Невидимка с Фэрриерс-лейн - Энн Перри

– Да, конечно. Спасибо, что уделили мне столько времени. – Драммонд встал. – Я расскажу своему следователю все, что вы мне сообщили.

– Ну, это, пожалуй, лишнее. Дело ведь очень деликатное, – многозначительно произнес Уинтон. – Иногда наше положение бывает не из легких.

Драммонд кисло улыбнулся и распрощался с ним.

День был прекрасный. Дул свежий ветер, разогнавший облака, и яркие лучи осеннего солнца освещали улицы. С деревьев вдоль тротуаров и в парках облетели последние листья. Все это заставило Драммонда вспомнить об осенних кострах, о краснеющих ягодах на живых изгородях, садовниках, перекапывающих влажную землю и вырывающих клубни однолетних растений, чтобы подготовить их к весенней посадке. В былые времена, когда жена была жива, а дочери еще не выросли, когда семья Драммонд жила в старом доме, который он потом продал и снял квартиру на Пикадилли, – в саду на клумбах цвели хризантемы, и их большие лохматые кусты были покрыты оранжево-коричневыми цветами, от которых пахло землей и дождем, и капельки воды блестели на листьях…

Ему до боли хотелось поделиться с кем-нибудь своими чувствами. И, как это было всегда в последнее время, Драммонд вспомнил об Элинор Байэм. Со времени того скандального события он видел ее очень редко. Как часто ему хотелось навестить ее! Но потом он вспоминал, что это дело распутывали они с Питтом… нет, неверно, пожалуй, только Питт… ну, и его жена Шарлотта… Это они в конечном счете расследовали дело, это их настойчивость и ум помогли раскрыть правду. Но эта правда разрушила благополучие Элинор, сделала ее вдовой, отверженной в тех кругах, где прежде с таким почтением относились к ее мужу, где ее уважали и любили…

Сейчас же она, продав большой особняк на Белгрейв-сквер, переселилась в тесные комнаты в Мэрилебон, потеряв доход и знатное имя, которое в прежних кругах упоминалось лишь шепотом, с опасением и жалостью. Больше ее никуда не приглашали и не наносили визитов, таких значимых для Элинор. Драммонд был не виноват во всем этом. Он не участвовал в преступлении, совершенном Шолто Байэмом, и ничем не способствовал постигшей его трагедии, но тем не менее понимал, что самый вид его может возбудить у Элинор лишь болезненные воспоминания.

Внезапно Драммонд осознал, что идет по Милтон-стрит, бессознательно ускоряя шаг.

День уже близился к завершению, и фонарщики поднимали свои длинные шесты, чтобы зажечь газ, отчего темнеющая улица вдруг залилась теплым светом, когда Драммонд подошел к двери Элинор. Если бы он хоть на минуту остановился и задумался над тем, что делает сейчас, то мужество ему непременно изменило бы; но он подошел к двери и позвонил. Дом был самый обычный, из последних сил придерживающийся правил респектабельности, – опущенные унылые шторы, маленький опрятный садик, сейчас как бы подсвеченный редкими доцветающими, но яркими маргаритками и опавшими золотыми листьями.

Пожилая горничная с подозрительным взглядом открыла дверь.

– Да, сэр? – Последнее слово она произнесла с некоторым запозданием, только после того, как разглядела добротное пальто и серебряный набалдашник трости Драммонда.

– Добрый вечер, – ответил он, чуть приподяв шляпу. – Мне хотелось бы видеть миссис Байэм, если она дома. – Порылся в кармане и достал визитную карточку. – Меня зовут Драммонд, Мика Драммонд.

– Она вас ожидает, мистер Драммонд?

– Нет, но… – тут он несколько вольно обошелся с правдой, – мы старые друзья, и я проходил недалеко от ее дома. Вы не будете столь любезны узнать, не пожелает ли миссис Байэм меня видеть?

– Я передам вашу просьбу, – сказала она, явно расщедрившись, – но больше ничего не смогу для вас сделать – я работаю у миссис Стокс, хозяйки дома, и дам, которые снимают у нее комнаты, не обслуживаю. – И, не ожидая ответа, оставила Драммонда на пороге и пошла выполнять его просьбу.

Полицейский огляделся. Его расстроили перемены в условиях жизни Элинор по сравнению с прошлыми временами. Совсем недавно она была хозяйкой богатого, просторного дома в лучшей части Лондона, с полным штатом прислуги. Сейчас же у нее было лишь несколько комнатушек в чужом частном доме, где на звонок отвечала чья-то чужая служанка, которая, по-видимому, не питала к ней особого расположения и не проявляла столь милой сердцу Элинор услужливой любезности. Неизвестно, есть ли у миссис Байэм свои слуги. В свой прошлый, очень краткий визит, вскоре после того, как Элинор переехала сюда, Драммонд видел лишь одну горничную.

