Женщина с мужчиной и снова с женщиной - Анатолий Тосс

Оказывается, что существует. Знакомство, например, с Инфантом, приближенность к нему или какой другой блат. Да мало ли что заставляет женщину глядеть на тебя проникновенными глазами? Пользуйся – не хочу. Хотя я, как раз наоборот, как правило, хочу.

– А где они сами, Инфант с Маней? – спросила ответственная сегодня за прессу Жека.

– А они только на второе отделение выйдут. На стихотворное, – пояснила женщина и сделала еще один маленький шажок в мою сторону. Но совсем маленький, потому что большой шажок ей сделать бы не удалось – уперлась бы в меня.

– Ну что, – предложил я всем, – подождем второго отделения?

– А где у них тут фуршет с вином да коктейлями? – поинтересовался Илюха, который обычно быстрее нас всех насыщался искусством. Особенно таким.

– Так в соседней зале, – указала женщина на соседнюю комнату, в которой еще недавно, до эвакуации, помещалась одна из Инфантовых старушек. Меня, кстати, Алла Леонардовна зовут.

– Ну что, Аллочка, пройдемте, – предложил я женщине, которая не отступала от меня ни на шаг. И мы прошли.

В фуршетом зале людская плотность еще больше наросла, видимо, «обнаженные портреты», да на незамутненную голову, слишком отягощенно воспринимаются. А может, просто бомонд оказался самым заурядным халявщиком. Кто его знает?

Женщина средних лет в фартучке разливала, смешивала и подавала – обслуживала, одним словом. Я это к тому, что все очень культурненько в зале происходило. Мы тоже понахватали в обе руки и спозиционировались у окошка.

– А не рано ли для непозднего еще дня? – спросила Жека.

– Какой тут день? Уже вечер давно, мы ж на вечере, – успокоил ее Илюха, и мы все пригубили. Так что пришлось снова пойти к женщине в фартучке и попросить еще. И она налила, так как отказывать ей сегодня было совершенно запрещено.

– Представляю, какое второе отделение ожидается, если первое такое… – проговорила Жека, с опаской подбирая слова.

– Да, должно быть нечто грандиозное, – предположила Алла Леонардовна, поводя спиной.

Мы все промолчали, лишь покивали головами. А я вот стоял и думал:

«А не обнаглеть ли мне? В конце концов, не так часто я наглею. Да и потом интересно: как далеко я могу проехаться на бомонде лишь за счет тесного знакомства с самим Маневичем?»

И я решил обнаглеть.

– ДаВинчивна, – обратился я по-свойски к начавшей румяниться женщине. То ли от алкоголя румяниться, то ли от близкого расстояния между нами.

Она сначала, конечно, не поняла, к кому это я так, а когда догадалась, посмотрела на меня скорее недоуменно.

– Можно, я к вашей спине щекой прижмусь? – попросил я. Так как давно уже подозревал, что если женщина чего и оголяет на людях, то наверняка с подсознательной целью, чтобы к этому, оголенному, кто-нибудь другой прижался щекой. Не кто угодно, конечно, а кто-нибудь особенный, высокоценимый.

– Ну, прижмись, если тебе так не терпится, – разрешила она, измельчая дистанцию между нами до фамильярного «ты».

И я зашел со спины и припал щекой к ее, как писали далекие классики, «прохладной, мраморной коже». Которая, кстати, сегодня ни прохладной, ни мраморной совсем не была. Вполне живая, теплая кожица.

Я так стоял, прижавшись, ожидая, когда же она поведет чуткими своими лопатками, сгоняя мурашки, разбегающиеся в стороны от моей не регулярно бритой щеки. Но она их почему-то не сгоняла.

А потом мне надоело ожидать – ну сколько можно безрезультатно к спине прижиматься? И я начал думать, о чем бы еще таком наглом ее попросить, прямо здесь, за фуршетом. И придумал.

– Леонардовна, – проговорил я ей прямо в спину. Потому что если говорить не в уши, а прямо непосредственно в обнаженное тело, в любую его часть, то оказывается, что оно тоже слышит. Просто звук через поры попадает сразу непосредственно внутрь и там же впитывается и отдается эхом. В общем, приятный такой массаж внутренних органов звуковой волной. – Аллочка, – попробовал я по-другому. – А можно, я теперь к тебе…

Но тут меня прервали неожиданным посторонним хлопком по спине.

– Все прикалываетесь? – хохотнула девушка, на которой мне довелось полежать у Лондырева и которую я бы сейчас так сразу не узнал.

Она и тогда, четыре недели назад, привлекала, а теперь просто поражала, била наотмашь, посылала в нокаут. И поступью своей, и улыбкой, и общей грацией. Да и нарядом, тоже вечерним, тоже оголенным, но уже с противоположной – относительно спины – стороны.

Моя щека оторвалась от млечной женщины и так и застыла в растерянном недоумении.

