Тайны Хеттов - Войтех Замаровский

Вполне вероятно, что урукские тексты писаны уже по-шумерски. Относительно надписей джемтет-насрской эпохи [3100–2900 годы до нашей эры] это уже установлено. Следовательно, шумеры являются изобретателями вавилонской клинописи, которую первыми заимствуют у них вавилоняне-семиты, аккадцы…»

Это цитата из последнего большого труда Бедржиха Грозного «Древнейшая история Передней Азии, Индии и Крита» (1949). И если мы посетим любой кабинет клинописи в любом университете мира (ближайший к нам находится в Праге' на Целетной улице, 20, куда перевезен и бывший кабинет академика Грозного) и, рассматривая копии и оригиналы месопотамских клинописных текстов на глиняных таблицах, спросим, как эти письмена расшифровываются, мы получим тот же ответ, что и в египтологическом кабинете по поводу иероглифов:

— Теперь мы эти письмена больше не расшифровываем, мы их читаем.

Глава шестая. МЕТОД ГРОЗНОГО

Фантазия, укрощаемая критичностью

Центр тяжести всей работы Шампольона, Гротефенда и Роулинсона составляла расшифровка неизвестногописьма. Когда же они в принципе решили эту сложнейшую проблему и перешли к расшифровкеязыка, на котором были написаны тексты, перед ними стояла задача более простая, чем перед Грозным, когда он оказался лицом к лицу с хеттским языком.

Напомним: Шампольон располагал дословным греческим переводом иероглифической надписи, а у Роулинсона было много опорных точек в виде имен собственных и географических названий, взаимосвязь которых угадывалась без труда, что позволило выявить следующие слова и их перевод. Вавилонские и эламские надписи на Бехистунской скале поддавались переводу на основе древнеперсидского варианта. Для их расшифровки, как и при чтении ассирийских и шумерских текстов, в распоряжении исследователей были потом словари и грамматики ниневийской школы писцов. Все это нисколько не умаляет заслуг этих ученых, но у Грозного ничего подобного не было. Никаких билингв, которые позволили бы ему применить метод Шампольона, Никаких опорных точек и словарей, которые допускали бы возможность действовать наподобие Роулинсона. Не мог он опереться и на частичные открытия других ученых — их просто не было.

Перед ним стояла задача объяснить незнакомый язык, исходя из него самого. Речь тут шла не о пресловутом решении уравнения с двумя неизвестными. Скорее другое выражение характеризует его положение: «создавать на пустом месте».

Метода для этого не существовало. «Если нет метода, его нужно создать!».

Спустя ровно 30 лет с того дня, как он нашел окончательный ответ на жгучее «С чего начать?», с которым в конце августа 1914 года уезжал из Стамбула, Грозный дал интервью редактору пражского журнала «Новы Ориент» (журнал вышел в январе 1946 года). В этом интервью он объяснил свой метод:

«Мой рабочий метод в общем прост, как колумбово яйцо… Прежде всего и главным образом все зависит от большого упорства, я бы сказал даже упрямства, с которым я подхожу к каждой научной проблеме. Я считаю, по крайней мере в отношении своей области — филологии и истории древнего Востока, — что неразрешимых научных проблем нет. Каждая, пусть самая загадочная, восточная надпись или текст должна иметь свой простой смысл, которого всегда можно в конце концов доискаться. Я не отступаюсь, пока наконец не доберусь до этого смысла. Я читаю надпись сто, двести, триста раз подряд, пытаясь найти малейший намек, ту самую опорную точку, опершись на которую, подобно Архимеду, можно было бы выявить хотя бы общий смысл текста.

При таком изучении мне очень помогает то обстоятельство — прошу не считать нескромностью эту констатацию простого факта, как и вообще этот разговор о моем методе, — что уже в молодости, в гимназические и студенческие годы, а также в пору дальнейших занятий я познакомился со всеми языками и разновидностями письма древнего Востока. Правда, в разной степени, поскольку изучение одной только клинописи требует в наши дни всей человеческой жизни. Тем не менее каждым из этих языков я овладел настолько, что разбираюсь в их элементах и в случае необходимости могу быстро в них ориентироваться.

За всю свою жизнь я прочитал бесконечное количество древневосточных текстов и настолько усвоил их интонацию, их содержание и вообще дух древнего Востока, что, вероятно, с легкостью мог бы сам писать подобные тексты.

