Желтоглазые крокодилы - Катрин Панколь

А вот сегодня все было иначе…

Когда ее сосед, обаятельный издатель, известный своими успехами в делах и у женщин, иронически поддел ее: «Ну что, моя милая Ирис, ты все Пенелопой, все при доме? На тебя уже скоро чадру наденут!», она, вдруг оскорбившись, выдала, сама того не желая:

— Не поверишь, я начала писать.

Едва она это произнесла, в глазах издателя зажегся интерес.

— Роман пишешь? И какой?

— Исторический. — Ей сразу пришла на ум Жозефина с ее трудами по средневековью. Сестра словно вклинилась между ней и этим человеком.

— Ах! Как интересно! Французы просто без ума от истории и исторических романов… Ты уже начала?

— Да, — с апломбом заявила она, призвав на помощь сестру и ее науку. — Действие разворачивается в XII веке. Во времена Элеоноры Аквитанской. Об этой эпохе часто судят неверно. А между тем, это поворотный момент в истории Франции… та эпоха странным образом напоминает нашу: денежные отношения заменяют натуральный обмен и начинают доминировать в жизни людей, деревни пустеют, развиваются города, Франция подвергается влиянию других стран, в Европе распространяется торговля, молодежь, не находя себе места в обществе, бунтует и неистовствует. Всем заправляет Церковь, это одновременно политическая, экономическая и законодательная сила. Духовенство обладает властью, какой в наше время может похвастаться разве что аятолла, и среди них немало фанатиков, которые всюду суют свой нос. Кроме того, это эпоха великих свершений: строятся соборы, университеты, больницы, написаны первые любовные романы, проходят первые философские диспуты…

Ирис импровизировала. Все аргументы Жозефины алмазными потоками лились из ее уст, а пораженный издатель, почуяв жилу, не сводил с нее глаз.

— Слушай, это потрясающе! Надо бы нам встретиться, пообедать, а?

О, как прекрасно снова жить, действовать, быть не просто «женой такого-то» и матерью семейства… У нее будто крылья выросли.

— Я зайду к тебе. Как только будет, что показать.

— Только никому не показывай до меня, обещаешь?

— Обещаю.

— Я на тебя рассчитываю. Заключим с тобой отличный договор, с Филиппом шутки плохи.

Он дал ей свой прямой номер телефона и, уходя, напомнил об обещании.

Филипп высадил ее перед домом и поехал ставить машину.

Она заперлась в комнате, разделась, лихорадочно размышляя о своей выходке. Какая дерзость! И что ей теперь делать? Потом успокоилась: он забудет, а если нет, я ему скажу, что только начала книгу и мне нужно время…

Бронзовые часы на камине пробили полночь. Ирис вздохнула: как приятно! Как чудесно вновь играть роль! Стать другой. Придумать себе жизнь. Она словно переместилась в прошлое, во времена своей учебы в университете. Когда они изучали основы режиссуры, актерское мастерство, диалоги, операторскую работу. Она показывала начинающим актерам, как воплощать персонажей. Изображала мужчину, потом женщину, сначала невинную жертву, потом коварную злодейку. Жизнь всегда была тесной для ее многогранной натуры. Габор поддерживал ее в работе. Вместе они сочиняли сценарии. Они были командой…

Габор… Ее мысли все время возвращались к нему.

Она тряхнула головой, отгоняя наваждение.

Впервые за долгое время она ожила. Может, и не совсем честно, но с другой стороны, обман-то пустяковый.

Сидя в изножье кровати в кремовом кружевном белье, Ирис расчесывала щеткой свои длинные черные волосы. Это был обязательный ритуал. Героини всех романов, прочитанных ею в детстве, непременно причесывались, утром и вечером.

Она водила щеткой по волосам и думала о прошедшем дне — долгом, тоскливом, тусклом. Еще один день, когда она ровным счетом ничего не делала. В последнее время она все чаще сидела дома, давно утратив вкус к развлечениям, к пустому порханию по жизни. Днем она обедала в одиночестве и слушала болтовню Бабетты, прислуги, помогавшей по утрам Кармен. Она изучала Бабетту, словно амебу под микроскопом в лаборатории. Жизнь Бабетты напоминала роман: брошенный ребенок, жертва изнасилования, воспитывалась в приемных семьях, отличалась строптивостью, хулиганила, в семнадцать выскочила замуж, в восемнадцать родила, вечно откуда-то сбегала и что-то вытворяла, но никогда не бросала свою дочь Мэрилин, везде таскала ее с собой, изливая на нее всю любовь, которой сама когда-то недополучила. В тридцать пять лет она решила «завязать», вести приличный образ жизни, честно работать, чтобы оплачивать обучение дочери (та как раз заканчивала школу). Бабетта устроилась домработницей, поскольку ничего другого делать не умела. Она стала образцовой домработницей, лучшей из домработниц. С богатых драла по двадцать евро в час. Ирис, заинтригованная этой маленькой блондинкой с нахальными голубыми глазами, наняла ее и с тех пор наслаждалась ее рассказами! Две женщины, такие разные во всем, частенько вели на кухне весьма любопытные разговоры.