– Они такие прикольщики, это что-то, – отрекомендовала нас девушка Алле Леонардовне. – Особенно этот, – и тут она указала на меня. – Вы только его к подоконникам не подпускайте. – Она залучилась глазами и попала лучиками прямо мне внутрь. – Или наоборот – подпускайте. Но только если близости с ним хотите, – залучилась она еще и улыбкой.

Отчего, зачем я пожертвовал ее Б.Бородову? Как непростительно! Как я мог? – начал страдать я с новой силой.

– А я? – спросил Илюха с нескрываемой завистью.

– Ты тоже ничего, – успокоила его девушка. – Только не звони мне так поздно по ночам, да еще пьяным голосом. Я, знаешь, в такие часы сплю, мне сны хорошие снятся – добрые, чистые. А ты тут со своим пьяным напором в них влезаешь и все там по-своему переделываешь. И я остаток ночи все никак привыкнуть не могу.

– Так когда же тебе звонить? – искренне задумался Илюха, который по ночам действительно мог быть достаточно напористым.

– Днем можешь звонить или вечером, например, – посоветовала Манина подруга. – И ты тоже звони, – предложила она теперь уже лично мне.

А Алла Леонардовна смотрела то на девушку, то на меня, то на Илюху и, похоже, мало чего успевала понять. Особенно про подоконники.

– Я гляжу, ваш Инфант как с Маней завязался, так вверх и взлетел, – поделилась наблюдением девушка. – Прикол, правда?

– Ну да, – поддакнул я. – Как воздушный шарик взлетел, уносимый ветром.

– Пока не лопнет, – вставил Илюха.

– Так вы тоже знакомы с Маневичем? – спросила у девушки Алла Леонардовна.

– А то. Мы все вместе про обнаженный портрет и придумали. Особенно этот, – и она снова указала на меня.

– А я? – опять спросил Б.Бородов с нескрываемой завистью.

– И ты тоже, – оставила Илюхе шанс несправедливо отданная ему девушка. – Ну ладно, я пойду. Я тут не одна, я на выпасе, – и она указала на явно нервничающего, не очень молодого чувака в костюме с бабочкой. Но и не очень старого тоже. – Я с ним на сегодня. Правда, прикол? – пояснила она нам, поправляя длинные бомондные перчатки, закрывавшие часть ее весьма оголенных рук.

И мы согласились, мол, действительно – полный прикол.

– Старикашка, надо бы перераспределить имущество, – обратился я к Илюхе, кивая на отошедшую девушку. – Похоже, приватизация совершенно нечестно прошла. И многие слои населения оказались несправедливо обделены. Сажать мы тебя пока не будем, но только если сам все добровольно сдашь. А если не сдашь, то тогда кто знает… – Я развел руками. – Примеры имеются.

– Может, ты, конечно, и слой чего-нибудь такого, – отмахнулся от меня Илюха. – Но никак не населения.

И он пошел к тете в фартучке заново наполнять фужеры жидкостью.

А тут прозвенел третий звонок. Вернее, не звонок, а все тот же балетный администратор, который легко мог встать в любую позицию, начал собирать зрителей на второе отделение. И мы вслед за всеми послушно потянулись к представлению.

В привычной для нас комнате было уже не пробиться, настолько она вся была заставлена чужими людьми. И нам стало жалко – хорошая ведь была комната еще четыре недели назад, теплая, жилая, полная всякой уютной рухляди, с диваном, с кофейным столиком, с автомобильными колесами на полу. И всего-то каких-нибудь четыре недели назад… Но разве мы властны над временем?

А потом появился Инфант. Хотя нам всем пришлось немного поднапрячься – а тот ли это самый, знакомый нам в прошлом Инфант? Потому что на его когда-то розовых щеках, да еще и на подбородке выросли и расправились густые, колкие волосы. А вот голова, наоборот, оказалась лихо причесанной и больше не напоминала разоренное злыми мальчишками птичье гнездо.

И вообще, хоть он и оставался в общих чертах Инфантом, но вызывал беспокойство резко похудевшим телом и впалыми, нездоровыми скулами. А еще – очертившимися синяками под лихорадочно блестящими, остановившимися в одной точке глазами. Как будто прямо перед выходом ему скормили миску пряных лотосовских семечек, ну тех, которые память начисто отшибают.

Да и одет он был соответственно – в свободные льняные штаны и небрежную рубашку навыпуск, расстегнутую до глубокой груди.

– Во раскрутили чувака, – прошептала Жека, но я лишь пожал плечами.

Потому что важно было не то, что его раскрутили, а то, что Инфант и впрямь выглядел неожиданно артистично. И в конце концов, все было бы не так уж плохо, если бы не находившаяся рядом Маня, от которой Инфант не отрывался ни на шаг. И она ни на шаг от него не отрывалась. Как будто у них между глазами прозрачная, невидимая трубка протянута и они, соединенные, создавали вполне сообщающиеся глазные сосуды. Через которые и перетекало, но, похоже, лишь в одну сторону – в сторону Инфанта. Короче, заколдовала его Маня по полной – в лягушонка он пока еще не превратился, но видно было, что процесс начался и идет без сбоев.