Служанка вернулась; ее лицо выражало неодобрение.

– Миссис Байэм желает вас видеть, сэр. Следуйте за мной. – И, не оглянувшись, чтобы убедиться, идет ли он за ней, она повернулась и зашагала по коридору в глубину дома. Дойдя до места, резко постучала в стеклянную перегородку.

Дверь открыла сама Элинор. Она выглядела теперь совсем иначе, чем в былые дни, когда жила на Белгрейв-сквер. Волосы ее были зачесаны как прежде, со лба наверх, но в их густой черноте на висках пробилась проседь, напоминающая серебро с чернью; поседели почти целые пряди. Лицо было все такое же смуглое, с широко расставленными серыми глазами, но на нем явственно читались следы усталости. Ее уверенность в себе и сдержанное чувство спокойного величия исчезли, уступив место издерганности и уязвленности. Драгоценности тоже исчезли; темно-синее платье очень простого покроя, хотя и хорошо сшитое, было без кружев и вышивки. Драммонду показалось, что Элинор выглядит моложе, чем прежде, и, несмотря на то что пролегло между ними, стала ближе к нему.

– Добрый вечер, Мика, – сказала она и широко распахнула дверь. – Какой приятный визит! Пожалуйста, входите. Вы хорошо выглядите, – и повернулась к горничной, которая стояла посреди коридора и с любопытством глазела на происходящее. – Благодарю вас, Миртл, вы можете идти.

Фыркнув, та удалилась.

Элинор улыбнулась Драммонду.

– Миртл не очень приятная особа, – сдержанно произнесла она и взяла у него из рук шляпу и трость. – Пожалуйста, проходите в гостиную. – И провела его в маленькую, скромно меблированную комнату.

В прошлый раз Элинор тоже принимала его здесь. Драммонд догадывался, что, кроме гостиной, у нее, наверное, есть еще спальня, комната для служанки, кухня и, возможно, ванная или что-нибудь вроде туалетной.

Она не спросила его о причине прихода, однако Мика был обязан объяснить ее. Так просто, ни с того ни с сего, визиты не наносят. Но вряд ли он мог сказать об истинной причине своего поступка – о неотступном желании увидеться с ней снова, побыть в ее обществе.

– Я…

Он едва не сказал «проходил мимо». Это было бы нелепостью, оскорбительной небрежностью, которой Элинор не заслужила. Было чистым идиотизмом сказать, что его визит – лишь случайность. Тем более что оба они знали: это не так. Да, Драммонд должен был заранее придумать, чем объяснить свое появление, но тогда бы он вообще не пришел. И снова сделал попытку:

– У меня сегодня был тяжелый день, я долго работал. – Он невольно улыбнулся, увидев, как она покраснела. – Мне захотелось чем-то порадовать себя. Я вспомнил о хризантемах под дождем, о запахе влажной земли, об осенних листьях и дымке костров, на которых жгут сучья, и мне подумалось, что только с вами я могу поделиться этими впечатлениями.

Элинор отвернулась. Драммонд не сразу понял, что она сморгнула слезы, и не знал, следует ли ему извиниться или же проявить такт и сделать вид, что он не замечает этого. Но в таком случае не покажется ли он ей далеким и безразличным? А если сказать, то не сочтет ли она это оскорбительной фамильярностью? Драммонда раздирала нерешительность; он почувствовал, что лицо у него пылает.

– Вы не могли бы сказать мне ничего более приятного и сердечного. – Голос у Элинор был немного хриплый, но нежный. Она с трудом проглотила слезы и продолжала: – Мне жаль, что у вас был тяжелый день. Занимаетесь каким-нибудь трудным делом? И, наверное, конфиденциальным?

– Нет, не очень. Но в высшей степени неприятным.

– Сочувствую. Однако, наверное, большинство дел именно таковы.

Драммонду хотелось расспросить ее о себе самой: как она себя чувствует, как проводит время, все ли у нее в порядке и не может ли он что-нибудь для нее сделать. Однако это, разумеется, будет недопустимым вторжением в ее личную жизнь и может показаться, что он спрашивает из жалости, а его визит продиктован лишь чувством долга и сочувствием, и это будет ей крайне неприятно.

Элинор сидела и смотрела на него; ее лицо выражало явный интерес. В камине горел слабый огонь, едва освещавший комнату. А Драммонд рассказывал о себе и своих делах, совсем того не желая, хоть это и противоречило правилам хорошего тона. Его интересовала сейчас только Элинор, а вовсе не собственная персона, но надо было заполнить паузу, и он так боялся показаться снисходительным и вежливым. Драммонду хотелось бы поговорить с ней о музыке, о прогулках под дождем, о запахе влажной листвы, о вечернем небе… Но Элинор, пожалуй, сочтет его речи… Бог знает чем сочтет, а она все еще так ранима после всего пережитого.