Подготовленный таким образом, я принимаюсь за каждый загадочный древневосточный документ с твердой решимостью не привносить туда ничего от себя, полностью ему подчиниться, я бы сказал, поддаться ему, полностью с ним отождествиться, рассматривать его как некий независимый текстовой индивидуум, в образ мыслей которого я должен безоговорочно и целиком вжиться. Это слепое, почти мистическое отношение к древневосточным текстам очень помогает мне при их толковании. Когда имеешь возможность сравнивать детали древневосточного материала, нетрудно потом найти даже в самом загадочном восточном тексте какую-нибудь зацепку, слово или имя, или какой-нибудь знак, который заставит отозваться в памяти, может быть, и очень далекие, но уже знакомые языки, тексты, письмена. Потом, как правило, хватает малейшего намека, чтобы определить круг тем данной надписи, а затем, выясняя деталь за деталью, установить смысл всей надписи. Мне всегда это немного напоминает проявление фотографической пластинки. Пройдет довольно много времени, прежде чем перед вами появится крохотная точка — первый признак изображения. Потом все явственнее и явственнее проступают его контуры, пока оно не проступит целиком во всех своих подробностях…

Правда, в нашем деле имеет значение не только доскональное знакомство с научным материалом, но и известные комбинаторные способности, игра воображения, интуиция, ясновидение. Мои научные противники иногда упрекают меня за буйство фантазии и дерзкие гипотезы, за «романтизм». Но они не учитывают, что, с другой стороны, мою фантазию очень укрощает свойственная мне критичность. Хочу подчеркнуть, что я вовсе не цепляюсь за свои гипотезы. Я с радостью и большим удовлетворением жертвую своими самыми прекрасными гипотезами, как только дальнейшее изучение приводит меня к подлинно научной истине. Только к ней и стремлюсь я в моих работах».

Этих сведений вполне достаточно для того, чтобы составить общее представление о методе Грозного. Теперь посмотрим, как ученый поступал конкретно при дешифровке хеттских текстов.

Словари, составляемые по окончаниям

Не часто исследователь продвигается к цели по неизученной местности напрямик и не часто прямой путь является наикратчайшим. Поэтому нельзя не удивляться тому, как мало использовал Грозный «право на блуждания», неотъемлемое право каждого ищущего. Даже то, что он сам поначалу считал окольным путем, в конце концов быстрее приводило его к цели.

Его образ действий дает блестящий пример научной осмотрительности и методичности, а также смелости и того «упорства, даже упрямства», без которых еще никто не достиг чего-либо значительного.

Первые шаги после визита вежливости, нанесенного руководителям Оттоманского музея, привели Грозного к экспозиции, вернее, в подвал, где он намеревался получить представление о количестве материала, который ему надлежало обработать. Фрагментов и целых таблиц из Богазкёйского архива насчитывалось около 20 тысяч. Это поразительное увеличение их числа объяснялось не столько новыми находками, сколько способом их транспортировки в товарных вагонах «для обычных грузов».

Установив количество таблиц, Грозный поставил перед собой следующую задачу: возможно точнее определить место, где они были найдены, чтобы получить хотя бы самое общее представление о характере надписей. Если, скажем, они найдены в каком-нибудь храме, то можно предположить, что это религиозные тексты; если на каком-нибудь складе, то, возможно, речь идет о хозяйственных записях.

Учитывая характер археологических методов, которыми велись раскопки в Богазкёе, приходилось рассчитывать главным образом на память Макриди.

Второй задачей было классифицировать таблицы по месту их нахождения и возможным взаимосвязям.

Современный исследователь, узнав, в каком состоянии находится материал, пожалуй, упаковал бы свои чемоданы и вернулся в командировавший его университет, чтобы организовать комиссию экспертов и выработать с ней долгосрочный план работ. Грозный же отправился в ближайший канцелярский магазин, купил несколько ученических тетрадей и решил не терять ни минуты. «Я принялся за эту работу без всякого предубеждения, не имея ни малейшего понятия о том, к каким результатам она приведет».

Таблицы, которые ему предстояло обработать, были привезены главным образом из трех мест: во-первых, с западного склона Бююккале, из городского акрополя, в основном из развалин находившегося там большого дворца, их раскопали в 1906–1907 годах, частично — в 1912 году (группа А); во-вторых, из нескольких комнат восточного крыла крупнейшего строения в Богазкёе, которые О. Пух-штейн принял первоначально за храм; Э. Майер позднее определил, что это царский дворец; таблицы были найдены там в 1907 году (группа Б); в-третьих, со склона между акрополем и этим дворцом, где их нашли в 1906–1907 и 1912 годах (группа В).