Этим утром Бабетта слишком жадно впилась в яблоко, и в мякоти застрял передний зуб. Она вынула его под испуганным взглядом Ирис, промыла под краном, достала из сумки тюбик клея и приклеила обратно.

— И часто у тебя так?

— Что? А, зуб-то… Да бывает.

— Почему ты не идешь к дантисту? Ты ведь рискуешь его потерять.

— Вы знаете, почем эти дантисты берут? Сразу видно, у вас-то денежки водятся…

Бабетта жила с неким Жераром, продавцом в магазине электротоваров. Она снабжала дом всевозможными лампочками, розетками, тостерами, электрочайниками, фритюрницами, холодильными шкафами, посудомоечными машинами и прочими штуками по невероятно низкой цене: сорок процентов скидки. Кармен была весьма довольна. Любовь Жерара и Бабетты представляла собой сериал, за развитием которого Ирис жадно следила. Они постоянно ссорились, расставались, мирились, изменяли и… любили друг друга! «Вот про жизнь Бабетты и надо мне написать!» — подумала Ирис, замерев со щеткой в руке.

Пока Ирис обедала в кухне, Бабетта чистила плиту. Она то исчезала в духовке, то выныривала назад, как поплавок.

— Вот почему ты всегда веселая? — спросила Ирис.

— Да не знаю, во мне ничего особенного нет. Нас таких даже чересчур много.

— Но ты столько пережила!

— Не больше других.

— Ну все-таки…

— Это вам так кажется, просто с вами никогда ничего не случалось.

— Неужели у тебя нет ни забот, ни тревог?

— Да на что они мне?

— Ты счастлива?

Бабетта высунула голову из духовки и уставилась на Ирис так, словно та спросила ее, есть ли Бог.

— Ну и вопросики у вас! Сегодня идем пить портвейн к друзьям, я довольна, а завтра будет новый день, кто его знает.

— Как у тебя так получается? — завистливо вздохнула Ирис.

— Вы что, несчастны?

Ирис не ответила.

— Надо же! Будь я на вашем месте, я бы прыгала от радости. Больше никакой экономии, еды полно, отличная квартира, отличный муж, отличный сынок. Я бы вообще ни о чем не думала!

Ирис бледно улыбнулась.

— В жизни все не так просто, Бабетта.

— Может, и не просто. Вам видней.

Ее голова опять скрылась в духовке. Ирис слышала, как она там ворчит, дескать, эти самоочищающиеся духовки ни хрена не самоочищаются, потом что-то насчет вонючего масла… Она еще побурчала и, наконец вынырнув, заключила:

— Может, нельзя иметь все сразу. У меня жизнь клевая, но я бедна, а вы вот маетесь, зато вы богаты.

Выйдя из кухни и оставив Бабетту ковыряться в духовке, Ирис почувствовала себя ужасно одинокой.

Вот бы позвонить Беранжер… Она уже давно с ней не виделась и чувствовала себя так, словно утратила частицу самой себя. Конечно, не лучшую часть, но надо признать, Беранжер ей не хватало. Не хватало ее дурацкой болтовни и грязных сплетен.

«Я смотрю на нее свысока, я повторяю, что у меня нет с этой женщиной ничего общего, но мне до дрожи охота с ней потрепаться. Словно сидит во мне какая-то фурия, это ведь извращение: я страстно желаю того, что ненавижу больше всего на свете. И я не в силах сопротивляться. Полгода мы не общались, — подсчитала Ирис, — полгода я вообще не знаю, что творится в Париже, кто с кем спит, кто разорился, кто чуть не повесился».

Всю вторую половину дня она провела у себя в кабинете. Перечитала рассказ Генри Джеймса. Наткнулась на фразу, которую переписала в блокнот: «Что особенно характерно для большинства мужчин? Их способность проводить бездну времени с заурядными женщинами. И они, наверное, даже скучают при этом, но охотно мирятся со скукой, не срываются с поводка, и, значит, не так уж и скучают». [7]

— А я — скучная женщина? — прошептала Ирис большому зеркалу в дверце шкафа.

Зеркало не ответило. Ирис спросила еще тише:

— А Филипп сорвется с поводка?

Зеркало ответить не успело: зазвонил телефон. В трубке раздался возбужденный голос Жозефины.