Тайна Царскосельского дворца - Анна Соколова

Трубецкой укоризненно взглянул в его сторону. Тогда Ушаков махнул рукой и уже совершенно замолк. Он, видимо, решился взвалить всю трудность и всю ответственность допроса на своего помощника.

При громком возгласе Ушакова Клара вздрогнула, но продолжала молчать.

— Не бойтесь! Отвечайте смело! — ободрил ее Трубецкой. — Знакомство с графом само по себе еще не составляет преступления! Знаете вы графа Линара или нет?..

— Да, я знаю графа! — тихо проговорила Клара.

— Где, собственно, вы видели его?

— Во дворце!..

— А кроме дворца вы с ним нигде не встречались?

Клара на минуту задумалась. Она понимала, что допрос переходит на опасную почву, а так как ее главной заботой было ничем не скомпрометировать принцессы, то она еще тише ответила:

— Нет!

— Вы никогда не встречались с ним в саду или в дворцовом парке?

— Нет… Не помню!

— А не припомните ли вы, где вы встречались с графом в последний раз?

— Я видела его в день бала.

— Где именно? Ведь вы не могли принадлежать к числу приглашенных?

— Нет! Но я смотрела в дверь!

— И… после этого вы больше нигде не встречали его?

— Нет!.. Не помню!

— Так я напомню! — крикнул Ушаков, которому система кротости и выжидания Трубецкого была не по нутру.

Клара вздрогнула, но продолжала молчать.

— Выходила ты в сад вместе с принцессой поздно ночью на вчерашний день? — прямо и бесцеремонно поставил вопрос Ушаков.

Клара разом поняла и сообразила, что она может своим ответом погубить Анну, а потому ответила тверже и громче прежнего:

— Нет! Не выходила!

У Ушакова вырвался жест нетерпения.

— Твердо вспомни… а то я память пришью, — пригрозил он.

— Не выходила! — еще тверже повторила Клара.

Ушаков обратился в ту сторону, где наготове стояли палачи, и громко крикнул:

— Работай!

В мгновение ока оба палача бросились на свою жертву, и полумертвая от страха Клара была волоком притянута к спущенному блоку. Она не сопротивлялась, не говорила; она вся оцепенела от ужаса.

— В последний раз спрашиваю я: выходила ты вместе с принцессой в сад при дворце в прошлую ночь? Да или нет?

— Нет, не выходила! — почти неслышным шепотом ответила несчастная.

Ушаков сделал рукою знак.

Палачи сорвали с несчастной платье, обнажили ее тело до пояса, а затем один из них, завернув назад ее руки, скрутил их у кистей толстой веревкой, спускавшейся от блока. Конец этой страшной веревки был обшит войлоком. Затем на связанные руки был надет толстый ременной хомут.

— Выходила ли ты прошлой ночью во дворцовый Летний сад вместе с принцессой? — в последний раз повторил Ушаков и, не получив ответа, громко крикнул: — Дыба!

Тогда началась страшная пытка, которая состояла в том, что плотно скрученные руки были вывернуты назад и под давлением медленно поднимавшегося блока стали постепенно заворачиваться к затылку. Суставы трещали. Послышался нечеловеческий крик, и затем все моментально смолкло.

— Дыба! — повторил Ушаков.

Медленно поднимаемая на блоках девушка повисла на вывороченных и выломанных из суставов руках. Она не кричала, даже не стонала; она только все реже и реже вздрагивала, и замирающее дыхание все реже и реже вырывалось из ее груди.

— Бей! — крикнул не унимавшийся Ушаков.

Палач замахнулся плетью, и резкий, безжалостный удар разрезал молодое и слабое тело.

Измученная Клара вздрогнула в последний раз и неподвижно повисла на страшном блоке…

— Второй! — скомандовал Ушаков.

Но Трубецкой движением руки остановил его; он понял, что несчастная уже умерла, а добивать измученный труп даже ему стало страшно…

— Осмотри! — приказал он близ стоявшему фельдшеру.

Тот приблизился, дотронулся до изломанных рук, потянул веревку. Труп оставался в прежнем положении; ни искры жизни уже не было в нем. Не надолго хватило сил пытаемой.

— Умерла! — громко произнес фельдшер угрюмым и словно недовольным голосом; видно, что и ему было не по себе перед этим искалеченным молодым телом, еще за минуту перед тем полным сил и здоровья.

— Снять… и ночью отправить туда… на Выборгскую! — распорядился Ушаков, порывистым жестом отодвигая кресло и выходя из этой комнаты страдания и смерти…

— Я все понимаю, кроме таких безрезультатных допросов! — проговорил Трубецкой, спускаясь с крыльца и полной грудью вдыхая свежий воздух.

Ему казалось, что и здесь его преследует страшный запах крови, которой были пропитаны стены и пол рокового застенка.

Ушаков шел за ним молча. В нем, помимо его воли, в первый раз шевельнулось если не сожаление, то невольное сомнение в плодотворности той страшной «работы», которая выпала на его долю. Роль инквизитора впервые представилась ему в настоящем свете.

XII

КРОВАВАЯ МЕСТЬ

На Выборгской стороне, о которой упомянул Ушаков, отдавая приказание о посмертной уборке трупа замученной Клары, еще в настоящее время возвышается скромная и небольшая церковь, выстроенная во имя Св. Сампсония Странноприимца; в то время, о котором идет речь, она была окружена большим и мрачным кладбищем.

Всегда и всюду кладбище являет собою грустную картину, но ни одно из столичных кладбищ не представляло той страшной картины, какую являла именно эта ежедневно разраставшаяся «Божья десятина» у церкви Св. Сампсония, на которую постоянно привозили дощатые гробы, зарываемые в землю без молитвы и благословения церкви, без проводов и слез близких и родных.

На Сампсониевском кладбище, о котором среди народа шли самые суеверные слухи и рассказы, хоронили всех казненных, замученных и убитых, и сюда проторенной дорогой везли чуть ли не ежедневно временных обывателей и мучеников страшной Тайной канцелярии.

Этого кладбища не посещал никто и никогда, и сюда даже никто не приходил осведомиться о судьбе родного и близкого гроба. Сами покойники, схороненные здесь, могли повредить живым: забота о родной и близкой могиле могла, по тому страшному времени, быть признана государственным преступлением.

Слишком уж глубоко сознавало правительство того времени свою необъятную вину перед народом. Слишком велика была рознь между престолом и преданным, молчаливым, исстрадавшимся народом.

Сюда же темной ночью, тотчас по окончании грозной и кратковременной пытки был доставлен гроб несчастной погибшей Клары.

Принцесса, вернувшись от императрицы и не предчувствуя, что все для ее любимицы уже окончено, нетерпеливо ждала утра, чтобы склонив свою гордость и умерив свою вражду к Бирону, обратиться к нему с ходатайством за несчастную Клару. Она ни на минуту не сомневалась, что если не из сочувствия к ней, то по чисто дипломатическим расчетам герцог не откажет ей в исполнении ее просьбы и Клара, если не будет возвращена во дворец, то по крайней мере будет препровождена на родину, что по тому времени было уже существенной милостью.