорыве из окружения по решению Военного совета Любавин шел на одном танке, Груленко — на другом. Танки их прокладывали путь пехоте. Артиллерия противника открыла по ним сильнейший огонь. Танк Любавина был подбит первым, механик-водитель ранен. Член Военного совета помог раненому выбраться из неподвижной машины, оказал ему первую помощь, а потом вскочил на подошедший танк Груленко, продолжавший развивать наметившийся успех контратаки.
Уже в шести километрах от Подвысокого был выведен из строя и этот танк. Члены Военного совета присоединились к группе стрелков. Два секретаря обкомов партии шли на противника с винтовками в руках, кололи штыками. В неутихающем бою, без единой передышки с ночи пятого августа до рассвета седьмого не выходили они из боя. Не все бойцы знали Любавина и Груленко в лицо, но каким-то солдатским чутьем понимали, что с ними идут комиссары, и держались поближе к ним, старались защищать их, насколько это было возможно в той обстановке.
Седьмого августа на берегу Синюхи, близ села Левковка, окончательно обессилевшая группа наших стрелков, которую продолжали возглавлять тяжелораненые Любавин и Груленко, была туго зажата горными егерями. По свидетельству тех, кто остался в живых, окруженные вели огонь, пока имелись патроны, потом отбивались прикладами. Им кричал какой-то немец по-украински:
— Руки до горы!
Груленко ответил громко:
— Комиссары не сдаются!
Когда положение стало совершенно безнадежным, Груленко и Любавин обнялись, поцеловались, и каждый истратил последнюю пулю на себя. Могилы их до сих пор не найдены, хотя есть данные, что местные жители тайно похоронили их.
Долгие годы Любавин и Груленко считались пропавшими без вести. Но в результате пионерского поиска ныне точно установлена картина их гибели. Теперь официально признано, что бригадные комиссары, депутаты Верховного Совета СССР П. М. Любавин и М. В. Груленко погибли в бою. Они приняли смерть на посту.
Нет, не зря враги так страшились комиссаров!
Немецкий солдат в русском плену Вольфганг Шарте из Гергадсхагена показал, и это показание было приобщено к делу на Нюрнбергском процессе: «За день до нашего наступления против Советского Союза офицеры нам заявили следующее: если вы по пути встретите русских комиссаров, которых можно узнать по советской звезде на рукаве, и русских женщин в форме, то их немедленно нужно расстреливать».
Это — свидетельство не об отдельном из ряда вон выходящем случае, а о системе. Там же, в Нюрнберге, советская сторона предъявила Международному трибуналу совершенно секретную директиву Гитлера, выпущенную за сорок дней до вероломного нападения Германии на СССР. Вот она:
«Отдел обороны страны.
Главная ставка фюрера.
12 мая 1941 года.
Об обращении с захваченными в плен советскими политическими и военными работниками.
Политические руководители в войсках не считаются пленными и должны уничтожат ь с я самое позднее в транзитных лагерях».
Так была предопределена судьба комиссаров в будущей войне (тогда война была еще будущей). Но разве это могло нас запугать?
В письмах и воспоминаниях о Зеленой браме — почти в каждом! — неизменно присутствует образ комиссара. Если бы это были не просто письма, а песни, слово «комиссар» можно было бы назвать рефреном.
Говоря восторженно о комиссарах, я не принижаю таким образом роль и образ командиров всех рангов. Мне они не менее дороги. Я видел их и (наверное, это естественно) присматривался к ним и на пути от Равы-Русской до Зеленой брамы, и потом — на всех перевалах — до самого Берлина. Я был свидетелем становления командиров Великой Отечественной — образованных, высокоидейных, изобретательных, отважных, решительных и человечных. Многие из них проявили себя блистательно сразу, с первого боя, другие постепенно, с горькими уроками и кровавой ценой приобретали опыт и все те качества, что привели войска к тактическим и оперативным успехам, ставшим образцами военного искусства.
Но славные полководцы, выдающиеся военачальники бывали в России и раньше, а вот комиссары впервые встали с ними рядом на гражданской войне, показали себя в Испании, на озере Хасан, в Баин-Цаганском сражении и на Карельском перешейке, а теперь подтвердили легендарность своего образа в Великой Отечественной.
Знамя дивизии
44-я горнострелковая дивизия 22 июня вступила в бой. Держала оборону на границе, по приказу (и только по приказу!) начала отход на Станислав, а потом — на Винницу. В конце июля бой вели уже не только боевые расчеты батальонов, полков: работники штаба, политотдела и тыловых служб стали в строй линейными бойцами.
Понимая сложность положения, командир дивизии приказал отправить в тыл документы штаба и политотдела. Было решено вывезти в безопасное место знамя дивизии.
Имущество и знамя были переданы работнику штаба Шеремету, политотдельскому писарю Горшкову, радиотехнику Мягкому.
Капитан в отставке, слесарь по холодильным установкам П. Г. Мягкий, ныне живущий в Кременчуге, рассказал мне об этой суровой эпопее. К сожалению, он запамятовал фамилии шоферов: группе выделили три автомашины ГАЗ-ЗА. Охраняли знамя четыре красноармейца...
